Еврей из Витебска-гордость Франции. Марк Шагал - Александр Штейнберг

Елена Мищенко

Александр Штейнберг

ЕВРЕИ ИЗ ВИТЕБСКА – ГОРДОСТЬ ФРАНЦИИ

Марк Шагал (Marc Chagall)

Мы спускаемся по широкой лестнице Филадельфийского музея искусств. Мы все еще находимся под впечатлением от экспозиции. В нашей памяти великолепные картины в роскошных рамах. И вдруг… останавливаемся перед грубым негрунтованным холстом гигантских размеров во всю стену огромного двухсветного вестибюля. Что-то очень знакомое изображено на этом полотне: речка, камыши, лодочка, солнце над горизонтом – не то Ходоров на Днепре, не то Тараща на Роси. Мы останавливаемся в недоумении. Наконец, удается найти маленькую табличку с надписью: «Марк Шагал. Занавес к опере «Алеко».

Музей выставил в своей экспозиции этот занавес, несмотря на его весьма условную живопись (что свойственно всем декоративным занавесам) и гигантские размеры, потому что это произведение великого художника.

Марк Шагал писал картины, лепил скульптуры, делал витражи и декорации. Палитра его творческой деятельности была необъятна. Он сочинял великолепные стихи, не считая себя поэтом, писал замечательную прозу, не считая себя писателем, он был философом и публицистом, теоретиком искусств.

В нем сочетались совсем, казалось бы, несочетаемые вещи. По широте взглядов он был настоящим космополитом – человеком вселенной, и тем не менее тематика его живописи замыкалась на старом Витебске начала века, и он редко выходил за пределы этой тематики. Его взгляды на религию и нации тоже были достаточно широки, однако он чувствовал себя евреем до мозга костей.

«Есть люди, полагающие, что я более скромен, чем следует, и поэтому не смею себя считать французским художником. Бессонными ночами я думаю иногда, что, может быть, я все-таки создал несколько картин, дающих мне право называться «еврейским художником».

Как бы то ни было – еврей я всегда. Я уже, кажется, не раз говорил и даже писал, что, не будь я евреем, я не был бы художником».

Так написал о себе Марк Шагал в редакцию «Идише култур».

Художник необычайно широкого таланта, он был загадкой для искусствоведов. Там, где появляются статьи о Шагале в солидных монографиях, начинается путаница в оценках: то он реалист, то сюрреалист, то даже абстракционист.

Только глубоко изучив творчество великого Мастера, начинаешь понимать, что Шагал – это и есть стиль, огромное самостоятельное явление в искусстве. И в композиции, и в цвете он позволял себе многое такое, что не было доступно ни одному из художников. На чисто реалистической картине мы видим главного персонажа с оторванной головой, перевернутого вверх ногами, коровы и козы у него летают, в небе расцветают букеты цветов. Сочетания цветов – невероятные: фиолетовый рядом с ярко-зеленым, коричневый с голубым. И красиво, и выразительно, хотя и противоречит всем законам живописи. Но Шагал не изучал законов, он сам их устанавливал.

Откуда же появился этот потрясающий талант? Из Витебска. Да, небольшой белорусский город подарил миру великолепного Малевича – идеолога супрематизма и гениального Шагала.

«Мать была старшей дочерью в семье. Отец ее – мой дед – половину жизни провел на печи, четверть жизни – в синагоге, а что осталось – на войне.

Стол субботы… Чистые руки отца, его белая праздничная рубаха умиротворяют меня. Отец был добрым. Потом подавали на стол. Ох, как же я любил поесть! Фаршированная рыба, кисло-сладкое мясо с морковью, лапша, холодец из телячьих ножек, суп, компот, белая хала.

Мать копошится у печки, напевая какой-то синагогальный мотив, мы подпеваем. Тут я вспоминаю про дедушку-кантора, про мельничку, вертящуюся в моем сердце, и начинаю вздыхать. Слезы льются из глаз. Мама, тоже вся в слезах, допевает мелодию с трудом, навзрыд, уже растягивая слова. Свечи в комнате догорают, свечи на небе бледнеют».

Это начало шагаловской книги «Моя жизнь». Дед – кантор, отец – грузчик, тети: Муся, Хая, Гуча, дядя Ноех, игравший на скрипке, мать у печи, еврейское местечко в черте оседлости – все эти образы сохранились у него на всю жизнь.

Он любил своих родственников-евреев, он был влюблен в свой родной Витебск и сохранил эту любовь на всю жизнь.

15 февраля 1944 года в нью-йоркском еженедельнике «Эйникайт» он публикует письмо – стихотворение в прозе – «К моему родному городу Витебску»:

«Как давно мой город любимый, не видел тебя, не слыхал, не беседовал с облаками твоими, не опирался о заборы твои.

Подобный грустному вечному страннику – дыханье твое я переносил с одного полотна на другое, все эти годы я обращался к тебе, ты мне мерещился во сне.

Мой дорогой, почему ты не сказал мне с болью – тогда, много лет назад: «Ты зачем покидаешь меня?»

Этот юноша, думал ты, ищет чего-то. Он ищет только изящества красок, что сыпятся звездами с неба, оседая на кровлях светло и прозрачно, как снег. Где он там найдет эти краски, откуда им взяться?

Почему бы не поискать ему здесь, среди нас, в этом городе, в этой стране. где он рожден?

На твоей земле, моя родина, душа моя, я оставил ту гору, в которой лежат мои умершие родители – камни осыпаются там и шуршат.

Почему я ушел от тебя? Мое сердце с тобою, с обновленным миром твоим, светозарным примером в истории».

Эта любовь к городу была лишь частицей любви к своему народу, родственникам, друзьям и знакомым, старым и молодым евреям. И появившиеся впоследствии реальные и нереальные сюжеты его картин имели под собою реальную основу. Вот такой является картина под названием «Дедушкин дом».

У ветхого домика стоит старушка, а на трубе сидит старичок. Это не сказка, это – быль. Шагал рассказывает об этом в своей книге.

«Помню какой-то праздник – Суккот или Симхес-тойре. Деда ищут и не могут найти. А дед, как всегда в ясный день, забрался на крышу, присел на трубу и хрустит сладкой морковкой».

Как истинный художник, он сохранил в своей памяти не только лица и фигуры, но и эмоциональный настрой, и цвет, и колорит.

«Лампа горит на столе. Густая черная тень ложится на занавеску. Дядя Израиль читает и раскачивается. Раскачивается и поет. Молится и вздыхает. Голубые звезды. Фиолетовая земля…

Господь да простит меня, если, описывая это все, я не вложгил в слова телячью любовь мою ко всем людям на земле. Но мать и отец для меня в большей мере святые, чем все остальные. Я так их люблю».

С детства талантливый еврейский мальчик тянулся ко всем видам творчества. У него был приятный голос, и его взяли помощником кантора. Он мечтал стать великим певцом. Одно время учился игре на скрипке, он отлично танцевал и видел себя в мечтах танцором. Он писал стихи и мечтал стать поэтом…