Танго вдвоем - Гаяне Аветисян

– Обладаю телепатическими способностями. Ваше поведение вызывает множество вопросов.

– Каких?

– Вы работаете в музее писателя?

– Да.

– Знали его лично?

– Нет.

– Ищите наследников?

– Никого я не ищу.

Варя сделала обиженное лицо.

– Хорошо. Оставьте адрес музея и свой телефон. Я все организую сам.

Роберт первым протянул руку, чтобы попрощаться, так как не привык к длительным деловым переговорам.

Варя осталась довольна тем, как складно все получилось. Ей ничего не придется предпринимать.

Во вторник к полудню рояль привезли в музей. Его установили на месте старого возле окна. Варя вся светилась, будто нашла утерянную драгоценность.

Роберт, напротив, был серьезен и молчалив. Он ни о чем не расспрашивал Варю, а только внимательно рассматривал старый семейный альбом. На одной фотографии его зеленые глаза остановились, и он показал ее Варе.

– Эта фотография мне хорошо знакома. Точно такая же стояла на нашем комоде в рамке из плотного картона. Сейчас такие рамки уже не делают. Это Карловы Вары. Моей маме здесь девятнадцать. Она была знакома с писателем, который подарил ей вот этот томик стихов. Знаете, я ведь не случайно оказался в этом музее.

Варя замерла. Она не ожидала такого поворота событий. Девушку с фотографии показывал ей Джон и говорил, что зовут ее Яной.

– Значит, ваша мама была знакома с писателем?

– Да, была знакома. Более того, они какое-то время переписывались, потом неожиданно мама появляется в этом городе. И знаете, у кого она останавливается? Не догадываетесь? У Елены Георгиевны.

Варя растерянно посмотрела на фотографию. Что он еще знает? Может быть, спросить о Джоне? Нет, пусть расскажет все сам.

– Они подружились? Расскажите. Мне все интересно. Я ведь очень любила свою учительницу, даже старалась ей во всем подражать. Она была необыкновенно хороша собой.

– Возможно, но я не так много знаю, как вам показалось. Мама не любила рассказывать о себе, о своих друзьях. У нее был золотой кулон, покрытый мелкими бриллиантами, подаренный Еленой Георгиевной. Кулон был похож на бабочку. По рассказам мамы, у Елены Георгиевны была большая коллекция редких украшений, выполненная одним известным ювелиром. Имени его я не знаю, но он был известен всему городу.

– Да, это действительно так. Его звали Дро. У него многие заказывали свои украшения.

– Заказывали? Эта коллекция украшений была подарена Елене Георгиевне. Подарена самим ювелиром. Вам это ни о чем не говорит? И знаете, что интересно? Многие из украшений были выполнены в форме бабочек.

Варя слушала Роберта, и ее тайна, которую она бережно хранила в своей душе, казалась ей уже маленькой и незначительной. Как многого, оказывается, она не знала. Ведь она живет в доме ювелира Дро, там, где много лет назад рождалась коллекция украшений, обрамленных миниатюрными бабочками. Варя вспомнила бархатную шкатулку учительницы, лежащую на маленьком столике. Ей захотелось рассказать о Джоне, возможно, он заинтересует Роберта, но она не стала этого делать. Она только спросила, знает ли он, кем был сделан этот пожелтевший снимок? Нет, этого он не знал. Не знал? Но почему?

Они проговорили еще с час, потом Роберт ушел, сославшись на срочные дела. Варя осталась одна. Она никак не могла привести свои мысли в порядок. Ей не хотелось больше думать о том, что еще совсем недавно поглощало все ее свободное время. То, что она искала, опять потерялось. Нити, казавшиеся такими прочными, вдруг оборвались. Чужое прошлое не вернулось, оставив Варе всего лишь несколько неразгаданных тайн.

К концу мая возле музея появились новые клумбы, разукрашенные яркими бутонами. К цветам никто не подходил, ими любовались издали. И только несколько бабочек, подлетая, нежно прикасались к лепесткам. За ними можно было наблюдать через тусклое оконное стекло.

Как-то Варя открыла окно настежь, чтобы бабочки смогли залететь внутрь, но они по-прежнему оставались возле цветов, беззаботно кружась и вальсируя. Варя стояла возле открытого окна, и ее вдруг безудержно потянуло на улицу. Из старого мира вещей, огороженных чьим-то прошлым, никому уже не интересным, ей захотелось убежать, уйти в настоящее, которое находилось совсем рядом, всего лишь за окном. Мимо музея проходили люди, и никто из них не оглядывался назад.

Почему бы не найти новую работу? – подумала Варя и отчетливо представила себя в доме Елены Георгиевны, перестроенном под корпоративное сообщество, которое возглавит Роберт.

