Абхазская повесть - Борис Соколов

— А хорошо здесь было раньше? — спросил Строгов. Старик исподлобья взглянул на него.

— Как кому.

— Ну вот, например, тебе?

Рыбак ничего не ответил и только сильнее стал стучать по заложенной в пазах пакле.

— Монастырь-то богатый был, всего хватало, да и паломники не забывали, — продолжал Николай Павлович.

Старик, насупившись, молчал.

— Как ловится? — спросил Строгов.

— Кормит, — односложно ответил рыбак.

— А что ловишь?

— Есть и белуга, и лосось, бывает и осетр.

— Наверное, подкармливаешь свежей рыбой своего настоятеля?

Слова Строгова, видимо, задели бывшего монаха. Повернувшись к Николаю Павловичу, он строго сказал:

— Эх, парень, побыл бы ты в моей шкуре — другое запел бы. Ты думаешь, счастье гнало таких, как я, в монастырь? Горе да нужда. Думал — хоть хлеба вдоволь поем.

Он замолчал. Строгов не торопил его.

— Раньше что рабочий, что мужик — одинаково плохо жили, — продолжал старик. — Вот ты, небось, отдыхать сюда приехал? А нам раньше поесть досыта — и то мечталося. Я, парень, действительную-то ломал еще при покойном Александре Третьем, пропади он пропадом.

— Давно ты здесь?

— С восьмого году. — Он сел на опрокинутую лодку и внимательно посмотрел на монастырь. — Везде здесь мой труд, — рыбак вытянул вперед свои черные скрюченные руки. — И в электростанции, и в садах. Клясть бы мне эту каторгу, ан нет, привык, хоть и чужая мне эта красота.

— Как зовут тебя?

— В миру Алексеем звали, а в монахах — Нифонтом, что значит тверезый. Ну, да это не иначе, как в насмешку.

— А отца как звали?

— Иваном.

— Значит, Алексей Иванович?

Николаю Павловичу все больше и больше нравился его собеседник.

— Так-то так, да больше дедом кличут. Да и забыл я, как жил в миру.

— Ну в этом ты не прав, Алексей Иванович. Разве можно забыть отца с матерью, детство, молодость? Неужели ты никогда не любил? Разве можно забыть это?

Николай Павлович подошел к старику и сел рядом.

— Вот ты говоришь, отца с матерью, — усмехнулся рыбак, — А как их помнить? Отца угнали на турка, оттуда он и не пришел. Слыхал про гору такую — Шипкой завется? Там и схоронили его. Не помню, — какой он и был-то, мать сказывала — хороший, жалел ее.

— А мать помнишь?

— Помню, как по миру ходили, да как под окнами стояли. — Он махнул рукой. — Разбередил ты меня, парень! Пойдем к отцу Мелитону, поднесет он нам по чарке, — сказал он, вставая.

Поднявшись по широкой, выложенной камнем лестнице, они пришли к длинному сводчатому зданию. Еще не доходя до него, Строгов почувствовал стойкий винный запах.

Старик постучал. Дверь отворилась, и Николай Павлович увидел седого, сгорбленного человека в лоснящемся подряснике. Слезящиеся глаза, видимо, плохо служили своему хозяину. И только внимательно всмотревшись, он узнал спутника Строгова и пропустил их в винницу.

Николай Павлович увидел широкую длинную катакомбу с огромными бочками по бокам. Перед каждой, на тумбе, под большим деревянным краном стояло глубокое блюдо и стакан. На одной из бочек лежала мензурка.

— Здравствуй, отец Мелитон! Вот привел к тебе хорошего человека. — Рыбак показал на стоявшего сзади Строгова. — Благослови, отче, чашей.

Мелитон взглянул на Николая Павловича и поклонился:

— Спаси тя Христос!

Он подвел их к одной из бочек, налил вина и ушел. Старик посмотрел на Строгова:

— Зовут-то тебя, парень, как и кто ты такой будешь?

Николай Павлович улыбнулся и поднял стакан, наполненный густым темно-рубиновым вином.

— Давай знакомиться, Алексей Иванович! Зовут меня Николай Павлович. Я инженер из Москвы, приехал в отпуск.

— Ишь ты, такой молодой — и инженер! Ин-же-нер, — протяжно повторил он и с уважением осмотрел Николая Павловича. — Ну, господь благослови!

Рыбак выпил и ладонью вытер губы. Вслед за ним выпил и Строгов. Густое, как мед, вино приятно обожгло рот.

Подошедший Мелитон поставил на табуретку тарелку с крупными блестящими маслинами и жареной скумбрией, потом вынул из кармана большое яблоко и, разломив пополам, с поклоном молча роздал гостям.

Алексей Иванович и Строгов выпили снова. Николай Павлович подал Мелитону наполненный стакан, но тот покачал головой.

— Не принимает он, — пояснил Алексей Иванович. — В монашеском чине живет.

