Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

Она включила все три аппарата.

В котельной расположить инкубатор было неудобно, и я вынес ящик в соседнюю оранжерею. Тут и воздух для цыплят благодатнее.

Сам не могу пояснить, что меня привело к возне с этим прибором. Они лежат, а время уходит.

Я наладил инкубатор, как полагалось, посадил моих цыплят в гнезда, включил в сеть. Подождем, оживут ли они? Четырнадцать маленьких, желтых, белых, черных...

Вот хроника событий за целый день.

Завтрак. Чай. Разговор на бесполезную тему. Зарядил инкубатор. В котельной развязал пачку с книгами. Думал взять по книжке, чтобы нам скоротать время, пока сюда не вернутся люди. Сверху лежала «Тысяча и одна ночь. Арабские сказки». Представил себе, как мы коротаем. Сегодня, завтра, послезавтра, неделю, две... Откупориваем банки в положенный час и опять коротаем до следующих банок...

Дальше книги смотреть не стал. Вышел на улицу. Есть «Нива». Могу поехать куда-нибудь... по кругу. Бензин есть. Катайся целый день. Пока не пробьет время раскупоривать банки...

Осмотрел вагончики строителей. В одном из них кухня с электрической плитой, раковиной, холодильником, пятью откидными столиками. На стенах картинки незнакомых журналов. Девочки старше семнадцати лет, совсем одеты и не совсем... На улице рядом столы – времянки, врыты в землю скамейки. В других вагончиках, судя по всему, были спальни.

Посидел на скамейке, разглядывал соседний лес. Уже не первый раз удивился, как быстро деревья сглатывают пространство, как они смыкаются в непроходимую на вид стену. Смотрел на синиц, удивлённых, кажется тем, что на столах давно уже нет крошек. Подумал: надо принести что-нибудь клевательное, покидать на досуге... Сколько у нас его будет? Как убивать его? Наладить кинокамеры? Снять ее, себя, удивленных синиц? Проявить, посмотреть на экранчике. Есть на складе экранчик... А завтра? Тоже снять ее, себя, удивленных синиц, проявить... Пока не позовет раскупоривать банки...

Лег на эту длинную скамейку, подложив руки под голову. Смотрел в синее свежее небо, заметил про себя как питателен воздух вокруг и что его бесконечно много.

Пойти на склад, вынести цветной телевизор, который ничего не сможет поймать, поставить в углу, проштудировать инструкцию к видеофону, смотреть кассеты подряд. Сто тридцать кассет. Кино, спектакли, комедии, пока не пробьет раскупоривать банки...

Взять кисточки, краски, альбом, сесть на этой скамейке, рисовать, как в детстве, поляну, лес, ромашки, богатырей на конях. Пока не раскупоришь банки.

Встал. Бродил среди буйного множества цветов. Нашёл себе занятие. Нарвал букет. Вернулся в дом, взял на складе ограненную вазу, налил воду, поставил цветы, преподнес ей. Она попросила меня откупорить к обеду банки...

После обеда ходил осматривать фундаменты недостроенных зданий.

Кирпичная кладка с бетонными плитами наверху, накрывшими валы. Вход в подвал запечатан деревянными щитами с рубероидом от погодных осадков. Ходил и думал, как нам двоим везло... И тогда... И теперь. Все есть. Крыша над головой. Не откупоренные банки...

День был очень хорошим. Помню ощущение здоровья, благодарные мысли о везучести. Но вот, когда лег на ночь в коридоре, напало вдруг удушье монотонности, гиподинамия безысходного безделья. Даже не физического, нет. Гиподинамия разума, неподвижности, повторенного изо дня в день ожидания.

Вот почему горько мне записывать хронику такого чудесного голубого зеленого дня...

Отзовитесь, добрые люди. Я вас очень прошу, отзовитесь...

Она стонет по ночам, жалобно, как побитая собачонка.

Пошел в одну из кладовок и умыкнул вино. Бутылку сухого «КаБерне», записав предварительно в амбарной книге:

«Взято к обеду по случаю трудного момента молдавское „Каберне“ 1 бут. Вода рябиновая, 1 бут.».

Наверное, так начинается пропойство.

Нарезал мягкий голландский сыр. Откупорил банки. Она подогрела их на плитке в углу. Постелила скатерть, расположила на ней тарелки, ножи, вилки. Не удивилась тому, что надо еще поставить стаканы. Села напротив, не скрывая дурного настроения.

– Послушай, – сказал я, – ты рисовать умеешь?

– Нет.

– А фотографировать?

Я налил вино, пахучее, как осенние цветы.

– Нажимать умею, – грустно улыбнулась она. – Давай натянем волейбольную сетку.

– Или на складе нет сетки?

– Представь себе, есть. Но это все для тела.

