Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

– Ненадолго.

– Ты, по-моему, не такой самоуверенный, каким хочешь казаться, не такой твердый.

– Не понимаю...

– Одарила вдруг озабоченным грустным взглядом.

– Знаешь, когда мне стало жаль тебя в первый раз? – выждала она паузу. – Не себя жалко – тебя... В лесу... Ты кромсал шишки, а руки твои тряслись.

– Разве? Я не замечал.

– Еще как... Они хрупкие, шишки эти. Я сама легко бы их крошила, но взять у тебя не смела, так жадно резал... От голода? Но ты орешки сыпал мне...

– От какого голода? Мы не ели всего несколько дней.

– Тогда, почему?

– Не думал об этом... Никак не мог избавиться от ощущения безысходности, от мысли, что эти несколько дней растянутся на месяц, на два, на четыре. Боялся тайги, бессмыслицы нашего движения, поисков наугад, ночлега в траве... А голод... Ну что – голод? Видно, у всех, кто рос в лихое время навсегда упрятан... Моему приятелю, мужику большому, сильному до сих пор снятся виденья детских лет. Подвалы с картошкой, с кринками сметаны. Все, чем грезил, когда маленьким был. Как умирали от голода, больше не снится, а подвалы все морочат.

– Я так не грезила. Войну не застала.

– А я уже после войны грезил игрушками. Видел их в магазине, а играл ими в своем воображении... Знаешь ли ты, как это можно мысленно играть в игрушки?...

Не выключенный котел не дает мне покоя...

Утром в котельной было душно и сухо. Пыльный картон мебельной упаковки придавал всему еще более душный запах необитаемых комнаты – фрамуги, открытые в стеклянных блоках под самым потолком, не могли освежить пыльную духоту.

Я прошел к нему, потрогал полированные не закопченные бока и снова, как в первый раз, отдернул руку...

Заглянул в печь, где никогда не было никакого пламени, погладил другой, холодный котел над печью. Снова поискал в топке хоть щепотку золы, крошечный уголек – не нашел. Въедливо начал осматривать все кругом, читать указатели, прослеживать, куда и как тянутся трубы, хотя в сплетении зеленых и оранжевых труб не так легко было разобраться.

Ничего похожего на электропечь под котлом нет. Может быть, в самом котле упрятаны огромные кипятильники? Но я несколько раз шел вокруг и не заметил подводки, не увидел проводов и кабеля.

В правом углу не очень большого зала котельной открылась мне коллекция кранов с тугими рукоятками, более похожими на маленькие штурвалы, чем краны. Под каждым табличка с указанием; оранжерея, склады, жилой дом, автобаза... Как видно, весь городок снабжался горячей водой отсюда, и многое сделано про запас, к домам, которых пока нет.

Машинально потрогал я все краны, тугие массивные крепкие не сдвигаемые набалдашники ручки на трубах. Один из них был горячим, как и труба, ведущая к нему среди холодной путаницы кранов и цветных труб.

Склады? Но радиаторы в нашей комнате холодные. Куда же идет напрасное тепло? Что ни день – головоломка...

За дверью котельной сам воздух в оранжерее почудился мне густо-зеленым от свежести, от гудения пчел. Они поразили меня больше всего. Только теперь я заметил: среди зелени стоял пчелиный улей, похожий на сказочный теремок. Открытие для меня. Раньше никогда предполагал, что пчелы могут жить под крышей, летать под крышей, собирать мёд под крышей. Значит, в амбарные книги можно записать еще и мед? Но кто будет брать, и как его берут?..

Я сел на деревянную садовую скамейку с таким ощущением, будто никогда не встану, больше не поднимусь, никуда не пойду. Никуда.

Зеленое стекло над головой, зеленая завесь вокруг, зеленые капли на трубах, зеленые халаты, оставленные кем-то на вешалке у входа, обвислые неживые безвольные халаты, зеленый свет, усыпляющий мою волю... Разве я слажу с ними, со всеми тревогами?... Так и будет. Я больше ничего не могу.

В эту минуту ко всему я стал неправедно равнодушным, и все вокруг виделось никчемным, пустым и нелепым.

Неравнодушное было недосягаемо далеко...

...Мама на садовом участке. Проветренные, сквозные, просвеченные дождем и солнцем яблони, чайный аромат скошенной травы, мамиными руки, мамины слова:

– У тебя все хорошо, сынок? Я так редко тебя вижу...

– У меня все хорошо... Но сколько бы я не встречал ее, сколько бы ни звонила она мне по телефону, я слышал эти слова:

– У тебя все хорошо, сынок?...

У меня все хорошо... Только я не успевал к тебе, мама. Никогда не успевал...

Вот выделили мне садовый участок. Я приехал к тебе в сомнении, как поступить, отказываться или нет, запрягаться в эту зеленую ямку или оставить ее жаждущим огородного рая, чтобы тебя пожалеть, седины твои, слабые силы твои...