Существуют знаки судьбы, о которых говорил Джон. Их трудно распознать, потому что они прячутся в наших желаниях. Мы часто им не доверяем, отмахиваемся от них, суетимся и потом теряем. Их находит кто-то другой или вовсе никто не находит. А мы продолжаем жить привычной для нас жизнью.

Варя по-прежнему приходила в музей, и прежде чем открыть дверь, вытаскивала связку ключей, чтобы выбрать ключ с продолговатым концом и сложной резьбой. Но теперь, открывая дверь, она на какое-то время оставляла маленькую дверную щелочку. Через нее никому не удалось бы пройти. Разве что только пролететь.

Как в старые времена

Старость подкралась незаметно, и он принял ее забывчивость и печальную глухоту со смирением верующего человека. Просыпаясь в своем обветшалом доме, он уже не радовался наступившему дню, а только удивлялся тоненькой полосочке света, проникающей сквозь плотные кружевные шторы. Ему совершенно был непонятен новый день даже весной, когда вокруг дома зеленый цвет травы и белый цвет распустившихся почек наполняли воздух ароматной нежностью.

Внук подарил забавный телефон с резкой назойливой мелодией, который можно было таскать с собой повсюду, и общение с родными приобрело для него несколько необычную форму. Сын звонил из Испании:

– Отец, я в Коста Даурада. Здесь бирюзовое море, золотистый пляж. Чудесные места, совсем другая жизнь. Понимаешь, Европа!

Он смущался. Действительно, откуда же ему было знать о Коста Даурада?

Младшая дочь с семьей жила в Бейруте и говорила примерно то же:

– …Здесь совсем другая жизнь. Понимаешь, Восток!

Двоюродная сестра звонила из Канады, друг из Глендейля. Все пели одну и ту же песню – «как вас жаль, вы даже не представляете, как живут нормальные люди». Он снова смущался. Ведь он так любил Армению.

Старшая дочь по какому-то недоразумению никуда не уехала. По средам, со строгим выражением лица приходящей прислуги, приезжала с провизией, готовила еду, убирала дом. Она была чистюлей и очень этим гордилась.

– Лампочки опять перегорели. Везде окурки. Мог бы быть и поаккуратнее. Была бы жива мать!

Она ни о чем не расспрашивала, только раздраженно отвечала на вопросы: «Как живут? Да как можно жить в нищей, блокадной стране? А не дай бог опять война, так куда же бежать? Разве упрямые карабахцы отдадут хотя бы клочок своей земли? И сколько же можно так жить?».

Он пытался успокоить дочь, переводя разговор на внуков: «Как дела у Гора? Осваивает восточные единоборства? У Ани занятия английского? По-прежнему мечтает уехать в Америку? Что муж? Звонит из России?». Дочь в ответ кивала головой: «Да, звонит; у детей все нормально». И все же она была всем недовольна: «Все плохо, отец. Да в этой стране по-другому быть и не может», – говорило ее молчание.

Он уходил в сад, садился на маленькую скамейку под тень инжирового дерева и смотрел в сторону Арарата. Грустью прошедших дней оттуда возвращалось что-то очень далекое…

Послевоенный сорок шестой год выдался урожайным. Мать и соседка Сона только и занимались соленьями, вареньями.

– Сона, кто эти люди?

– Репатрианты.

– Почему они плачут?

– От счастья. Им дали землю, армянскую землю.

– Из каких стран приехали?

– Из далеких.

– Зачем?

– Говорят, на чужбине плохо.

Слово «чужбина» звучало с оттенком горечи – проживает чужую долю, не свою. Клочок родной земли, поросший сорняком, казался счастливым талисманом и обрабатывался с особой нежностью. Отсюда был виден Арарат – за колючей проволокой, по другую сторону реки Аракс. Армению называли завораживающей, околдовывающей те, кто видел ее древние монастыри и храмы, дивные абрикосовые сады, виноград, причудливо растущий на скалах.

Что же с ней произошло? Храмы ли порушены, сады ли высохли? Он ничего не понимал, и в своем одиночестве, в этой растерянности, тщетно искал чьей-нибудь поддержки. Калитка во двор не запиралась, но старый дом обходили даже нищие. Разве что память врывалась к нему порой стремительно неожиданно…

– Сынок, соседи видят тебя возле дома приезжих из Румынии, поговаривают об их дочери. Приглянулась она тебе что ли? Как зовут?

– Татевик.

– Имя красивое, только рано тебе еще жениться. Не ходи туда больше. Родным может не понравиться то, что ты стоишь возле их дома, а сватов засылать для тебя еще не время.

Мать притворялась. Она знала о семье приезжих из Румынии много больше, чем казалось…