Тост - Юзеф Хен

– И я с тобой, – сказал он.

Было по-прежнему темно, и лица женщины он не видел. Но слышал ее голос, это был голос Янки, мелодичный и полный нежности, хрипловатый голос, слышал в темноте свое имя. «Хенрик, Хенрик», – повторяла она имя, которое знала всего несколько часов.

16

В парке на скамейке, под гигантскими деревьями, которые из кустов терна превратились в надвислянские тополя, в парке, нет, не в парке, не на скамейке, это мог быть какой-то зал, застенки гестапо, но почему без стен, почему сад, кроны деревьев, плывущие, как ручьи, и все-таки ночь, но скамейки не было, а эта женщина не сидела, она стояла, сгорбившись, под деревом, надвислянским тополем. Мать. Это была его мать. «Хенрик, я принесла тебе одежду, примерь». Он схватил, смутившись, помятые брюки, женщина сидела на скамейке, это была Анна. «Переодевайся, – сказала она, – не глупи». «Пришла», – шепнул он, протянул руки, прикоснулся к ее телу, оно было желеобразной теплой массой, проскользнуло между пальцами. «Мне не везет». Услышал лай собак. «За мной погоня, Анна, убегай!» – закричал он в темноту. Пес зарычал, ощерился. Хенрик увидел налитые кровью глаза. «Где я его видел? А, он допрашивал меня в гестапо!» Пес зарычал, Хенрик отскочил, бросился наутек, вся свора с лаем за ним, со всех сторон его окружили собаки, у них были человеческие лица, они лаяли человеческими голосами. Он бежал легко, почти не касаясь земли, несся над путями, поднимался над крышами, мимо лесов и лугов, на которые ложился туман. «Это не сон, – подумал он, – во сне так легко не бегают, это не сон, просто я в необыкновенной форме и побил все рекорды». Внезапно небо прояснилось. Он потерял под ногами почву, начал падать в голубую бездонную пропасть, полную звериных голосов. Голубизна порыжела, бездна сгустилась, и Хенрик почувствовал, что ноги вязнут в трясине. Погоня приближалась, а он по грудь сидел в болоте, слышал чмоканье тонущих, бульканье пузырьков воздуха, липкие ветви хлестали его по лицу, смрад и гниль. «Это не сон, увы, это не сон, я побил рекорд мира, но никто об этом не узнает». В темноте издалека блестели одноглазые огни человеческих жилищ. «Позову на помощь». Грязь наполняла рот. Собаки ворчали над ухом. «Вот видишь? – кричали собаки. – Вот видишь?» Кто-то схватил его за плечо и вытащил из трясины. Он висел, распятый на свастике, было не больно. «Удивительно, а я так боялся. Чего, собственно? Этот зуд в ладонях– это электрические провода». Собака с налитым кровью глазом зарычала. «Умру, – понял Хенрик. – Опять умру». Вспышки и треск, луна взорвалась и упала на глаза, иголки пронзили тело. Он падал на землю, падал долго. «Сейчас наступит смерть, – думал он, падая, – наступит, как только я коснусь земли. Коснулся – теперь смерть, теперь уже ничего нет, – подумал он. – Я умер, и ничего нет, значит, это смерть, совсем не страшно».

Некоторое время он лежал без движения. Постель, подушка. Смерть постепенно уходила из него. Он еще не жил, в нем еще находились какие-то последние остатки смерти, он удивлялся тому, что произошло. «Я умер и все-таки знаю об этом, значит, ничего страшного». С того света еще доносился лай собак, хриплое «вот видишь», смрад болота. «Заснуть на время, чтобы не видеть всего этого», – подумал он. Комната была серая, светало, ночь исчезла. «Я мало спал, – забеспокоился Хенрик, – но больше мне и нельзя, я проснулся вовремя». Рядом под одеялом, съежившись, лежала женщина, она спала с полуоткрытым ртом, погруженная в свою собственную боль. «Господи, что ей там снится, наши проклятые сны, а может быть, ничего такого, может быть, это гримаса блаженства, может быть, ей снится жених, которого она узнала благодаря мне». Он водил усталым взглядом по стене. «Я в гостиничном четырехместном номере „Тиволи“, Грауштадт, – собирал он разрозненные детали, – раковина, зеркало, полотенце, мыло, которое испугало Анну. Я жив. Женщина спит глубоким сном, ей нет никакого дела до наших счетов, спит теплая и доверчивая, хорошо сделала, что пришла ко мне, благодаря ей я не был в эту ночь один». Он нежно поцеловал ее над ухом, она что-то пробормотала, недовольная или счастливая, кто знает. Если бы не она, он не сомкнул бы глаз, ее ласки убаюкали его. «Женщина, – подумал он с нежностью. И сразу же: – Надо опередить Мелецкого».

Он спрыгнул с кровати и пошел в ванную. Глаза набухли, как будто в них попал песок. «Я спал от силы три часа. Но и они не больше. Смулка, этот, наверное, выспался». Полоща рот, он ловил звуки из соседних номеров. «Анна, вероятно, еще спит». Чесек грохнул дверью, кто-то шел по коридору. «Не успею побриться. Неважно, я не англичанин, могу отправиться на тот свет и небритый». Накинул пиджак, нащупал пистолет и магазин с патронами.