— А что ж, и начальство не пьет?

— Ну, там закон другой, пьют, да мы не видим.

С каждым глотком Строгов все больше чувствовал, насколько крепко это приторно-сладкое вино, и похвалил его. Монах поклонился, и Николай Павлович — увидел, что ему приятна его похвала.

— Закусите ягодой и рыбкой, — сказал Мелитон. — Рыбка-то Нифонта. Он хоть вернулся в мир, а не забывает нас, чернецов.

— Хорошие люди везде есть, — отозвался Строгов.

— Ну, налей по последней, отец! — Алексей Иванович протянул пустой стакан, и монах налил ему. Николай Павлович отказался.

Пора было уходить. Уже в дверях Мелитон задержал Строгова и пригласил заходить, когда будет нужда. Строгов достал из кармана деньги и протянул их монаху, но тот отвел его руку.

— Пошто обижаешь стариков-то? Не надо этого. Мы к тебе по-хорошему, а ты деньги, — с укоризной проговорил он.

Спускаясь по лестнице, Строгов чувствовал, что у него кружиться голова. Он хотел пойти в гостиницу, но Алексей Иванович посоветовал посидеть на берегу.

— У воды быстрей обдует, — сказал он.

Они пришли к маленькой деревянной, выкрашенной в белый цвет, пристани и сели на приступке.

Необъятное спокойное море простиралось перед ними. В чистом ночном небе мерцали звезды. Луна заливала своим светом и дорогу, и белые здания, и темные горы.

Хотелось молчать и слушать и слабый накат редкой волны, и чуть слышный шелест деревьев, и далекий лай собак. Вот над головой метнулась тень пролетевшей летучей мыши, вот далеко-далеко на шоссе мигнули фары идущей машины. Из ущелья потянуло холодком, и ветер донес чуть слышный плач шакала.

— Не спит отец настоятель! — сказал старик.

— Где? — встрепенулся замечтавшийся Строгов. Рыбак показал на одинокий огонек, как светляк мерцавший в гуще кустарников высоко над ними.

Там! Падает вера, расходится народ — кто в Россию, кто на Псху, в пещеры. А он здесь!

— Где эти пещеры?

Старик махнул рукой на север, в сторону ущелья.

— Что же настоятель не пошел в совхоз? — засмеялся Строгов.

— Пойдет он! Да и не возьмут его. Из бар он. Сказывали, из царских приближенных. Сам принц Ольденбургский приезжал к нему не раз. И с Афона, и с самой Туретчины приезжали к нему часто, когда можно было. И меншаки уважали его.

— Меньшевики, — поправил Николай Павлович.

Алексей Иванович задумался.

— Показал настоятель себя при их власти, — сказал он, немного погодя.

— Что, лют был?

— Да не то что лют, да мягко стелет. Уж и не любит он вашего брата. Вот когда приезжают не нашей веры, тех любит. Да и любить-то ваших ему за что? Такую власть отняли, больше губернатора, да что губернатора — царя больше. Царя свалили, а он остался.

— И теперь приезжают к нему?

— Приезжают. Мы, хоть и темные, а видим. Ну, спать пора, пойдем, провожу.

Лежа в кровати, Строгов медленно перебирал события дня. И прошлое настоятеля, и его настроения, и приезды в Новый Афон иностранцев, якобы для ознакомления с русскими святынями — об этом все знали. Строгов вспомнил, что перед отъездом из Москвы он слышал: летом предполагается прибытие в Сухум и Новый Афон специального американского туристского парохода с богатыми экскурсантами. Только ли экскурсанты там будут?

Уже засыпая, он подумал, что завтра много дел и надо будет повидаться с Чочуа.

17

Ночью в комнату Строгова тихо постучали. Он открыл глаза, прислушался и сунул руку под подушку. Не зажигая света, он подошел к двери и, став сбоку, вполголоса спросил:

— Кто?

— Николай Павлович, откройте!

Строгов узнал голос Чиковани и повернул ключ.

— Что случилось? — спросил он шепотом.

— В Эшерах ранен Чочуа. Сейчас там Чиверадзе и Хангулов с ребятами.

— Когда ранен?

— Часа три тому назад.

Строгов посмотрел на часы, было два часа ночи.

— Как это произошло?

— Подробностей не знаю. Знаю только, что на Эшерском мосту. Там сейчас пограничники прочесывают местность.

— А ты зачем пришел ко мне?

— Чиверадзе прислал. Одевайтесь скорее, машина на шоссе.

— Ну, иди, я сейчас приду, а то тебя здесь, наверно, все знают.

Не закрывая двери за вышедшим Чиковани, Строгов быстро оделся и, сунув в карман пистолет, вышел из комнаты. Проходя по коридору, заметил, что дверь одной из комнат полуоткрыта. Спускаясь по лестнице, он по привычке оглянулся и увидел, что из этой комнаты выглядывает… Майсурадзе.