Острова Тубуаи - Александр Турханов

— Оставьте меня наедине с дверью.

Услышав такую просьбу, я опять сложился пополам и захохотал. Сашка высоко поднял брови. Чика перестал долбиться в дверь и посмотрел на Вальку с любопытством.

— Ты ее силой мысли открывать будешь, что ли? — спросил он с издевкой.

Валька улыбнулся и покачал головой.

— Пошли, — скомандовал Сашка, и мы вышли.

Сейчас-то я понимаю, что ничего особенного Валька тогда не сделал. Он просто подождал, когда проводница, услышав, что в дверь перестали колотиться, выглянет в тамбур. Она так и сделала. Мы увидели, как приоткрылась дверь и проводница опять строго уставилась на Вальку. Он что-то ей сказал. Она ответила. Потом стала что-то быстро говорить. Валька подождал, когда она выскажется, и опять ответил. Тогда тетка улыбнулась и распахнула дверь во всю ширь. Валька поманил нас рукой. Мы прошли мимо проводницы, и (о, чудо!) теперь она смотрела на нас ласково, по-матерински. Когда мы оказались на своих местах, Чика пристал к Вальке, чтобы тот объяснил, как ему удалось уломать такую мегеру. На это Валька ответил, что никакая она не мегера. И больше ничего объяснять не стал.

С каждым таким случаем мы все острее чувствовали, что Валька не похож на нас. Мы даже решили промеж собой, что наш приятель знает секреты какой-нибудь магии. Эта магия помогает ему договариваться с любым человеком в одну минуту. Более того, видеть этого человека и даже предугадывать его судьбу.

Опять же, к примеру, эта наша поездка в Целинный. Еще когда Чика расписывал нам трактор и какие у него переключатели скоростей, и колеса, и кабина, и какой дядька добрый, Валька вдруг сказал, что Чикиного дядьки дома не будет.

— Куда же он, по-твоему, денется? — ехидно спросил Чика.

— Не знаю, — ответил Валька. — Мало ли… Может, в командировку уедет.

— Ха-ха… в командировку! — возмутился Чика. — Держи карман! Мой дядька никогда в командировки не ездит, понял?!

— Да я же просто так сказал, — стал оправдываться Валька. — Неужели предположить нельзя? Просто я подумал: что мы будем делать, если его не окажется дома?

— Тогда тетка покататься даст, — сказал Чика уверенно. — Она тоже добрая. И все-все мне разрешает.

Мы видели, что Чика блефует. Но нам очень хотелось покататься на тракторе. И потому мы послушали Чику, а не предусмотрительного Вальку.

На деле наш тихоня оказался прав. Нет, Чикиного дядьку не отправили в командировку. Но два дня назад у него обострилась язва желудка, и дядьку положили в районную больницу. А тетка как раз в этот день поехала его навещать. Мы оказались у закрытых дверей. Потолкавшись по двору и убедившись, что никакого трактора нет, мы пошли бродить по совхозу. День был ветреным и холодным. Мы замерзли, проголодались и еле дождались обратного поезда. Всю дорогу Чика дулся на Вальку. Говорил: «Это ты все накаркал!» Но мы вступились. Теперь мы с Сашкой были на стороне Вальки. А Валька почему-то стал извиняться и говорить, что это все его проклятущий язык наделал. Не сказал бы он тогда, что ничего не получится, все бы теперь были сытые, довольные и нос в табаке. Потом он поднял на нас глаза и сказал:

— И вырви грешный мой язык…

Чика с готовностью ответил:

— И вырву! — но не двинулся с места.

Глава 12

Через неделю опухоль спала настолько, что я решился идти в школу. Правда, под глазами синяки еще не прошли. Но я уже привык и не обращал на них внимания. «В конце концов, я же не девчонка, чтобы стесняться разбитой рожи», — сказал я себе.

В классе меня встретили так: девчонки хихикали и смотрели искоса, пацанва крепко пожимала руку. Я был рад вновь сесть за парту. Я, оказывается, очень соскучился по школе. На переменах с удовольствием ходил по коридорам, засунув руки в карманы, и даже принимался что-то веселое насвистывать. На Аленку старался не смотреть. Я решил забыть о ней навсегда, как будто ее на свете не существует. Это было трудно. Куда бы я ни пошел, она почему-то оказывалась на пути и смотрела на меня весело и немного лукаво. От этого ее взгляда я, к стыду своему, чувствовал себя почти счастливым. Но после третьего урока мою радость умерила завучиха Иваницкая. В коридоре она поймала меня за рукав и потребовала, чтобы я немедленно шел за ней.

В кабинете она поставила меня перед собой, близко наклонилась к моему лицу и, глядя в глаза, стала говорить, что мое поведение ни в какие ворота не лезет, что я позорю школу и что она сделает все возможное, чтобы от меня избавиться. Я примерно знал, что она мне скажет, и смотрел на нее спокойно, не отводя глаз. Но я забыл, с кем имею дело. В конце речи, наговорившись вдоволь, завучиха присела к столу, что-то записала в тетрадку и будничным голосом сказала, чтобы я принес справку о болезни.