Ты закрыла руками лицо, плечи стали вздрагивать, худые мамины плечи в синем платье в горошек. А я сидел рядом ошеломленный, всегда понимавший тебя с полуслова, не зная, что и подумать, о чем говорить, утешать.

Я часто видел, как мама плачет от горя и никогда не видел прежде, как она плачет от радости. Никогда не видел, никогда... Сына ее наградили садовым участком. Земля, своя земля, казалась ей вершиной успеха в жизни.

– Родненькая, да что же это с тобой? У меня до сих пор виски холодеют от жалости, руки тянутся гладить пустоту, и ветки царапают их до крови.

– Я ничего не могла для тебя сделать... я ничего не успела. Не хватило меня, прости... от меня одна беда, нищета... Как же ты вырос?... Как сумел в такой бедности?... Как выжил?... Как не сгинул, пока я долю мою отбывала?... Я ничем не могла замолить вину мою за корочки твои, за голод... рубашонки из дерюжек... болезни твои... пьянство того, кто был твоим... Я хотела, я старалась, а меня уже не хватает... не хватало, сынок... А теперь от меня останутся яблоньки, вишни, рябины... Вот женю тебя, внучонку останется... молитва моя... память обо мне... Все, что могу... ведь я деревенская... мне земля в городе снилась... я могу...

...Мальчик мой, совсем еще крохотка, с алыми ягодами в ладошке, тонет в ласковой зелени, в солнечных бликах и шелесте. А ее больше нет, и виноватость мою простить некому. Навсегда некому... Ничего не сладится, не вернется...

И горечь от неисполнимого желания хоть однажды приехать в сад и увлеченностью моей, старанием, хваткой убедить ее, что я не равнодушен к саду, к беленым стволам, ухоженным веткам, ягодам и цветам. Я не равнодушен... А ее больше нет...

По ладони растеклась упавшая капля. Вода сыпалась в неподвижные колючие листья глухим, как секунды, паденьем-тиканьем. Все безразлично. Влажный зеленый туман...

Она села рядом. Погладила пальцем крутой бочок помидора, наклонилась, давая пролететь нахальной пчеле, посмотрела на меня внимательно и, кажется, долго.

– Я тебя всюду искала.

– Зачем?

– Шью рубашки. Тебе и себе. Из казенного полотна.

– Преступница.

– Скорей прибегут... Одеваться во что-то надо.

– Значит, осмелела?

– Ты уверенный, крепкий... С тобой паниковать... А сам начал хмуриться.

– Нашло. – Я потер пальцем виски. – Нашло. Извини меня... Дали мне садовый участок... Мама росла в деревне. Так была рада земле... Сама все подняла. Вишни, яблони, грядки, цветы, зелень... Думала, радует меня, осчастливит. А я ни разу не нашел времени хоть один день обласкать все это, обойти с утра до вечера, до упаду белить, резать, рыхлить. Не для себя, не для яблонь, для нее. Понимаю только теперь – очень обидел... Жена была равнодушна к саду. Хлопот много...

У нее на шее лентой завязан обыкновенный, клеенчатый портновский метр. Она распустила бантик и снова завязала кокетливым галстуком, опять распустила, опять завязала машинальными пальцами, задумчиво разглядывая меня, лицо в лицо, будто искала что-то во мне завораживая невольно близостью глаз, печальных и нежных.

– Я тоже виню себя. Деться никуда не мигу от вины. Жила вроде, как все... бегала, носилась... работа, магазины, подруги... маленькая дочка... Думала – капризная, привередливая... Хочу вернуться, доласкать, наговорить нежных слов... прощенья просить... не пойму, за что... Хочу все по-новому, а не могу. Это больно... Все мы кого-нибудь обижаем... Современные, занятые... Вернусь, утешу... ее... себя... И ты не грусти, – голос ее дрогнул, – чтобы я не ревела.

Всеми потайными колючими своими шестеренками я понял, что утешение кого-то необходимо ей теперь, оно спасительно для нее, доброе утешение.

– Встань, пожалуйста, я размеры сниму...

Она прикоснулась ко мне, будто обвила мягкими смуглыми руками. Не стану лукавить – это было приятно – ее руки на моих плечах.

Мы, как деловые люди, разошлись. Она к себе, а я сначала в электростанцию, потом в башню: посмотреть электрические рубильники, водяные краны.

Желтый распределительный щит на станции был озвучен словами-надписями: жилой дом, автобаза, производственный корпус, бензоколонка...

Все рубильники были отключены, кроме четырех: электростанция, зимний сад, котельная, водонапорная башня. Среди надписей хотел найти что-нибудь вроде «бойлерной», след отопительной установки, где нагревается вода. Но кроме слова «котельная», ничего «теплого» не видно.