Доктор Данилов в сельской больнице - Андрей Шляхов

У больного, поступившего в реанимацию по распоряжению главного врача, прямых показаний к нахождению под усиленным врачебным надзором не было, но ввиду начала сырых осенних холодов терапия была забита под завязку пневмониями (стремясь успеть все, граждане интенсивно простужались на огородах, продолжая копаться в земле), и отдельной палаты там невозможно было выкроить, инфекционное же отделение почти год было закрыто на ремонт. В случае подтверждения инфекционного диагноза больного можно было бы отправить в Тверь, в область. Но с диагнозом и вышла закавыка. В итоге отдельный бокс при отделении анестезиологии и реанимации занял тридцатипятилетний мужчина с желтухой, лихорадкой и неустановленным диагнозом.

Заведующий отделением так обрадовался подарку, что через слово поминал родителей главного врача, пациента, заведующего отделением терапии и неизвестного прораба, затянувшего с ремонтом инфекционного отделения.

Данилов не разделял праведного гнева Олега Денисовича, но понимал, что заведующий злится не без причины. Одно дело окучивать в реанимации какой-нибудь сугубо реанимационный случай, совсем другое — заниматься с непрофильным пациентом. Разумеется, все больные имеют право на правильный прижизненный диагноз, и все реаниматологи давали врачебную присягу, но один вариант — когда ты знаешь, что возишься с тем, с чем тебе положено возиться, и совсем другой, когда тебе приходится решать чужие проблемы.

— У нас так принято, чуть что — кладите в реанимацию! — возмущался Олег Денисович. — Блатной — в реанимацию! Ни хрена не понятный — в реанимацию! Кляузник — в реанимацию! Ничего страшного, Смолов и разберется, и успокоит, и нахождение в его отделении для страховой компании обоснует. Все Смолов да Смолов, больше некому! Мало того что работаю за четверых, так еще и чисто терапевтическую проблему повесили…

— Может, не терапевтическую, а хирургическую, — предположил Данилов.

В его предположении был определенный резон: камни или опухоль в желчном пузыре (чисто хирургическая проблема) могут привести к развитию желтухи.

— Да хоть акушерскую! — огрызнулся Олег Денисович, пренебрегая логикой, потому что никакой акушерской проблемы у мужчины быть не могло. — Мне от этого разве легче?

Непонятного пациента Олег Денисович вел лично, не спихивая этот груз на своих подчиненных — Данилова и Дударя. Им пациент по фамилии Подпрягаев никаких хлопот не доставлял, поскольку в силу не очень тяжелого состояния в реанимационных мероприятиях и регулярном контроле не нуждался: лежал в боксе и ждал уточнения диагноза.

Ультразвуковое исследование выявило несколько небольших камешков в желчном пузыре. По статистике они есть у каждого седьмого, если не у каждого пятого, ничего особенного. Закупорки желчных протоков нет. Тогда откуда взяться желтухе? Анализы крови на гепатит оказались отрицательными. Выяснив у пациента, что время от времени его знобило с повышением температуры, а потом отпускало, Олег Денисович назначил рентгенографию легких и туберкулиновую пробу Манту, после чего пригласил на консультацию фтизиатра, чтобы подтвердить или исключить туберкулез. Фтизиатр долго выспрашивала Подпрягаева (собирать детальный анамнез у не блещущего интеллектом и немного тормознутого человека то еще удовольствие) и написала в истории болезни, что данных по поводу туберкулеза не видит.

Олег Денисович проверил все, в конце концов признав свое поражение, обратился к Хрюкину с просьбой проконсультировать непонятного пациента, диагнозом которого каждое утро интересовалась заместитель главного врача по медицинской части. Примерно в это же время старшая сестра отделения Ксения Викторовна встретила в административном корпусе доктора Гулямова, поболтала с ним минуту-другую и попросила:

— Шариф Умарович, вы к нам не заглянете? У нас лежит очень загадочный мужчина с желтухой и лихорадкой. Почти неделю бьемся, но никакого результата.

— Конечно, загляну! — просиял доктор Гулямов, очень любивший диагностические загадки (не меньше, чем Шерлок Холмс — криминальные) и никогда не упускавший случая подтвердить свою репутацию. — Сейчас только разберусь с Иваном Валерьевичем и сразу к вам.

— А что, Иван Валерьевич тоже заболел?