Женщина в кровати зашевелилась.

– Хенрик, – сказала она лениво. Он остановился, держась за дверную ручку.

– Я должен поймать Смулку.

– Уходишь? – спросила она.

– Да.

– Подойди ко мне.

«Черт побери, я опаздываю». Когда он отвечал на поцелуй, его взгляд блуждал по стенам комнаты.

– Я должен идти, – сказал он, освобождаясь из ее объятий.

– Куда?

– Утрясти дела с ребятами.

– Смотри, они похожи на бандитов.

– Обыкновенные люди. – Это утверждение удивило его самого. Может быть, поэтому он повторил: – Да, обыкновенные люди.

– Водитель определенно похож на бандита, – настаивала она.

– Водитель на моей стороне.

– Ты не боишься?

– Немного.

– Ты смелый.

– Кто знает.

– Я знаю.

– Слишком уж много хвалили смелых, – сказал он. – Может, было бы лучше, если бы все были трусами, а?

– Как тот в очках, который испугался моей болезни?

– Попробую с ними договориться, – сказал Хенрик.

– Да ты не бойся, – успокоила она его. – Ты тоже хороший бандит.

– Освенцимец сделает все, о чем я его попрошу. Твой кавалер, наверно, тоже. Потом столкуюсь с шефом.

– Все будет как надо. Что там за шум? – Она прислушивалась. Хенрик подошел к окну. – Это въехали грузовики. Сейчас начнется погрузка.

– Спеши, – поторопила она.

Хенрик подошел к кровати и наклонился. Янка смотрела на него с ожиданием. Ее темные глаза, казалось, были покрыты лаком.

– Я люблю тебя, Янка. И знаешь за что?

– Нетрудно догадаться.

– Нет, не догадаешься. Я люблю тебя за то, что ты сказала, чтобы я спешил. Что ты не говоришь: «Оставь их в покое».

– Спеши.

– И еще. Не проболтайся женщинам, что провела ночь у меня.

– Ты тоже не хвались.

– Я напишу об этом в газету, – сказал он. Выходя, он чувствовал на себе ее взгляд. Подумал: «И все-таки что-то от этой ночи осталось, что-то большее, чем обмен услугами».

В коридоре он встретил небритого Рудловского. Рубашка на нем была грязная и мятая.

– Как спалось? – спросил Хенрик беззаботно.

– Кажется, у меня катар. Как кончим, схожу в аптеку.

– Грузите?

– Помаленьку. А вы?

– Я сейчас приду, – пообещал Хенрик. – Смулка с вами?

– Не видел.

– Еще спит?

– Наверно.

– Если шеф не стащил его с кровати!

– Пойду разбужу.

– Я с вами.

Они подошли к номеру Смулки. Дверь была закрыта. Хенрик постучал.

– Збышек! – позвал он. Ответа не было.

– Наверно, смылся, – сказал Рудловский.

– Куда?

– Куда-нибудь. Вчера они повздорили с шефом.

– Да?

– Я это узнал от шефа. Он сказал, что Смулка рехнулся.

– А обо мне ничего не говорил?

– О вас, что вы трудный, но толк будет. Идемте.

– Минутку.

В голове Хенрика шевельнулось подозрение. «Попал к бандитам. Сам похож на бандита». Хенрик достал из кармана отмычку и стал орудовать ею в замке.

– Вы думаете?.. – начал Рудловский.

– Сейчас убедимся.

Замок скрипнул, и дверь открылась. Смулка неподвижно лежал на кровати.

– Какой скандал! – пробормотал Рудловский. Они подошли ближе. Смулка лежал в той же позе, что и вчера вечером, одна рука вытянута вдоль тела, другая на груди, желтое лицо выражало безразличие, ноги в ботинках просунуты между железными прутьями спинки. «Бедный Смулка, кажется, отмаялся. Я опять один».

Рудловский осмотрел труп.

– В живот, – констатировал он. – Как вы думаете, это очень больно?

– Не знаю.

– Я не переношу боли.

– Наверное, не очень. Лицо у него спокойное.

– Такие вещи шеф выполняет ювелирно. Вы правы, он, наверное, не страдал, – сказал Рудловский и сделал несколько шагов назад. – Отойдите, пожалуйста.

– Почему?

– Бактерии.

Хенрик выглянул в окно. Перед отелем стояли три грузовика. Шеф, Вияс и Чесек загружали прицепы. «Я остался один. Я даже не могу им пригрозить. Чесек пойдет за мной. Может, и этот».

– Пан Рудловский, вчера вечером дверь была открыта. Кто же ее закрыл?

– Наверное, шеф. Или кто-нибудь из них, – Рудловский показал на окно.

– Они тоже? – удивился Хенрик.

– Кто-то из них. Шеф не смог бы один положить его на кровать.

Хенрик обвел взглядом комнату. Трус прав, на полу были следы крови. Он убил его не на постели. Потом они положили его, как будто он спит, даже дверь оставили открытой, чтобы придать этой версии правдоподобие. Утром Мелецкий решил, что игра окончена и лучше Смулку запереть.