Заговор обезьян - Тина Шамрай

Сколько бессмысленных действий он совершил за эти два часа! Только всё пустое! Его всё равно обнаружат, найдут, не могут не найти. Но его будто толкали на побег. Почему не пристегнули наручниками, зачем-то оставили ключ в замке зажигания? И паспорт, наверное, не просто так свалился за кресло! Вдруг в автобусе есть камера наблюдения? И сейчас кто-то где-то, потешаясь, следит, как он ползает тут на коленях… А что, если в его вещах есть какое-то устройство, совсем маленькая штучка, что-то вроде таблетки, она и будет подавать сигналы… Таблетки, таблетки! Откуда у него банка с витаминами? Да не было у него никакой банки, её подбросили, точно подбросили. Для чего громила ворошил сумку, что он там искал? Ничего не искал, он заряжал её…

И в следующую минуту на траву из сумки полетели пожитки. Первым выпал телефон. Ну, конечно, здесь и передающее и принимающее устройство! К чёрту питающий элемент, он и незаряженный способен отражать сигналы. Да разбить его — и все дела! Нет, нет, он вынет только аккумулятор, аппарат потом можно быстро оживить, вернуть в рабочее состояние. Связь! Это та тонкая ниточка, что ещё связывает его с миром…

Закончив санацию телефона, он стал перебирать одежду, выворачивал каждую вещицу наизнанку, ощупывал каждый шов, осматривал каждый карман. Не обнаружив ничего подозрительного, уже без разбора, кое-как вмял постылое барахло и застегнул молнию. И тут же почувствовал, как волна истерики вот-вот вырвется наружу, захлестнёт его, накроет неуправляемой волной, и в бессилии сел на траву.

Дожил! В побег собрался! Нельзя никуда идти. Понимаешь, нельзя! А вот то, что сделали с ним — это можно? Можно? В самом деле, почему их до сих пор не обнаружили? Но совсем скоро здесь появится вооружённый отряд. И если он хочет хоть немного пожить, придётся уйти. Пусть и стая побегает, ей полезно… Идти нельзя остаться! Идти нельзя, остаться! Идти, нельзя остаться!.. Всё, запятая поставлена!

И пришлось подняться, и потянуть за ручки сумку, но закинуть её на плечо, как во сне, он не смог — кто-то отстегнул ремень, помнится, это был широкий, крепкий такой ремень. Придётся нести в руках, не оставлять же здесь, а то подумают, что бежал в панике. А разве нет?

И, взяв вправо, он пошёл, но так неуверенно, что казалось, всё это понарошку. Он прошёл с километр, а всё спотыкался, и оглядывался, и останавливался: хотел повернуть назад? Если бы он мог вернуть мёртвым жизнь! Но нет, не может, ничего не может, остается только идти. И он всё шёл и шёл. А в голове колесом вертелось: кто он теперь? Был обвиняемым, подследственным, потом и осуждённым, и осуждённо-подследственным, и дважды осуждённым. А теперь что, осуждённо-освобождённый? Да нет, он просто осуждённый и не только в юридическом, но в социальном, политическом, общественном смыслах… Кто только не судил его! Только без пафоса! Так ведь и пафос не отменяет простой истины: он перешёл в разряд беглых каторжников. Зэки в таких случаях говорят — амнистировал сам себя. Но ведь он ушел на время. Да ведь побег — это всегда временно…

Он и сам не знал, на что тогда надеялся. В этой малонаселенной местности чужак как на ладони, и обнаружить его не составит никакого труда, обнаружить и сдать. Всё так! Но желание доказать свою невиновность было таким сильным и беспредельным, что никакие доводы рассудка в те минуты не действовали. Совсем. Он даже успокоился: ну, задержат, и что? Он скажет, шёл за помощью… А что не на станцию?.. Так направленья не знал… Тогда сумку зачем взял?.. А он сумку выбросит, и вопрос отпадёт сам собой. Пусть, пусть задержат! И хорошо бы, местные милиционеры. По крайней мере, не станут сразу стрелять. Почему он был так в этом уверен?

И, пробираясь вдоль северного склона хребта, он всё дальше и дальше уходил и от серого автобуса, и от мёртвых Чугреева и того второго, Фомина. Слева расстилалась степь, и на ровной, как стол, поверхности не было ничего — ни электрических столбов, ни строений, ни машин, ни людей. Этот рыже-коричневый простор выглядел таким диким, что казался какой-нибудь долиной Скалистых гор. Он и сам не знал, почему тогда двинулся на восток, просто показалось, что безопаснее идти именно в том направлении. Разумеется, мысль эта была иллюзорной, но что ему оставалось — только иллюзии. Плохо только — он не знает, что там впереди, и чем дальше шел, тем яснее понимал: идти вслепую — верх безрассудства. Эх, если бы не эти отвесные скалы, он мог бы подняться метров на десять, двадцать, и такой высоты вполне бы хватило рассмотреть окрестности. Только скалы были неприступны, не стоило и пытаться…

Но когда он прошёл километра три, хребет, будто поверив в серьёзность его намерений, неожиданно сжалился, оплыл пологим склоном, как спину подставил: забирайся! Он даже пробежал несколько метров по склону, но тут же выдохся, нечем было дышать. К его удивлению, в теле не было никакой мышечной силы, да и откуда ей взяться у растренированного человека, к тому же голодного — не считать же едой вчерашний перекус в поезде.

