На пороге надежды - Теодор Вайсенборн

- Об этом нам лучше потолковать с глазу на глаз. Можешь идти, Боксер!

- А наказание как же?

- Оно остается в силе. Второго зеленого фломастера в группе нет.

Рыжая Борода вмешался еще раз:

- Не могу представить, чтобы это сделал Йоген. Он бы не написал «полдень» с дефисом и через «и».

- Я сказал, ты можешь идти, Боксер!

Йоген пошел в спальню, где никого, кроме Свена, не было. Свен сразу усадил его на край кровати и зашептал, с опаской поглядывая на дверь:

- Йоген, сдается мне, я знаю, кто это сделал. Пудель сказал, что Терьер брал из твоего шкафа футляр с фломастерами. Я посмотрел: там его и вправду нет.

- Где ж этот гад?

- Пошел со всеми к ограде. Пудель и тебя хотел одной угостить.

- Ну, я ему устрою! Будет помнить! Но сначала пойду к Шмелю.

Свен с трудом удержал Йогена за рукав и горячо зашептал:

- Не советую тебе, Йоген. Мы в группе чего только не вытворяем - пусть. Но продавать кого-то Шмелю - на это никто не пойдет. Если ты это сделаешь, тебя за человека считать не будут.

- Думаешь, я должен неделю корячиться в подвале, не выходить в город, не получать карманных денег - и все из-за Терьера?

- Невезуха. - Свен криво улыбнулся. - Но я голову даю на отсечение, что завтра утром Терьер сам к тебе подкатится. И деньги свои отдаст, и вкалывать за тебя предложит. Свободный день, конечно, накрылся. Но и Терьер никуда не пойдет, посмотришь. И я, между прочим, тоже, раз тебе нельзя.

Йогена все это не переубедило, но спорить он не стал, так как появились ребята. Они проходили мимо кабинета воспитателя, вытягивая шею и прислушиваясь к доносившимся оттуда громким голосам, после чего, успокоенные, направлялись в спальню.

Йоген схватил проходившего мимо Терьера за рубашку.

- Мои фломастеры еще у тебя? Говори!

- У меня? Твои фломастеры? Спятил, что ли? На фига они мне?

- Подержи-ка его, - сказал Пудель. Он подскочил к шкафчику Терьера, опытными движениями прошелся по всем вещам и с победным видом выудил откуда-то пластиковый футляр с фломастерами. - Держи свое добро, - он кинул Йогену футляр. - Сам, поди, знаешь, Терьер, что тебя теперь ожидает.

Когда после душа Йоген взялся за уборку, к нему пристроился Терьер и молча стал помогать. Вид у него был очень смущенный; и после того, как все было закончено, он робко сказал:

- Слышь, Боксер, может, поговоришь с ними? Я эти штуки и не думал воровать. Честно! Почиркал малость, а потом забыл... С кем не бывает.

- И на двери в уборной тоже ты почиркал, и ни слова не сказал, когда Шмель меня за это взгрел.

- Не мог я, Боксер. Никак не мог. Эх, если б ты знал, чего только в моем деле не написано! Мне тогда вообще гроб с музыкой - характеристики для освобождения в жизни не получить. А ты тут новенький, и для тебя это совсем не смертельно. Так скоро они тебя все равно не выпустят. Успеешь еще получить вагон хороших характеристик. А я здесь уже. четыре года. И если, наконец, теперь отсюда не выйду, меня переведут учеником в спецучилище...

- Нечего плакаться! Обо всем этом раньше надо было думать!

- Ты говоришь, как Шмель. Сам-то всегда заранее думал обо всем, что делал?

Йоген замялся:

- Нет, не всегда. Но и такой подлянки никому не сделал. - Он повернулся и пошел в спальню.

Терьер промолчал, но, когда он вслед за Йогеном пришел в спальню, на нем лица не было. Лишь после того, как свет потушили, он чуть слышно произнес:

- Если вы так хотите, я пойду к Шмелю и сознаюсь.

Никто ему не ответил.

Заснуть он не мог. К тому же он слишком хорошо знал, что означает это молчание, и ему было страшно. Он не мог забыть, как выглядел Пудель около года тому назад. Ночью вся группа напала на него за то, что он украл у одного из ребят печенье, присланное ко дню рождения. Почти две недели Пудель провалялся в изоляторе, и Шмель не очень-то старался найти виновных. «В конце концов, вас сюда взяли на исправление, - сказал он, - и я не вижу причин вмешиваться, если в подобных случаях вы прибегаете к своим методам воспитания». Но, помедлив, все же добавил: «Тем не менее телесное повреждение также действие наказуемое, запомните это на будущее». Терьер ничуть не сомневался, что о последнем замечании Шмеля никто больше не вспоминал.

