CLIO-SCIENCE. Проблемы истории и междисциплинарного синтеза: Сборник научных трудов. Выпуск III - Сборник статей

За парламентом закреплялось право издания законов на основании принятой Конституции по всем направлениям политики страны, предусматривался механизм принятия решения по законопроекту в случае разногласий между Сенатом и палатой представителей, согласно которому в случае неразрешимости противоречий генерал-губернатор имел право распустить парламент; любой законопроект проходил процедуру утверждения короной либо лично, либо в лице генерал-губернатора (гл. 1, отд. 5)[136].

Судебная власть осуществлялась судами пряжных, численность которых определялась парламентом. Верховный суд являлся преимущественно апелляционной инстанцией, за исключением случаев, описанных в статье 76 (гл. 3). Особо отмечалась незыблемость королевской прерогативы в разрешении прямой апелляции на решения Верховного суда, кроме тех случаев, которые касаются «взаимных пределов конституционной власти союза или какого-либо штата, или каких-либо штатов, или взаимных пределов конституционной власти двух или более штатов»[137].

Очевидно, что Конституция Австралийского Союза вобрала в себя многое из того, что на тот момент могла предложить западная либеральная модель конституционного устройства и что, так или иначе, было испробовано в действующей политической практике. Но, наряду с достоинствами, она имела и очевидные недостатки, главный из которых – фактическая зависимость Австралийского Союза от метрополии. Это была конституция доминиона, а не самостоятельного государства, несмотря на многие демократические принципы, заложенные в документе. Власть генерал-губернатора явно доминировала над другими структурами власти: он мог решать судьбу любого законопроекта, принятого парламентом, вплоть до резервирования, а британский монарх имел право абсолютного вето на любой закон Австралии в течение года с момента его принятия (гл. 1, ст. 58, 59). Замещение вакансий в Сенате также контролировалось генерал-губернатором (гл. 1, ст. 19, 21).

Многие противоречивые положения Конституции объяснялись не только влиянием метрополии, но были продикнованы требованием текущего момента – необходимостью достижения компромиссов между различными частями страны, которые во многом носили временный характер, и представителями элит. Поэтому уже сразу после своего создания Конституция потребовала принятия дополнительного поддерживающего и корректирующего законодательства, что и произошло в первые десятилетия после ее ратификации. В частности, в 1901 г. были приняты поправки, ограничившие полномочия генерал-губернатора назначать должностных лиц, контролировать их продвижение по служебной лестнице, он лишался права создания новых правительственных служб[138].

Исторический опыт обретения Новой Зеландией статуса доминиона во многом был схож с австралийским, однако, имел собственные уникальные черты. Главным отличием является унитарный характер государства, сложившегося в результате движения за самостоятельность. Еще задолго до официального образования доминиона в 1907 г., Новая Зеландия фактически получила самоуправление. Этому способствовал быстрый рост новозеландской экономики (высокая товарность овцеводческого и мясомолочного хозяйств, развитие транспортной системы, наличие мелких предприятий в городах), продукция которой пользовалась огромным спросом в метрополии. Экономические успехи вызывали дополнительный приток эмигрантов, селившихся преимущественно в городах[139]. На протяжении второй половины XIX – начала XX вв. в Новой Зеландии была принята серия актов, дополнявших друг друга, об учреждении органов власти, их полномочиях и принципах формирования, об избирательных правах различных категорий населения и т. п. Создавалось генеральное собрание, состоявшее из губернатора, законодательного совета и палаты представителей[140].

Данная система, как и австралийская, копировала в своей основе британский образец правления. Акт о парламентских привилегиях 1865 г. обозначил преемственность британской и новозеландской судебной систем, подчеркнув значение прецедентного права; он охарактеризовал функции парламента колонии как правопреемника британского парламента[141]. Актом от 30 июня 1852 г. законодательно устанавливались права и обязанности губернатора Новой Зеландии, который являлся представителем монархии, и его полномочия были даже шире, нежели у генерал-губернатора Австралии: он имел право назначения членов законодательного совета, фактически являвшегося верхней палатой парламента. Последние назначались сроком на 7 лет[142]. Губернатор обладал правом законодательной инициативы и правом отлагательного вето (до рассмотрения короной) на законопроекты, разработанные парламентом, корона же, в свою очередь, сохраняла за собой право отменить и решение новозеландского парламента, и решения утвердившего закон губернатора[143]. Органом, через который реализовывался принцип народного суверенитета, являлась палата представителей, избиравшаяся каждые 3 года. В ней было четко определено количество депутатов: первоначально от 24 до 42, а по актам 1887 г. – до 80 членов, 4 из которых избирались от маори[144].