— Раз ты пропустил занятия, — сказала она, — значит, у тебя на это есть серьезные причины. Так ведь?

Я кивнул.

— Хорошо. Но, если ты забыл, я тебе напомню. Единственная причина, по которой можно пропустить занятия в школе, уважительная причина, смею добавить, это болезнь. Ты был болен, я не ошибаюсь?

Я опять кивнул.

— Очень хорошо, — сказала Иваницкая. — Раз ты был болен, значит, у тебя имеется справка. У тебя есть справка?

На этот раз я не стал кивать.

— Что же ты молчишь, Громов? Я спрашиваю, у тебя есть справка от врача, где черным по белому написано, почему ты пропустил целую неделю?.. — Иваницкая зловеще улыбнулась и встала. — У тебя нет справки! Я это сразу знала. Потому что такие, как ты, Громов, не умеют жить в обществе по созданным этим обществом законам. И я опять возвращаюсь к тому, с чего начала. Такие как ты, Громов, раковые клетки в организме нашего общества. Наше общество, Громов, — это организм, где каждый член призван помогать другому члену исправно функционировать и трудиться на благо всего организма. Но ты, Громов, как раковая клетка, разъедаешь и организм, и каждого его члена. Из-за таких, как ты, Громов, организм начинает болеть и чахнуть. Все члены, наблюдая за твоим поведением, заражаются безответственностью, становятся вялыми и уже не могут достойно исполнять свои функции, призванные обеспечивать жизнеобеспечение этого организма. Выход напрашивается сам собой — надо тебя, Громов, вырезать, как раковую клетку. Конечно, ты и меня можешь угробить. Я благодаря тебе без валерьянки уже не хожу. Но я, хоть мне это будет нелегко, поверь, сделаю такую операцию во благо нашего здорового школьного организма и каждого его члена в частности. Теперь иди, Громов. Я не предлагаю тебе подумать. Это бесполезно. Но без справки в школу можешь не приходить. Если ты завтра не положишь справку мне на стол, Громов, я подниму вопрос о тебе, как о зловредной злокачественной клетке, окопавшейся в нашем организме, на педсовете. Иди, Громов, ты свободен.

Я вышел из кабинета. Мне было не до смеха.

В тот же день меня ожидал еще один серьезный разговор. Вечером я вышел во двор. Приятелей еще не было, но зато на лавочке напротив карусели сидел Митяй Колончаков. Я надеялся, что Митяй меня не узнает, но он узнал. Разулыбался, помахал рукой и жестом пригласил присесть рядом. Его движения были расслаблены. Со стороны могло показаться, что Митяй рад встретить близкого друга, что от радости у Митяя отнялись ноги и руки и только улыбкой он может выразить свое чувство. Так собака после сытного обеда лишь помахивает хвостом, не имея сил другим способом выразить благодарность. Я подошел, и улыбка Митяя стала еще шире.

— А я тебя сразу узнал, — сказал он. — Догадываешься, почему?

— По роже? — предположил я.

— Ага, по твоей гнусной побитой роже, — подтвердил Митяй. — Ну, и что скажешь?

— А что говорить-то?

— Нечего говорить? Что говорить, когда нечего говорить? Так, что ли?

— Ага… — я кивнул.

— Понятно, — Митяй только теперь перестал улыбаться. — Отвечать надо за брата моего. За родненького моего брата. Тебе, наверное, уже передали, как?

Я кивнул.

— И что?

— Ничего. Что хочешь услышать-то?

— Тоже ничего… А хорошо, что ты не боишься. Не люблю, когда в штаны гадят.

— Я тоже не люблю, — сказал я и добавил: — Я не буду гадить, не дождешься. Пошли?

Тон Митяя меня обозлил. «Если он хочет, чтобы с ним боялись драться, — подумал я, — то я и так боюсь. Нечего меня пугать».

— Посмотрим, — сказал Митяй и опять улыбнулся. — Пошли.

Как и в случае с Гринькой, я поднялся первым, пошел со двора. Митяй поплелся за мной — казалось, неохотно. Но, в отличие от брата, он не шутил и не выделывался по дороге. Шел молча, иногда смешно посапывая, сильно сутулился, смотрел под ноги. Но, даже сутулясь, он был выше меня на голову и раз в двадцать (так мне казалось) шире в плечах. Дойдя до карьеров, Митяй почему-то присел на бетонную плиту у дороги. Опять жестом пригласил сесть рядом.

— Ладно. Поговорим. Дальше идти незачем, — сказал Митяй, посмотрел на меня и усмехнулся. — Думал, бить тебя буду? Подумал? Скажи, не бойся.