И никуда не денешься. Они наверняка набросятся. Но когда? Возможно, и не этой ночью. Оттянут месть, чтоб заставить жертву ждать и мучиться. Рассчитывать на их забывчивость не приходилось.

Исчез Терьер. За завтраком его место осталось пустым.

- Струхнул - и в кусты, - спокойно заметил Свен. - Они его скоро найдут. Возможно, что и сегодня. Только свою характеристику опять подпортил; все равно ведь вломим, да еще перед этим дома схлопочет.

Господин Шаумель тоже воспринял факт пропажи Терьера без волнения. Он снял трубку и позвонил господину Катцу, доложив, что его воспитанник в очередной раз исчез и забрать его следует, скорее всего, по известному адресу.

В этом отношении Терьер, не создавал никаких проблем. Он удирал чаще всех, но всякий раз достаточно было позвонить в полицию - и его тут же ловили. На настоящий побег у него даже фантазии не хватало.

Естественно, время от времени кто-то из ребят исчезал. Их разыскивали по всей стране и даже в значительной части Европы. Так, в прошлом году один беглец добрался на поезде, без билета, до Генуи, другого обратно до границы препроводили сотрудники западногерманского посольства в Париже. Порой их странствия продолжались две-три недели, но ловили их всех до единого.

Терьер не испытывал тяги к дальним странствиям. С ним происходило то же, что с собакой, которую неодолимо тянет лишь к своему хозяину. Когда он чувствовал опасность, когда ему угрожало наказание, когда он страдал от несправедливого обращения или просто не мог больше выносить пресного однообразия и изматывающей принудиловки, тогда он пускался в бега, и бежать ему до цели было совсем недалеко. Он сбегал домой, каждый раз ища защиты именно там, где для него никакой защиты не было. Среди своих семи братьев и сестер он с давних пор считался мальчиком для битья. Родителей вполне устраивало, что одним едоком в семье стало меньше, и когда Терьер появлялся дома, то нарывался лишь на побои. Били его за то, что своими вечными побегами он позорил семью и только усложнял всем жизнь: каждый раз за ним являлась полиция. Иногда и полиции не требовалось, просто отец брал своего парня за шиворот и на трамвае лично доставлял в учреждение господина Катца. При этом он обычно громогласно выговаривал господину Катцу: они тут, видать, даже за ребячьей оравой как следует приглядеть не в состоянии; и за что только людям деньги платят; и не думают ли они, что ему больше делать нечего, как бегать за собственным оглоедом, которому и воспитание в закрытом заведении - словно мертвому припарки; и кто ему возместит расходы на трамвайные билеты; и уж в другой раз он этого так не оставит - министру жаловаться будет. После чего Терьер опять появлялся, его стригли наголо, отправляли на три дня в карцер. Затем он возвращался в группу. Днями напролет сидел в стороне, ни с кем не разговаривал, только скулил да поносил своих родителей, к которым снова сбегал, как только чувствовал, что над его головой сгущались тучи.

- В этот раз мы ему тоже вломим, - заверил Свен.

Йоген возразил:

- Ну зачем так! Сам посуди, Свен, у него, бедняги, еще более собачья жизнь, чем у нас. Меня сюда отдала мама, факт, но если б я слинял, просто не выдержал бы, то не думаю, чтобы она меня отволокла в полицию. И потом: Терьер - лопух. Тут он не виноват. Он же из-за этого ничего для себя толком сделать не может, иначе он бы не сбегал, как заведенный, все домой да домой, зная наперед, что его поджидает. Зачем же еще нам его лупить, его уже и так достаточно отлупили, Свен.

Свен не успел ничего ответить, так как к друзьям подошел Шмель.

- Я слышал, - сказал он, - что на сей раз у Терьера была вполне определенная причина для побега. Такие вещи трудно утаить. Почему же ты мне не сказал, Боксер, что знал, кто испоганил туалетную дверь?

- Да я только вчера узнал это, и потом, мы хотели уладить все сами.

- Так-так.

- Но раз вам это известно, значит, наказания отменяются?

Господин Шаумель только развел руками:

- Отменяются? С чего ты взял?

- Но вы же теперь знаете, что это был не я!

- Верно. Но я также знаю, что ты не соизволил поставить меня об этом в известность. Я требую от своих воспитанников посильного сотрудничества. Ты меня обманул... Нет, не возражай. Ты ничего мне не сказал, это так, но и умолчание может быть ложью, в этом мы, полагаю, солидарны. И я не вижу никаких причин отменять наказания. Ты ведь уже десять раз сдавал одно и то же сочинение, которое иначе как вопиющим хамством не назовешь. Ты продолжаешь утверждать, будто попал сюда по вине матери. Признайся, это не говорит о том, что ты хоть что-нибудь осознал. И я на все это должен смотреть сквозь пальцы?