— Иван Валерьевич? — Гулямов выпятил нижнюю губу и поиграл кустистыми бровями. — Наверное, заболел. Он откуда-то взял, что на мне числится 14 халатов! Нет, вы себе представляете? Или что-то перепутали, или не отмечали те, которые я сдавал. Я никогда больше 2–3 халатов не брал. Что у меня — магазин медицинской одежды, что ли?! 14 штук! И никто не почешется, не спросит — как так? Зачем Гулямову может понадобиться 14 халатов? Нет ли здесь какой ошибки?! Нет, я это так не оставлю! Так их постепенно наберется и 1000! Когда я помру, дочерям придется продать все, чтобы рассчитаться с больницей за халаты, которых я и в глаза не видел! Нет, так нельзя!

Чересчур эмоциональный Гулямов заводился с полоборота, дай только повод. Но и остывал быстро, без злопамятства.

«Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой…» Эти строки из «Евгения Онегина» как нельзя лучше подходят для описания встречи доктора Гуги и доктора Хрюна у постели пациента-загадки.

Они и внешне сильно разнились: необъятный блондин Хрюкин и юркий живчик Гулямов. Хрюкин глядел на мир исподлобья, а Гулямов имел привычку склонять голову набок, попеременно щурить один глаз, что делало его взгляд ироничным.

— Ну, спасибо тебе, Ксюша, удружила, — сказал Олег Денисович, узнав от старшей сестры, что она пригласила на консультацию Гулямова. — Я только что к Хрюкину ходил, жду его с минуты на минуту.

— Ну и что? — Ксюша пожала плечами. — Один ум хорошо, два — еще лучше, а три — замечательно. Раскусите вы эту загадку в пять минут, и одной проблемой в нашем отделении станет меньше.

— А в моей жизни — сразу двумя больше, — вздохнул Олег Денисович. — Они же не поверят, что это случайность, решат, что я нарочно их стравил.

— По-научному это называется консилиум, — улыбнулся присутствовавший при разговоре Данилов, — мозговой штурм, сталкивание мнений. Совсем как в команде доктора Хауса.

— Это Монаково, а не Америка, Владимир Александрович, — поджал губы заведующий отделением. — Доктора Хауса с его методами у нас сразу бы в Волге утопили. Здесь не принято обострять отношения, слишком долго все помнится.

— Давайте попросим Хрюкина прийти завтра, — предложила старшая сестра.

Прозвенел звонок — кто-то пришел.

— Поздно, — прошептал Олег Денисович и пошел впускать гостя.

Первым пришел Хрюкин. Не успел он дойти до бокса, как раздался новый звонок.

— Заждались, наверное, пока я Ивана Валерьевича учил, как надо материальные ценности учитывать? Дайте-ка мне гостевой халат…

Увидев Хрюкина, Гулямов осекся, потускнел взором, и на лице его появилось такое выражение, словно он только что съел лимон. С кожурой, но без сахара. Хрюкин в свою очередь покраснел и раздул щеки, отчего его и без того широкое лицо стало еще шире.

Данилов, которому (невозможно представить!) было нечем заняться в ближайшие полчаса, решил поприсутствовать на консилиуме. Интересно было посмотреть на состязание умов, и самому хотелось вникнуть в ситуацию. Олег Денисович рассказывал о трудном пациенте урывками, историю болезни большей частью держал у себя в кабинете, чем на посту, почерк у него был такой, что разбирать сделанные им записи Данилову удавалось с трудом. Вроде бы буковка к буковке, а не прочтешь — сливается все в какую-то затейливую вязь.

Пациент за время пребывания в больнице успел привыкнуть к обходам и расспросам. Отвечал быстро, гладко, по существу, с деталями, если их помнил. Во взгляде больного явственно читалось снисходительное презрение к ученым людям в белых халатах, которые строят из себя невесть что, а причину его болезни никак не могут найти. Сам пациент работал грузчиком в небольшой местной фирмочке, торгующей пиломатериалами, и, подобно многим пролетариям, считал, что весь смысл работы докторов сводится к запудриванию мозгов больных.

Расспрашивал, на правах хозяина, Олег Денисович, консультанты лишь время от времени задавали вопросы. Затем они поочередно ознакомились с анализами и данными обследований. Оба делали это, как и положено врачам, бесстрастно, не обмениваясь мнениями, чтобы не волновать пациента. Это только интернам, да и то далеко не всем, кажется поначалу, что больные ничего не понимают и ни на что не обращают внимания. Обычно после первого, максимум после второго скандала или жалобы до них доходит, что пациенты схватывают все на лету, только выводы делают не те, что надо, а прямо противоположные. Так что не вякать лишнего у постели больного это не только этично, но и практично. Так спокойнее.