Танго вдвоем - Гаяне Аветисян

Муж Арпи ко всему был безразличен, не человек, а дерево сухое. Ни о чем не догадывался, пока сосед как-то в разговоре возьми, да и не намекни: «Что это жена твоя зачастила к старой часовне? Одна, да через лес в гору. Как бы чего не случилось». – Говорит вроде с сочувствием, а глаза у самого смеются. Тут-то мужичка и проняло. На что это сосед намекает? Что выросли на голове у него рожки? Окутала ревность ненавистью. Стал размахивать кулаками, пока не схватила Арпи ружье, что висело на ковре. Приставила дуло прямо к сердцу благоверного и сказала спокойно: «Убью, если еще раз тронешь». Не испугался кривенький мужичок, нет, а только понял, что защищает Арпи не себя. Значит, прав был сосед. Иначе не посмела бы она на мужа ружье наставить. После этого случая он разом притих, напросился в егеря и стал почти отшельником. Домой приходил редко, то зайчатины принесет, то дикого кабана. Поставит мешок с добычей в углу комнаты, посидит молча, посмотрит на располневшую, похорошевшую жену и обратно в лес. Осенью, когда зачастили дожди и леса оделись туманом, он ни разу так и не заявился. Арпи заволновалась. Мало ли что могло случиться? Какой-никакой, а муж. Искали всей деревней. Пропал, словно в воду канул. Только ружье осталось возле лесничего домика.

Мать Арпи, узнав о том, что зятек ненавистный сквозь землю провалился (лучше бы сдох!) приехала за дочерью незамедлительно, собрала все, что так долго берегла для счастливого замужества и прокляла ненавистный дом на глазах у изумленных соседей. Свекровь Арпи с перепугу залезла в сарай и не выходила, пока нагруженная машина не отъехала от дома на километр.

В конце зимы у Арпи родился здоровенький, крепенький мальчик. Дали ему имя деда – Саро. О ее злополучном замужестве никто больше не вспоминал, будто его и вовсе не было, а ребенок родился от духа святого. Только охотничье ружье, случайно прихваченное вместе с ковром, осталось единственным напоминанием о чужом доме. Рождение сына обернулось для всех божьей благодатью. Мать даже подобрела оттого, что в доме снова зазвучало имя, что пропало в чужих лагерях, да так и не вернулось. Знала она, что грех дочери ляжет тяжелым камнем на всех, но ни разу ее не попрекнула. Только любопытство не давало покоя. Кто же отец ребенка? Как же дочь любит его, если ни на минуту не отпускает сына от себя.

– Саро! Где же ты, мальчик мой, где ты прячешься?

– Саро, отойди от тонира, хлеб еще горячий, пусть остынет.

– Саро, брось немного пшена курам и принеси полено.

Когда мальчик подрос, Арпи пошла работать на ферму. Дояркой она была на зависть. Другую такую еще поискать надо было. Работала день и ночь, от сверхурочных не отказывалась, если кого надо было подменить – с радостью. А все потому, что задумала она дом построить – каменный, просторный. Мать во всем поддакивала: «Правильно, доченька. На мужчин надежды никакой. Лучше все самой».

Арпи старалась быть со всеми приветливой, веселой. Материнство сделало ее еще более стойкой, мудрой, заполнило душу нежным светом до самых краев. Сын, тем временем, вырос, и в его чертах угадывалось то, что оставалось для многих тайной. Только Арпи могла знать, откуда у мальчика необычные васильковые глаза и русый цвет волос. Отслужив армию, Саро вернулся домой повзрослевшим, возмужавшим. Как же Арпи любовалась им, когда тот брал отточенную косу и шел в поле косить траву, когда садился за руль старого грузовика и лихо гнал его по ухабистой дороге. Он мечтал поступить в архитектурный, и даже сделал несколько эскизов для будущего дома. Арпи договорилась с прорабом, нашла совестливых рабочих, уже был заказан кирпич и цемент.

Все бы хорошо, кабы знать завтрашний день. Тот пришел неожиданно грозовыми тучами, напугал Арпи. Сосед ее, Егиш, объяснил, что пришли перемены, и это к лучшему. Но видно, сосед чего-то не понял. Арпи по наивности своей еще надеялась, что все обойдется, что люди поймут друг друга, договорятся. Но когда Саро взял старое охотничье ружье – стало ясно, что нет никакой надежды на мир. Она попыталась его отговорить – не ходи сынок, там убивают. Но Саро не послушал свою мать и вместе с другими парнями ушел в горы. Арпи была уверена, что через день Саро вернется, если не через день, так через недельку точно. Что им в горах со старыми ружьями делать?