– Тебе хотелось бы для души? Для нее вино.

– Мало.

– Что же еще?

– Придумать фантазию-торт. Сочинить коктейли «таежные грезы» Наколдовать жаркое «лесной феномен», кофе с орехами «черный леший». Сбить мороженое с вареньем на меду «хрустальный мед»... На складе есть мороженица.

– Готовить никогда не любила... Бабушка старалась меня приучить. Она была мастерица. Как ни придут мои подружки, все норовила им пирожки подать. А я злилась. Мне казалось, люди много лопают. Что ни гости – иного занятия нет, как за стол. Даже у дипломатов – званный обед, завтрак, ужин... Сказки читаешь, и там угощенье, скатерти-самобранки... Мишки, зайки на мед и морковку зовут.

– Им бы в шахматишки сыграть, в козла, – пошутил я.

– Тебе смешно. А я только выросла, тогда поняла: все простое человечно, все необходимое важно, доброе незаменимо... Да сама не увлеклась. Деловая шибко стала, динамичная. Все некогда... Мои обижались. А я два-три десерта усвоила, на показ, на случай гостей. Остальное готовое, покупное. Скучно было время на это...

– Самый увлекательный писатель кроме книжек о мушкетерах поваренную книгу сочинил, вдохновенно и талантливо.

– Я не талантлива.

– Хочешь, расскажу об одном великом поваре? Их называли когда-то великими, как поэтов, орденами одаривали. Потом настойчиво, многие лета в земных людей вколачивали аскетизм, проще говоря, терпимость к нищете, голодухе. Пекари художники понемногу стали привыкать к ущербности своих талантов, некой потаенной саркастической вредности...

– Расскажи.

Она, словно бы нехотя, кивнула.

– При одном короле, – начал я, пока еще смутно представляя, что было дальше при этом одном короле, – жил когда-то великий повар. Но сначала никто не знал, какой он великий... Поэтому люди ели...

– Консервы? – грустно догадалась она.

– Их тогда не умели делать, жести не было. И даже такого чудесного молдавского не было, тучка моя пасмурная... Подвинь, пожалуйста, я тебе долью... Замечательное «Каберне»... А ели они пустое вареное мясо, тягучий пресный хлеб, кашицу из муки... Хилый король, хилые мысли. Хилые дела в королевстве.

Но был у короля садовник, а у садовника – подросток сын по имени Коламбель. Целые дни он что-то варил в котелке на поляне у сторожки садовника. Варил, остужал, пробовал деревянной ложкой, вдыхал аромат и почти всегда выливал в канаву, на радость мухам и пчелам...

Она слушала меня, чуточку захмелев от вина и, кажется, ощущения покоя. Отуманенные глаза ее были добры и доверчивы, как у девочки, слушающей сказку.

– Но вот однажды короля укусила пчела. Он еще не успел закричать от боли, как рядом появился некий доброжелатель и рассказал, по чьей вине в саду разгулялись пчелы. Разгневанный король побежал в сад и замер на месте. По саду плыл божественный аромат. И человек в одежде прислуги мешал в котелке над огнем варево, легкий туманот которого хотелось вдыхать и вдыхать, и радоваться ему и смеяться.

– Что у тебя? – спросил восхищенный король.

– Хочу сварить яблочный мед, а не умею, не получается.

– Как не получается? – удивился король. – Дай мне попробовать.

И юноша дал ему свою деревянную ложку.

– Я никогда не ел ничего похожего, – сказал король.

– Но, ваше величество, не кажется ли тебе, что в аромате меда многовато приторности?

– Какой приторности! – закричал король. – Он тает во рту, как облако и росой освежает меня, как молдавское...

– Она погрозила мне пальцем.

– Его тогда не было.

– Ах, да, его еще не могло быть, и король закричал совсем другое: ты будешь моим главным поваром! Я подарю тебе золотую ливрею. Триста больших дукатов и карету...

Новый королевский повар никогда не ходил в ливрее. Он посмотрел еду, которую варили на кухне, потрогал ее ложкой, вздохнул и попросил у короля позволения стать поваром через половину года. Король едва не приказал высечь привереду, но все-таки разрешил...

Я долил вино в ее стакан, мельком подумав: а если я перестану рассказывать, попросит ли она продолжения пустяка? Взрослая, хмельная, привлекательная, грустная.

– Почему ты умолк?

– В горле пересохло.

– Вшей со мной... Ты умеешь рассказывать... Я так и не успела тебя спросить, кем ты был в той, другой жизни?

– В другой? Не в этой?

– Пожалуйста, не придирайся...

– Моя профессия настолько никчемна и бесполезна теперь, когда мы... Я лучше доскажу тебе о сыне садовника.

– Доскажи, – согласилась она.