Пришлось оставить сумку у приметного камня, без поклажи подниматься стало легче. И в какой-то момент решив, что набранная высота достаточна, остановился и замер, не решаясь обернуться. Что он боялся увидеть: рассредоточенные цепи поисковой группы? Но ведь он сам хотел посмотреть что там! Ведь для этого и только для этого он полез на эту горку! Хотел убедиться? Так убедись: нет никаких коммандос! И, отдышавшись, повернулся и не поверил огромности открывшегося пространства: как давно он не видел ничего подобного! Эти мягкие холмы на горизонте, эти нежные краски… Он готов сидеть тут и… И ждать, когда подлетят вертолёты? Хорошо — сиди! Им было бы забавно снять тебя с этой горки, особо и напрягаться не надо. Снимут одним выстрелом, и он сам покатится по склону к ногам в чёрных ботинках. Но, может, всё-таки собраться и рассмотреть местность, а? Хорошо, хорошо, рассмотрим…

И, прищурив глаза, он выхватил дорогу слева, она, как нитка, нанизывала разноцветные бусины-машины. Трасса! А левее, у самого горизонта — нагромождение серого, коричневого, белого. Та самая Оловянная? И пришлось судорожно вспоминать методику определения расстояний: если он различает — а он ясно видит здания, трубы — это восемь-десять километров. Так близко? Но это слева, а прямо перед ним змеились две ленты, одна светлая — речка? Но речка без надобности, а ближе — дорога. По ней катила большая горошина. Грузовик, автобус? Это там, во сне, его подобрала машина? Значит, если бы он вечером пошёл от автобуса прямо, то запросто добрался бы до станции? Но сегодня он точно туда не пойдёт, он был в Оловянной ночью, и ему там не понравилось. Да и поздно, все станции уже оповещены.

И в то село, что раскинулось наискосок справа, тоже не пойдёт. Он видит почерневшие крыши, бревенчатые дома, огороды, бани, дворы, различает даже окна, но без переплётов, и значит, до села не больше четырёх километров. Отсюда, с хребта, промытые дождем и снегом, прокалённые солнцем деревянные избы были так же недоступны, как и собственный разорённый дом. В село непременно заявится поисковая группа… А вот дальше на восток до самого горизонта, до синих сопок было пусто. Выходит, он правильно выбрал направление? Эх, если бы хоть одним глазом взглянуть на географическую карту, тогда бы яснее представлялось, что там к востоку. Ему бы самую простенькую, даже контурную — он бы и в такой разобрался.

По правилам внутреннего распорядка карта в колонии, даже плохонькая, в библиотечной книжке — крамола. Как и цветные карандаши. А вдруг зэк возьмёт, да изобразит карту по памяти? Были в правилах и смешные запреты. Оказывается, на зоне нельзя было держать личный транспорт. Что имелось в виду: инвалидная коляска? Или кто пытался пригнать и поставить на прикол лимузин? Нельзя было держать при себе и текст самих правил, где было расписано, что можно заключённому, а что нельзя. Вот за незнание он и получил три взыскания. Как оказалось, в его положении это был наиважнейший документ, важнее, чем копии приговоров. Ну, третьим приговором он уже обеспечен! Вот и выбился в рецидивисты…

Всё! Надо спускаться, пока поблизости никого нет. Ни автобусов с синими занавесками, ни людей с автоматами, ни натасканных на человечину собак, ни вертолётов в небе — ничего. Пока — ничего! Обратная дорога далась легче, подхватив сумку, он даже пробежался по склону, но в конце спуска ноги заскользили по траве, и пришлось кубарем слететь к подножию. Это ерунда, главное, он определился и уже осмысленно может передвигаться дальше.

Надо шевелиться, а то скоро солнце наберет силу, и будет жарко, очень жарко, он и так уже вспотел, придётся снять куртку. Скоро стала досаждать и поклажа, она задевала то куст, то дерево, то валун, и сумку приходилось перебрасывать с одной руки на другую. И хотелось, как метателю молота, раскрутить и с силой забросить постылую ношу подальше. А тут ещё мысли сверлили: что-то слишком спокойно вокруг. Так не должно быть! В Чите уже должны знать об исчезновении этапа, а здесь неправдоподобная тишина…