Смерть дня - Кэтти Райх

– Что там было?

Он пожал плечами.

Я вернулась к полароидным снимкам.

Мужчина и женщина полностью одеты, хотя и босы. Кровь из перерезанного горла залила одежду и запачкала целлофановые саваны. Мужчина лежал раскинув руки, я заметила порезы на ладони. Раны самозащиты. Он пытался спастись. Спасти семью.

О Боже! Я закрыла глаза.

Младенцев упаковать гораздо проще. Их положили в пакеты, потом в мусорные мешки и запихнули поверх взрослых.

Я посмотрела на маленькие ручки, ямочки на суставах. Бертран прав. Ран самозащиты на младенцах не будет. Страдание смешалось с гневом.

– Я хочу, чтобы этого мерзавца поймали.

Я посмотрела Райану в глаза.

– Хорошо.

– Я хочу, чтобы ты достал его, Райан. Правда. Именно его. Прежде чем нам попадется еще один выпотрошенный младенец. Зачем мы вообще нужны, если не можем остановить таких ублюдков?

Электрическая голубизна полыхнула в ответ.

– Мы возьмем его, Бреннан. Даже не сомневайся.

Оставшуюся часть дня я ездила на лифте от кабинета до комнаты для аутопсии и обратно. Вскрытие займет не меньше двух дней, поскольку Ламанш занимался всеми четырьмя жертвами.

Стандартная процедура в делах об убийстве – один патологоанатом обеспечивает последовательность расследования и основательность показаний, если дело доходит до суда.

Когда я заглянула около часа, Матиаса уже отвезли в холодильник, шло вскрытие второго ребенка. Второй дубль сыгранной утром сцены. Те же актеры. Те же декорации. Та же жертва. Только на сей раз на браслете написано "Малахия".

В полпятого живот Малахии зашили, крошечный скальп вернули на место вместе с лицом. Если не обращать внимания на У-образные разрезы и увечья на груди, младенцы готовы к погребению. Только никто пока не знал, где оно произойдет. Или кто его устроит.

Райан с Бертраном тоже провели весь день, бегая туда-обратно. Со стоп обоих мальчиков взяли отпечатки, но кляксы в больничных регистрациях о рождении, как известно, прочтению не поддаются, и Райан не надеялся найти подходящую пару.

Кости руки и запястья составляют примерно двадцать пять процентов от всего скелета. У взрослого в каждой руке по двадцать семь костей, у младенца – гораздо меньше, в зависимости от возраста. Я попыталась определить по рентгеновским снимкам, какие кости и в какой степени сформировались. По моим подсчетам, Матиасу и Малахии было около четырех месяцев, когда их убили.

Данные передали в средства массовой информации, но, кроме обычных психов, никто не отозвался. Мы больше всего надеялись на взрослые трупы в холодильнике. Когда определим их личности, тут же выяснится, кто дети. А пока младенцы оставались ребенком Матиасом и ребенком Малахией.

8

В пятницу я не видела ни Райана, ни Бертрана. Ламанш весь день провел внизу с телами взрослых из Сен-Жовита. В лаборатории гистологии отмокали младенческие ребра в стеклянных пузырьках. Любые сохранившиеся борозды или полоски будут совсем крошечные, а я не хотела повредить их кипячением или выскабливанием и также не могла рисковать со скальпелем или ножницами, чтобы не оставить лишних зарубок. Так что оставалось только периодически менять воду и убирать отстающую плоть.

Я обрадовалась временной передышке и тратила свободное время на отчет по Элизабет Николе, который обещала сдать сегодня. Раз в Шарлотт надо вернуться в понедельник, ребра остаются на выходные. Если ничего не изменится, я успею закончить все срочные дела к понедельнику.

Звонок, прозвучавший в десять тридцать, в мои расчеты никак не вписывался.

– Извините меня, ради Бога, доктор Бреннан.

Английский, речь замедленная, каждое слово тщательно подобрано.

– Сестра Жюльена, приятно вас слышать.

– Простите меня за надоедливость.

– Надоедливость?

Я пролистала розовые листочки на столе. В среду она действительно звонила, но я решила, что сестра просто хотела продолжить наш разговор. Оказалось, мне положили еще две записки с ее именем и номером.

– Это мне следует извиниться. Я вчера весь день была очень занята и не проверила сообщения. Извините.

Молчание.

– Я как раз пишу отчет.

– Нет-нет, я не из-за отчета. То есть, конечно, он очень важен для всех нас. И мы очень ждем...

Она замешкалась, я представила, как между черными бровями углубилась непреходящая бороздка. Сестра Жюльена всегда выглядела озабоченной.

– Мне очень неловко, но я не знаю, к кому обратиться. Я, конечно, молилась и знаю, что Бог меня услышал, но я чувствую, что обязана что-то предпринять. Я посвятила себя работе, хранению божественных архивов, но у меня есть и земная семья.