Кажется удивительным, что история переселенческого общества Новой Зеландии, начавшаяся в 1840 г., по существу представляла собой историю успешных поступательных преобразований, которые во многом к началу XX в. опередили и по темпам, и по результатам начинания своих европейских прародителей, а отчасти – старшего брата: Австралийский Союз. Наиболее наглядной иллюстрацией этой стремительной эволюции является реформирование избирательной системы. Изначально избирательным правом пользовались в Новой Зеландии британские подданные (или натурализованные) мужского пола, начиная с 21 года и обладавшие недвижимым имуществом на сумму не менее 25 ф. ст., но в 1893 г. равные избирательные права получили все представители «белой расы», постоянно проживавшие в Новой Зеландии, в 1896 г. был полностью отменен имущественный ценз на выборах в нижнюю палату парламента, вводилось пассивное избирательное право для женщин, и изменились избирательные права маори, о чем уже шла речь выше[145]. В Акте о парламентских привилегиях 1865 г. утверждалась депутатская неприкосновенность[146].

Демократизм новозеландской системы, даровавшей избирательные права женщинам и представителям коренного населения, объяснялся не только «влиянием» Старого и Нового света, где развернулось движение за эмансипацию женщин и также шел процесс реформирования системы выборов в представительные органы власти. В условиях роста азиатской иммиграции для поступательного развития парламентских институтов важен был голос каждого избирателя, который не был связан с азиатской диаспорой. Немаловажную роль сыграла в этом вопросе и деятельность рабочих организаций, добивавшихся введения всеобщего избирательного права и активно выступавших за запретительные законы на въезд мигрантов из Азии. Сторону же маорийских избирателей фактически поддержала метрополия, уставшая от постоянных обвинений в расизме, сохранявшемся в Британской империи, несмотря на то, что рабство было отменено еще в 1829 г. Серия англо-маорийских вооруженных конфликтов (с 1843 по 1872 гг.) поставила коренных жителей Новой Зеландии в особое положение, несравнимое с положением австралийских аборигенов: несмотря на то, что численность маори в результате этих войн значительно сократилось, они представляли собой силу, с которой необходимо было считаться ради сохранения гражданского мира. Корона также объявляла себя гарантом имущественных прав маори, но только в такой степени, которая не ограничивала бы права белых на этих территориях[147].

Мы видим, что пути эволюции австралийской и новозеландской государственности во второй половине XIX в. были в значительной степени похожими. Объединившиеся австралийские колонии и выбравшая самостоятельный путь Новая Зеландия стали доминионами с однотипной системой управления и зависимостью от Великобритании, которая продолжала оказывать как прямое, так и косвенное воздействие на их развитие. Впрочем, все английские переселенческие общества в той или иной степени оказались подвержены влиянию британских образцов, что было связано с сохранением тесных связей с метрополией – экономических, внешнеполитических, духовных. Даже Соединенным Штатам, добившимся самостоятельности еще в XVIII в., не удалось избежать определенного влияния традиции. Значительная степень зависимости Австралийского Союза и Новой Зеландии от британских политико-правовых установлений определялась именно их юридическим положением в структуре Британской империи: в процессе дальнейшего совершенствования законодательства, вплоть до ратификации Вестминстерского статута, британское право здесь доминировало над местным, т. е. доминион мог издавать законы, относящиеся исключительно к нему, а английский парламент имел право принимать законы, относящиеся ко всем доминионам. «Если же законы, принятые парламентом доминиона противоречили законам, принятым английским парламентом, то они всегда могли быть признаны недействительными»[148].