Моя Наша жизнь - Нина Фонштейн

а к какому-то дню, то ли Советской Армии, то ли Победы, Герман дал мне прочитать несколько строчек из Нового Мира. Уже и не помню, чьи это были военные мемуары, но в числе прочего было написано «…в Дахау подпольную организацию возглавлял Григорий Тёрушкин, бывший студент Московского Института Стали». Мне было поручено написать, какой он был человек, и это было настоящее журналистское расследование.

Я встречалась с его женой, которая работала на электроламповом заводе, расспрашивала преподавателей, что работали в институте до войны. Не все сразу его вспоминали, приходилось показывать фотографию, которую я достала в архиве. Только Борис Григорьевич Лифшиц сразу переспросил: «Терушкин, Григорий?». И начал перечислять запомнившиеся ему (спустя, как минимум, пятнадцать лет) особенности этого студента. Он-то и вспомнил, что тот был женат, подсказал, как найти жену.

Еще более сильное потрясение памятью Бориса Григорьевича пришло много позже. Спустя еще почти тридцать лет на защиту моей докторской диссертации в Московском же институте стали и сплавов в качестве оппонента пришла Ксения Алексеевна Ланская, тоже выпускница МИСиС, которая не была в здании института десятилетия. Все какое-то время стояли в ожидании кворума, Лифшиц ее немедленно узнал, Ланская и я вслед за ней стали восторгаться его памятью, а он заявил:

– Я всех студентов помню. Помните, вы приходили спрашивать меня про Терушкина?

У меня не было слов.

Статья про Терушкина заняла всю полосу и, по-видимому, понравилась. К 20-летию со Дня Победы, когда я уже окончила институт, ее снова напечатали и мне прислали экземпляр газеты домой.

Над моим стилем Герман Бройдо посмеивался:

– Я в Нининых статьях, еще не читая, убираю «И» в начале предложений и заменяю тире двоеточиями.

Это верно до сих пор, и я, перечитывая, что уже написала, вспоминаю слова Германа и правлю, как делал он, потому что все в моей манере писать так и осталось.

Позже я стала литературным редактором стенгазеты факультета «За металл», то есть в мои обязанности входило придумывать направленность номера, редактировать заметки, но я не отвечала за их распределение и сбор. С этим было связана одна неловкая история, при воспоминаниях о которой многие годы краснела.

Мы уже были на четвертом курсе, Мише было под два года, но я была (теперь могу утверждать с гордостью) полная невежда, когда речь шла о пошлых обозначениях сексуального поведения. В частности, я еще несколько лет не знала двойного смысла слова «давать» и терпеть его не могу по сю пору.

Случилось, что старательное выполнение задания нашей многотиражки (я не переставала сотрудничать со «Сталью») значительно обогатило мой словарный запас. Как-то мне поручили написать фельетон про порчу студентами институтского имущества, и я неутомимо ходила из аудитории в аудиторию, удивляясь терпению, с которым студенты выцарапывали довольно длинные изречения на скорбно терпящих партах. Тут были и «Здесь было безжалостно убито время», «Начну новую жизнь в новом году», «Лучше всего у меня получается ничего не делать».

Осуждающий фельетон я написала, процитировав некоторые перлы, вроде «Здесь Фима протирал штаны», «Умный в гору не пойдет», «Кто не был студентом, тому не понять, как хочется кушать, как хочется спать»… Герман был доволен.

Вскоре состоялось заседание редколлегии «За металл». На предыдущем обсуждался срыв номера по вине Юры Беленького, официального редактора, ответственного как раз за сбор материала. После его основательной и суровой «проработки» в прошлый раз, теперь материала было предостаточно и в срок. Довольная, я прокомментировала:

– С Юрой получилось, как в том изречении, что я видела вырезанным на парте: его любовь без палки не загорается.

Я искренне думала про стимулирующее наказание в виде битья палкой. В аудитории я была единственной девицей. По тому, как до синевы покраснело лицо Бори Мастрюкова, тогда аспиранта и нашего куратора от партбюро, и как, переглянувшись, отводили глаза мальчишки, я поняла, что ляпнула что-то невпопад. После окончания заседания Борис, не глядя на меня, сказал негромко:

– Нин, ты лучше не употребляй выражений, смысла которых не понимаешь.

Я в ужасе помчалась домой к Юре за разъяснениями. Он до сих пор копит мои «перлы» – эта была не единственная.

Не отходи – я твой защитник

Поскольку у моих записок нет другой задачи, как на конкретных эпизодах моей жизни воссоздать детали ушедших эпох (не одной, а нескольких), то не могу не написать про нашу первую (в 1961-м году) поездку к Черному морю, а точнее в Грузию. Страна была большая, но все тогда было просто и без всяких опасений.

Это была как бы традиция института: ехать к Черному морю перед завершающим курсом. После четвертого курса была производственная практика на рабочих местах, на которой студенты зарабатывали в металлургических цехах приличные деньги (существенно больше предстоящей инженерной зарплаты).

Мама с Валей с присущей им жертвенностью приняли на грудь обязательства возиться с Мишей. Ему было уже почти два, я воспользовалась преимуществами студентки и получила без очереди для него место в яслях, и мы укатили (улетели) в Адлер. Как выяснилось позже, Миша три дня подряд в яслях плакал, плакали, глядя на него, и мама с Валей. Через три дня, воспользовавшись его простудой, они его больше в ясли не понесли, и на этом его ясельная карьера кончилась.

Мы же по плану доехали на поезде из Адлера в Гудауты, где сняли комнату в типичном гнезде отдыхающих, в тенистом дворе, где рос инжир, увитый виноградом, скрывая многочисленные двери в комнаты подобные нашей.

Мы наслаждались морем, фруктами. Я настолько объедалась гранатами, что вокруг ногтей появились маленькие пузырьки – как выяснилось потом, от избытка витамина С. Совесть мучила, что мама с Валей этих фруктов не видят, посылали в Москву посылки, я варила, в первый и последний раз, изумительно вкусные экзотические варенья из айвы, инжира, персиков для перевозки в Москву.

Мы много ездили, разглядывая окрестности, выбирались то на поезде в Пицунду или даже Сочи, то на автобусе в Афон и Сухуми. Автобус в Сухуми был переполнен, меня кидало из стороны в сторону, наталкивая на пожилую загорелую женщину русского типа. Постепенно разговорились. Говорила она ломано: «Моя Володька», давно была замужем за грузином, живет в грузинском селе. Муж тоже доброжелательно подключился. Мы сказали, что мы студенты, много ездим. Они пригласили:

– Приезжайте к нам, на Черную речку, в Отхары, можете погостить.

– А что Вы делаете в Сухуми?

– Приехали сына навестить.

Мы не спрашивали деталей. Навестить сына так естественно, если не в пионерском лагере (может, они были немного староваты для этого), то в больнице.

Это была наша