Она составляла слова в предложения четко, тщательно подбирая каждое.

Снова длинная пауза. Я терпеливо ждала.

– Он помогает тем, кто помогает себе сам.

– Да.

– Дело в моей племяннице, Анне. Анне Гойетт. Я говорила вам о ней в среду.

– Ваша племянница?

К чему клонит сестра Жюльена?

– Ребенок моей сестры.

– Ясно.

– Она... Мы не знаем, где она.

– Гм.

– Она очень послушная, надежная девочка. Всегда звонит, если не ночует дома.

– Гм.

Я начинала улавливать смысл. Наконец она не выдержала:

– Анна не вернулась домой вчера вечером, моя сестра в панике. Я, конечно, посоветовала ей молиться, но...

Голос сошел на нет.

Я не знала, что сказать. Такого развития разговора я совсем не ожидала.

– Ваша племянница пропала?

– Да.

– Если вы беспокоитесь, может, лучше позвонить в полицию?

– Сестра звонила дважды. Ей сказали, что, когда пропадает ребенок такого возраста, они ждут от сорока восьми до семидесяти двух часов.

– Сколько лет вашей племяннице?

– Девятнадцать.

– Она учится в Макгилле?

– Да.

Ее голос стал настолько жестким, что впору металл резать.

– Сестра, на самом деле незачем...

Она всхлипнула:

– Я знаю, знаю, простите, что побеспокоила вас, доктор Бреннан. – Слова вылетали вперемешку с резкими вдохами, напоминающими икоту. – Я знаю, вы очень заняты, знаю, но сестра бьется в истерике, и я не представляю, как ей помочь. Она потеряла мужа два года назад, и Анна – единственное, что у нее осталось. Виржиния звонит мне каждые полчаса и просит, чтобы я помогла найти ее дочь. Конечно, это не ваша работа, и я никогда бы не позвонила, если бы знала, что делать. Я молилась, но...

Я с испугом услышала, как она расплакалась. Слезы задушили слова. Я ждала, совершенно запутавшись. Что мне говорить?

Потом всхлипы прекратились, послышалось, как она вытащила из коробочки платок и прочистила нос.

– Я... я... простите меня.

Ее голос дрожал.

Я никогда не умела успокаивать людей: даже в отношениях с близкими теряюсь перед лицом сильных переживаний. Я попыталась найти практическое решение.

– Анна когда-нибудь уже пропадала?

"Ищи выход из ситуации".

– Вроде бы нет. Но мы с сестрой не всегда... хорошо ладим.

Она почти успокоилась и снова начала подбирать слова.

– У девочки были проблемы в школе?

– Не думаю.

– С друзьями? Может, с парнем?

– Не знаю.

– Вы не замечали изменений в ее поведении?

– То есть?

– Она стала больше или меньше есть, спать? Перестала общаться с окружающими?

– Я... я... извините. После ее поступления в университет мы не так часто виделись.

– Она посещает занятия?

– Не уверена.

Последнее слово сестра Жюльена почти прошептала. Похоже, она совсем вымоталась.

– Анна хорошо ладит с матерью?

Долгое молчание.

– У них напряженные отношения, как обычно бывает, но Анна любит мать.

Браво.

– Сестра, может, вашей племяннице захотелось какое-то время побыть одной? Я уверена, через пару дней она сама объявится или позвонит.

– Да, думаю, вы правы. Но мне так хочется помочь Виржинии. Она совсем обезумела и не слушает никаких доводов. Я подумала, если скажу, что полиция ищет Анну, она... успокоится.

Снова послышался шелест платка, и я испугалась, что она опять заплачет.

– Давайте я позвоню. Не знаю, смогу ли я помочь, но попытаюсь.

Она поблагодарила меня и повесила трубку. Пару минут я сидела и перебирала возможные варианты. Подумала о Райане, но Макгилл находится в Монреале. Communaute Urbaine de Montreal Police. Городское сообщество полиции Монреаля. Я глубоко вздохнула и набрала номер. Когда секретарь ответила, сказала:

– Мсье Шарбоно, s’il vous plait[20].

– Un instant, s’il vous plait[21].

Она быстро вернулась и сказала, что Шарбоно не будет целый вечер.

– Может, вам нужен мсье Клодель?

– Да, пожалуйста.

Нужен, как сибирская язва. Черт!

– Клодель, – объявил другой голос.

– Мсье Клодель, это Темпе Бреннан.

Вслушиваясь в тишину, я представила похожий на клюв нос Клоделя и птичье лицо, обычно выражающее неодобрение. Разговоры с Клоделем нравятся мне не больше, чем прыщи на лице. Но мне ни разу не попадались дела о пропаже подростков, и я не знала, к кому обратиться. Мы с Клоделем и раньше работали вместе, он почти научился переносить мое существование, так что я надеялась получить хотя бы совет.