Он появился только через месяц – заросший, похудевший. Глаза темные, будто и не васильковые. На дворе было пасмурно, моросил дождь. В вечерних сумерках она едва ли узнала своего светлоглазого Саро. Как же он изменился! Что за странный тулуп на нем? И что это он прихрамывает? Засуетилась Арпи, быстро растопила баньку. Пока вода нагревалась, зарезала курицу, достала из кладовки маринады, стала еду готовить. Саро хоть и улыбается, пытается шутить, а о том страшном, что пришлось увидеть, ничего не рассказывает. Повесил охотничье ружье на драконовый ковер и говорит: «Вот тут ему и место. С дракончиками». Всю ночь Арпи не сомкнула глаз, все смотрела на спящего сына, а ранним утром, как только туман оторвался от земли, пошла провожать его до самой трассы. Сын весело помахал рукой, когда в машину садился. Да разве материнское сердце обманешь?

С этого самого дня все говорили только о войне, а война эта, что горе-косарь – порубила, покосила рожь зеленую, не созревшую… Ей бы колоситься на радость всем.

Опустели дома, почернели чудные карабахские сады, люди спасались бегством от танков, расстреливающих детей и стариков. Арпи никуда не ушла. Не было никакого страха умереть. Она думала только о сыне. Что если снова появится? Пусть на несколько часов, как тогда, в тот ненастный вечер.

Так Арпи и осталась в старом, неотстроенном доме ждать сына. Она запретила себе даже думать о плохом и ждала его долго еще после войны. Верила, что жив, что не пропал бесследно, как другие, что не в плену. Она брала фотографию Саро и ездила к высокому начальству в город, расспрашивала героев-фидоинов и тех несчастных, кто был прикован к инвалидной коляске. Не встречал ли кто его? Он у нее такой приметный – крепкий, как горы, в которых родился, и с глазами василькового цвета. Она знает, что сын жив. Мало ли что случилось, потому и дорогу забыл домой. Вон, в мирной жизни чего только с людьми не случается. Теряются, а потом долгие годы ищут друг друга. А тут война была.

В день Победы Арпи с удивлением рассматривала военную технику, выставленную на параде. Она не испытывала ни чувства гордости, ни чувства защищенности. Она только спрашивала себя: «Кто эти люди, что придумывают смертоносное оружие? Ученые-изобретатели? Преступники или безумцы?». Она вспоминала своего мальчика, который ушел в горы с одним единственным старым ружьем, и думала о том, что если бы не было этих современных «убийц», не было бы и страшных войн. Что это за земля такая, на которой люди исчезают бесследно? Арпи больше не строила иллюзий насчет того, что люди смогут друг с другом договориться. Нет, не смогут. Не смогут, пока существуют преступные миллиардные сделки, пока существует заказ на войну.

Мать как-то сказала ей: «Не ищи сына, забыла про грех свой что ли?». Сказала, будто выстрелила из охотничьего ружья. Да нет, не забыла. Помнила Арпи и грех свой, и тот майский день, когда бежала от ненавистного мужа к другому, родному. И вот теперь, когда та тропинка заросла колючками, она каждый год в конце мая брала восковые свечи и шла к старенькой часовне. Она отчаянно молилась, потом шла собирать маки, тюльпаны, голубые васильки. Она набирала огромный букет душистых луговых цветов – разве есть еще что-либо краше? – и возвращалась домой. Ставила цветы в вазу и чувствовала, как наполняется душа той потерянной любовью, которая осталась там, где луг цветет и ангелы поют.

Сицилийский штрих

Лаврентий Павлович был застенчивым от природы. То ли генетика подвела, то ли воспитание. Всякий раз, когда его называли по имени и отчеству малознакомые люди, появлялся страх и неловкость, будто он что-то сделал не так. С самим тезкой его родители были незнакомы и сына своего назвали Лаврентием ни в честь политического злодея, а в честь прадеда по отцовской линии. В детстве Лаврентий Павлович был просто Лаврушечкой, но повзрослев и выбрав профессию учителя, стал жертвой постоянных насмешек и курьезных случаев. Он преподавал географию в старших классах, и самые нерадивые ученики, получив очередную двойку, за глаза называли его «Берия», хотя фамилия у него была совсем другая. Такое сравнение было оскорбительным, но на людях он не выказывал своего неудовольствия, пытаясь казаться воспитанным и снисходительным.

Как-то, в начале мая, аромат белой сирени настолько oдурманил воображение физрука, что тот в присутствии хорошенькой практикантки стал рассказывать старый анекдот, концовку которого знал весь педагогический коллектив – «Попытка – не пытка. Не правда ли, Лаврентий Павлович?». В этом месте рассказывающий физрук повернулся бы, конечно, к нему, и все начали бы хохотать.