Королевство Тени и Света (ЛП) - Монинг Карен Мари

— Запечатай её в другом сосуде. Нам нужно обсудить более важные вопросы. С ней разберёмся позднее. Может быть. А может, мы больше никогда её не откупорим, — она награждает библиотекаря жёстким взглядом. — Если ты не потрудишься быть более откровенной.

— Я ответила на все ваши вопросы в меру своих возможностей.

— Поясни, кто ты, и почему ты выглядишь как я.

Библиотекарь хранит молчание.

— Закупорь её, — рявкает Мак.

— Я могла бы остаться на свободе, — поспешно предлагает библиотекарь, — и начать рассортировывать бардак, созданный этим дурнем. Я могу быть полезной во многих отношениях.

Дурень. Ну всё, с меня хватит. Рассвирепев, я хватаю бутылку Гиннесса, где на дне осталось несколько глотков, вытираю липкую паутину с горлышка и протягиваю в её сторону, приказывая библиотекарю, или кто она там, чёрт возьми, забираться внутрь.

— Я могу рассказать вам, как найти вещи в Библиотеке, — в её голосе звучат нотки отчаяния.

— Я сказал, забирайся, — рычу я.

Она приближается, наклоняется, чтобы заглянуть в бутылку, недовольно морщит нос и награждает меня непокорным сердитым взглядом.

— Она воняет! Моя предыдущая фляжка не пахла.

— Сейчас же, — рычу я, надеясь, что она вынуждена подчиняться, как джинн в бутылке. Если нет, то я воспользуюсь Гласом.

С раздувающимися ноздрями и прищуренными глазами, библиотекарь испаряется облачком радужного тумана и с театральной высокомерной ленью просачивается в бутылку.

Как только она оказывается внутри, я загоняю пробку в горлышко, запечатываю и аккуратно ставлю на верхнюю полку. Затем перевожу жёсткий взгляд на Мак.

— Выкладывай. Что случилось? Что не так?

В её глазах сверкает серебристая молния.

— Видимые похитили мою мать.

— Грёбаный ад, — матерюсь я. Фейри только что объявили настоящую войну.

Против их королевы.

А значит, против всей человеческой расы. Апокалипсис — это уже не отдалённое обещание на тёмном ветру.

Он здесь.

Глава 9

Заправь эти ленточки под свой шлем[13]

Мак

Пообщавшись с Кэт и Кристианом, я просеиваюсь обратно в «Книги и сувениры Бэрронса», прибыв за десять минут до назначенного времени.

Просеивание — это одна из способностей, от которых я никогда не устану. В прошлом остались двадцатичетырёхчасовые перелёты с тремя пересадками из Эшфорда, штат Джорджия в Дублин, после которых страдаешь от смены часовых поясов, голода и измождения. Я ни капли не буду скучать по тяготам человеческих средств передвижения. Как сказала одна моя знакомая свирепая рыжая-превратившаяся-в-Охотника: нафиг обычную ходьбу в медленном режиме.

Теперь одна лишь мысль может поместить меня… скажем… во дворе, на патио у бассейна в Эшфорде.

Погодите-ка, что?

«Книги и сувениры Бэрронса» исчезают. Я оказываюсь у нашего патио возле бассейна в Эшфорде, посреди земли сахара: сладкий чай, сахарные сосны, засахаренные пекановые орехи, сахарные муравьи, и та уникальная южная сладость в наших голосах, когда мы пронзаем чужаков оскорблениями, замаскированными под банальные фразы вроде «спасибо вам огромное», что обычно означает: мы находим вас слишком тупыми, чтобы поправлять.

Я в ужасе смотрю на своё окружение с раскрытым ртом.

Дом моего детства, за которым родители всегда следили с любящей заботой, взращивая дворик с магнолиями и гортензиями, ветвями сирени, азалиями, нарциссами, жасминами и даже старательно ухоженным рододендроном, теперь почти не узнать.

Почему-то, когда мама и папа перебрались в Дублин несколько лет назад, я так и не задалась вопросом, что они сделали с нашим домом. Я определённо никогда не думала, что они могли его продать — святотатство! В моём представлении исторический особняк Лейнов оставался нетронутым временем, стоял тут готовый и ждущий того момента, когда мы решим вернуться с визитом. И конечно, в какой-то момент мы бы вернулись, ведь так? Ситуация пришла бы в норму, и мы бы захотели прогуляться по аллее воспоминаний — нарочный каламбур[14].

Они не продали его. Они поступили ещё хуже. Если бы они продали его, то хотя бы о нём кто-то заботился. А так Природа оказалась владелицей и жильцом, а в глуши юга она была ненасытной сучкой.

