Эдит Пиаф - Николай Надеждин

Ее узнавали полицейские и останавливали автомобиль, чтобы преподнести гвоздику или розу.

Ее узнавали в магазинах, предлагая в подарок любые товары и напрочь отказываясь брать деньги.

Ее узнавали в салонах самолетов, в модных бутиках, повсюду, где бы она ни появлялась.

Ее узнавали даже в Нью-Йорке, где никто никого не узнает, потому что жители «Большого Яблока» давно разучились удивляться…

И она была счастлива. Именно этого она и добивалась всю жизнь – любви публики, любви простых людей, мужчин и женщин. Именно для них она пела свои песни, воспринимавшиеся как гимн человеческой, земной любви.

Эта женщина купалась в лучах славы. Ее окружала любовь… Удивительно ли, что вскоре к ней пришло настоящее чувство? Как подарок в конце жизни. Как компенсация за перенесенные беды. Как награда за ее щедрый блистательный дар.

Но до момента той Главной Встречи нужно было еще дожить. И Пиаф изматывала себя бесчисленными выступлениями, словно торопилась спеть все, что должна была спеть в этой жизни.

Ценой страданий Эдит Пиаф было всеобщее обожание и преклонение.

73. Последняя встреча

В октябре 1961 года Эдит Пиаф исполнилось 46 лет.

Она чувствовала себя неважно и со дня на день собиралась посетить больницу, чтобы узнать результаты консилиума. Но концерты, дела, встречи – она совершенно закрутилась и визит к докторам отложила на потом.

В ежедневной суете она тем не менее ни на минуту не забывала о том, что обязана хорошо выглядеть. Ей уже изрядно надоели полные сочувствия газетные статьи о ее недугах. Она не желала быть старой развалиной, которую все только и делают, что жалеют. Пиаф терпеть не могла жалости по отношению к себе. Еще чего!

Она пригласила на дом парикмахера – уложить упрямые волосы и сделать макияж. Когда тот пришел, устроилась в кресле и стала ждать. Наступила странная пауза. Эдит сидела в кресле и смотрела в зеркало. Ничего, конечно, хорошего. Еле заметные (но все же заметные) шрамики на лице. Седеющие кудри. Какие-то пустые глаза. Опущенные уголки рта… Нельзя так, Эдит. Тебе еще не сто лет, а всего-то сорок шесть…

Эдит и Теофанис. Франция. Начало 1960-х годов.

Она в нетерпении скосила глаза в сторону. И увидела, что рядом с креслом на коленях стоит молодой человек. Эдит вскочила и бросилась к нему.

– Какие глупости… Кто ты?

– Теофанис Ламбукис.

– Какое странное имя… А почему ты стоишь на коленях?

– Потому что я вас люблю.

Это был красивый молодой человек лет двадцати пяти или чуть старше. Темноволосый, с тонкими чертами лица. Красивый как греческий бог.

74. Приговор

Он был на двадцать лет моложе ее. Но когда они впервые появились на публике вместе, впечатление было таково, что идут даже не мать с сыном, а бабушка с внуком. В 46 лет Эдит выглядела лет на 15 старше своего возраста…

Спустя всего несколько дней после той встречи, она узнала приговор врачей – неизлечимая форма рака. Жизнь подходила к концу. Впереди Пиаф ждали только еще более непереносимые страдания.

Но именно сейчас к ней вернулся вкус к жизни. Да, она хотела жить. Жить ради этого влюбленного мальчика. И дело было не в том, что он ее любил. Ее любил едва ли ни весь мир, его мужская половина – точно. Дело было в том, что она влюбилась сама. Решительно, бесповоротно, с первого взгляда. Влюбилась тогда, когда было уже поздно любить. Когда на страсть не осталось сил, а на любовь – жизни. Когда был запущен обратный отсчет. Когда она должна была умереть, оставив все – и музыку, и публику, и этого трогательного мальчика с причудливым именем.

Чуда не произошло. Приговор врачей и надломил ее, и придал сил. Да, все кончено. Но впереди еще несколько месяцев жизни. И она возьмет от нее все, что сможет. И все, что сможет, отдаст. И этому милому Теофанису. И всем тем, кто ее так любит.

Любовь в очередной раз спасла Эдит Пиаф. Правда, ненадолго. Но каждый день, каждая минута ускользающей жизни принадлежали ей всецело.

Кадр из телевизионной записи последнего концерта Пиаф.

75. Вы сильный человек, Эдит

– Я не верю, – сказал Пиаф, выслушав пожилого доктора Пелье. – Этого не может быть.

– Эдит, это не мое мнение. Это мнение консилиума, – ответил доктор после минутной паузы.

Пиаф задумалась. Доктору показалось, что она плачет. Но, присмотревшись, он увидел, что ее глаза сухи.

Пиаф устало улыбнулась.

– Ладно, я вам верю. Вы хороший врач, Пелье. И все эти профессора… тоже хорошие врачи.

– Мы сделаем все, что в наших силах, Эдит. И вам стоит себя поберечь. Отмените все выступления.

– Отменить? – Пиаф подняла голову и посмотрела прямо в глаза Пелье. – А что мне осталось, кроме выступлений? Восемь месяцев жизни?

– Вы можете прожить дольше. Скажем, год… Но болезнь непредсказуема. Все может закончиться и завтра.

– Я пока не тороплюсь, – с грустной усмешкой ответила Пиаф.

Пиаф и Тео. 1960-е годы.

– И все же оставьте сцену. Вам нужен покой. Сосредоточьтесь на вашем здоровье.

– А разве не поздно – сосредотачиваться на здоровье?

Пелье промолчал. А что он мог ей ответить? Он, вообще, жалел о том, что они все рассказали ей в глаза, лишив, хоть и иллюзорной, но надежды. Он даже не знал, как бы повел себя сам, окажись он на месте этой несчастной женщины.

– Не буду больше вас мучить, – сказала Пиаф, поднимаясь.

Она подошла к двери кабинета Пелье. И тут доктор сказал:

– Эдит, вы удивительно сильный человек…

76. Сопротивляйся!

– Мальчик мой, Тео, ты должен знать – я скоро умру.

– Все мы когда-нибудь умрем.

– Мне осталось недолго. Врачи говорят, месяцев восемь.

– Не верь врачам, Эдит.

– Это лучшие врачи Франции. И я им верю…

– Что я слышу, воробышек? Я тебя не узнаю… Где упрямая Пиаф? Где сильная Пиаф? Где любящая Пиаф?

– Я совсем старая, Тео. Я чувствую себя больной и разбитой.

– Ты удивительно молода. И ты победишь свою болезнь. Я верю в тебя. И я тебя люблю…

– Чудес не бывает, малыш. Я должна умереть.

– Прекрати… Ты не умрешь. Не сейчас, не через восемь месяцев и не через год. Ты не сможешь. Рядом с тобой я.

– Не смогу? Что ты говоришь? Разве остановить смерть в наших силах?

– А разве нет? Смерти, воробышек, вообще, не существует. Мы не можем ее ощутить, не можем понять. Значит, ее нет вообще.

Любовь сильнее смерти. После вердикта врачей Эдит прожила еще два года.

– Если бы так. Ты говоришь это, потому что молод и здоров.