Сад лжи. Книга 1 - Эйлин Гудж

А мечтой этой была для нее мать.

…мать? Эта шлюха, дешевка — только и всего.

Память об этих злобных словах мучительной болью отдавалась в самом низу живота. Роза изо всех сил зажмурилась. Внутри поднималась волна ненависти — добела раскаленной, ядовитой.

И ненависть эта, она знала, была в сущности куда большим грехом, чем тот, что она совершила вместе с Брайаном.

Пусть она сдохнет! Пусть бы эта старая ведьма сгорела в огне. Она, а не моя мать!

Не в силах унять дурные мысли, Роза вновь опустила голову на сцепленные руки и начала страстно шептать молитву:

— «Отец наш на небеси, да святится имя Твое. Наступит царствие Твое на земле, как на небеси. Дай же нам хлеб наш насущный и прости прегрешения наши, как мы прощаем тем, кто совершает их против нас, и дай избежать соблазна…»

Она подумала о Марии и о том, как это все завертелось на прошлой неделе, когда сестра объявила о том, что…

Они все сидели за ужином на кухне, пропахшей тушеным мясом и картошкой, — она, Клер и Нонни. И тут на кухню вошла Мария, по обыкновению припозднившись. Роза сразу почувствовала что-то неладное. Мария остановилась посреди кухни; руки, словно одеревенелые, висят по бокам, подбородок упрямо задран, в голубых глазах мрачная решимость. Она тяжело дышала, грудь ее ходила ходуном, словно все четыре этажа она бежала без остановки. В своей черной, в обтяжку, юбке, утянутой в талии, с ярко-розовой помадой и черными лакировками на низком каблучке она подобно порыву свежего ветра ворвалась в затхлую атмосферу кухни, принеся с собой ощущение опасности.

Тут она и сбросила свою «атомную бомбу».

— Пит и я женимся, — объявила Мария тем бесшабашным («Пошли вы все куда подальше!») тоном, каким могла бы объявить: «Пит и я только что ограбили банк».

На миг все так и онемели. Это напомнило Розе живые картины, своего рода пародию на «Тайную вечерю», которые ставил брат Пол в школе, где учился Брай. Он делал это каждый год на Страстной неделе в четверг. Все трое, они застыли, сидя за пластиковым столом с хромированными ножками, и лампа дневного света создавала вокруг их голов подобие нимба. Нонни в черном вискозном платье, в котором она ходила в церковь по воскресеньям и на Страстную Пятницу, Роза и Клер, обе в школьной форме. Их вилки дружно застыли над тарелками, их глаза устремлены на Иуду, стоящего перед ними.

Роза проследила за тем, как выцветшие голубые глаза Нонни сузились, наткнувшись на оттопыривающийся на талии свитер Марии. Неожиданно Роза все поняла. Куски мозаичной картины расставились по своим местам: звуки подавляемой рвоты, которые она на протяжении всей последней недели каждое утро слышала из-за запертой двери ванной, раздражительность Марии, так и набрасывающейся на нее по поводу и без повода, и постоянное желание старшей сестры улизнуть из дома, чтобы быть с Питом и днем, и ночью.

Пресвятая Матерь Божья, да ведь Мария беременна!

Прекратив жевать, Нонни медленно, с трудом, встала, опираясь ладонями о пластик стола, и в упор посмотрела на Марию. На миг Роза увидела свое крошечное, не больше маленькой мушки, отражение в стеклах очков Нонни. Бабка с шумом втянула в себя воздух, словно для того, чтобы устоять на ногах после ошеломляющего удара под дых, какой ей только что нанесли.

Отодвинув стул, Нонни так же медленно обошла стол и встала перед Марией. Затем подняла руку — дряблая, в старческих желтоватых пятнах кожа, сквозь которую, казалось, просвечивали кости, делала ее похожей на карикатурные изображения скелетов в канун Дня всех святых. И этой своей костлявой рукой с размаху влепила Марии пощечину. Звук был такой, словно наступили ногой на тонкий лед замерзшей лужицы.

— Стыдись! — просипела Нонни. — Позор для семьи. Из-за тебя. Настоящая грязная девка — вот ты кто!

Мария продолжала стоять, не двигаясь. На ее белом, как полотно, лице горели красные пятна. Глаза сверкали сердитыми невыплаканными слезами. Но она не шевельнулась и не заплакала.

Первой не выдержала и горько разрыдалась Клер. С грохотом оттолкнув стул, она выбежала из комнаты, закрыв лицо руками, чтобы заглушить рыдания. Оцепенение Розы тут же улетучилось.

«Беги, беги, милая, — со злорадством подумала она. — Спасайся в своих молитвах. Ты всегда так и делаешь. Мисс Сладенькая Конфетка! Ты что, может, боишься, как бы эта штука не была заразной, и ты, не дай Бог, не забеременела?»

Проводив глазами Клер, Роза повернулась к Марии и принялась вглядываться в лицо сестры, пытаясь понять, что творится у нее на душе. Ей уже около двадцати, все время после окончания школы она просидела за кассой в отделе косметики универмага, где однажды встретила своего Пита. Так что, учитывая место ее работы, неудивительно: хотя носки черных лакировок довольно сильно поцарапаны, а колготки чаще всего с затяжками, лицо всегда ухожено, розовая помада самых модных тонов, а брови выщипаны и подведены а-ля Одри Хэпберн. Светло-каштановые волосы взбиты в виде облачка, а специально начесанные редкие завитки падают на лоб, напоминая закрученные запятые.

Мария была в состоянии перенести и вынести все. Казалось, с ней никогда не происходит ничего плохого. Злость Нонни отскакивала от нее, как от стенки горох.

Несмотря на всю испытываемую ею муку, Роза чувствовала, как грудь буквально распирает от гордости за свою старшую сестру. Да, Мария могла быть жесткой, это уж точно, но она могла быть также великодушной и доброй. Роза вспомнила, как однажды выклянчила у нее браслет. Поносить. И надо же такому случиться — вернулась из школы и видит, что браслета нет. Она заранее представляла, как раскричится Мария, в какую ярость придет, когда узнает. И Мария, конечно, рассердилась. Поначалу. Потом, правда, как у нее обычно водилось, пожала плечами и произнесла как ни в чем не бывало: «Да кончай ты реветь, честное слово. Ведь не конец света. Ты же не нарочно? Иди высморкайся и давай немного прогуляемся. Чур, я покупаю тебе мороженое!»

— Позо-о-о-ор-р-р, — дребезжащий голос Нонни прервал поток Розиных воспоминаний.

С ужасом смотрела она на костлявый палец, тыкающий в лицо Марии.

— Ну откуда ты такая взялась? — верещала Нонни. — Я тебя кормила-поила, ко рту подносила! Как собственное дитя воспитывала. А ты вместо благодарности такое выкинула. Стыдно! В магазине работаешь, а мажешься, как какая-нибудь девка, прости Господи. Ночью норовишь удрать из дому, словно кошка бродячая. И все к своему бездельнику, дался тебе этот прохвост, испанец чертов!

Мария не выдержала:

— Никакой Пит не испанец! Наполовину пуэрториканец, по матери, и все. И нечего называть его испанцем!