Мои родители заперли засовы и ушли. Бросили дом Лейнов. Закрыли бассейн, захлопнули ставни на окнах, заперли двери и ушли.

Кудзу (известная как лиана, которая сожрала юг, и не просто так; она растёт сантиметров по тридцать в день) охватывает сахарные сосны, создавая двенадцатиметровую стену маскирующих зелёных пятен, которая тянется по всему периметру нашего двора площадью в два акра. Какие соседи? Я ничего не вижу за этой возвышающейся изгородью.

Непроницаемое полотно глицинии завешивает домик у бассейна, превращая студию с одной спальней и одной ванной в пурпурно-зелёную кучу, которая зловеще маячит с южной стороны бассейна. На крыше кое-где недостаёт черепицы, а с наших очаровательных желобков водоотвода слазит краска. Зелёные водоросли от вечной высокой влажности в Джорджии пятнают белые рамы наших окон, перила и двери. Это место выглядит откровенно заброшенным. Чертополох, вымахавший до пояса, и молочай затянули весь двор. Я даже не могу видеть бассейн.

Я прижимаю ладонь к сердцу, ужасаясь.

Это мой горячо любимый дом. Моё солнечное королевство за морем, где ничто никогда не меняется, и вопреки вездесущему буйно разлагающемуся южному климату мы, Лейны, всегда умудрялись сдерживать стихии со стилем, рвением и улыбкой.

Это моё счастливое место, уничтоженное безжалостным маршем времени. Забытое. Погрузившееся в разруху. Оно уже никогда не будет моим. Ещё одна вещь похищена у меня. Теперь, вспоминая дом детства, я буду видеть это. Заброшенность и запустение.

Это поругание моих чувств, оскорбление моей истории, пренебрежение к доброму имени Лейнов. Что думают соседи, видя, что мы позволили нашему дому развалиться до такой бесчеловечной степени? Мы же живём прямо справа от главной улицы, во имя всего святого! Наш двор включён в ежегодный рождественский тур. Я формирую в голове образ и стираю оскорбительную картину, воссоздавая дом и газон во всём их величии, даже наполняю бассейн и включаю фонтаны, потому что мама всегда счастливее всего, когда бассейн искрит на солнце, когда мы с Алиной дома с друзьями, и она печёт один из своих…

Мама. Похищена фейри. Алина. Мертва. Снова. Какого чёрта я творю?

Я окидываю взглядом очаровательный пейзаж, испытывая отвращение к самой себе. Не могу поверить, что я действительно задалась вопросом, что подумают соседи. Пребывание в Эшфорде отбросило меня назад. Как быстро я капитулировала в тоску по прошлому, которое ушло и никогда не вернётся, небрежно и эгоистично позволила себе использовать силу королевы фейри, чтобы его воссоздать.

И ради чего?

Чтобы почувствовать себя лучше.

А ведь именно этим славятся фейри: они сбегают в иллюзии, чтобы сделать своё существование более терпимым.

Я больше не стану украшать свой мир, изящно отделывать гнилые части, чтобы получше их скрыть. Вещи такие, какие они есть. И не такие, какими они не являются. Иллюзия не станет определять ни моё правление, ни моё наследие.

Расправив плечи, я восстанавливаю свой дом в его ужасном разрушенном состоянии (я даже сшибаю ещё несколько кусков черепицы и делаю кудзу на несколько футов гуще, чтобы подчеркнуть свою точку зрения), затем несколько долгих секунд стою, глубоко упиваясь реальностью, и только потом просеиваюсь обратно в книжный магазин.

***

Когда я материализуюсь в задней части «Книг и сувениров Бэрронса», Бэрронс полулежит на честерфильде перед тихонько шипящим газовым камином. Он пропитывает каждый атом воздуха в уютной гостиной, наполняет все пять метров пространства от начищенного паркетного пола до потолка своим чувственным, электризующим присутствием, и это говорит мне, что он поел, причём хорошо. На протяжении одного напряжённого момента мы смотрим друг на друга, без слов признавая, что у нас нет времени, но когда оно появится, мы им определённо воспользуемся. Ощущение его рук на мне, его тела на моём теле, возносит меня в священное место. А пока просто вновь смотреть на него — уже достаточный наркотик для меня. Некоторые считают его варваром, созданным слишком примитивными генами, чтобы быть красивым, обладающим определённо аристократичной, даже деспотичной аурой, но для меня он — грация в движении, изысканнейший из зверей и людей.