Заводь: Вековуха (СИ) - Алешкина Ольга

- - Не уж то поймали?

- - Это ж лютый, не так и просто его взять! – махал Вася в воздухе, указательным пальцем. - Так уж и не просто?

- - Сиганул Антип прямо с Ревун камня и был таков…, - вещал братец, с паузами, словно байки сказывал, а я отвернулась и пошла быстрее, чтобы не выказать ему запылавших щек. Он заспешил за мной и стал говорить громче, вдогонку: -Течением может снесло, может и ушел, кто его знает. Только камень то тот, уж больно крут…

- - Брехня все, домой пошли, - махнула я ему головой, не желая слушать и боясь услышать не то, чего хочется. - Чего ж сразу брехня? – обиженно засопел он. – И вообще, сказывают девка с ним была, так он ее первую толкнул, а потом и сам прыгнул. - Ну точно, враки, - всплеснула я руками, стараясь лыбиться залихватски. – Еще и девку какую-то навыдумывали!

Когда мы вернулись из леса, у бабушки находился отец. Сидел у стола, словно дремавши. Одежда и вид его, были до того опрятными, что казалось и лицом посветлел, но меж тем, словно годов ему прибавилось, или усталый вид тому виной.

- Тятька, - подскочил к нему, радостный братец. - Отробил уже?

- Нет, Вася, зашел вот пока, - ответил он ему и поднял на меня взор, а я отвернулась. Ягоды на лавку поставила, да быстро вышла из избы, чтоб заговорить со мной не успел.

Убежала на огород, да принялась дела изображать. Полоть, и без того прополотую морковь, вырывая редкие травинки. А когда на огороде появился отец, поднялась с корточек, побежала воду таскать, наполняя огородную кадку. Мне было слышно, как он объяснял Васе, что они поправят, да починят первым делом, на дворе бабушки.

- Санька, - крикнул мне отец, когда я, наполнила кадушку. Я обернулась, глянула исподлобья, насупившись, а он заробел под моим взглядом, вот крест, заробел и спросил тихо, просящее: - Словом, не перекинемся ли?

- Словом перекинуться, говоришь? - прошипела в ответ. - Камнем только с тобой перекинуться могу! Камнем! - кричала я последние слова, убегая.

Сбежала недалеко. Запинаясь, с вцепившимися в подол репьями, встретившись, в конце огорода, с препятствием, я повисла на пряслах, свесившись вниз головой и завыла. От бессилия, от слабости своей, от горького камня в душе, да от любви своей, нерастраченной.

- Как тут простить, Степа, как?! - возвела я глаза, полные слез, к небу. - Не могу, нет сил на это, нет...

***

Минуло несколько дней, на протяжении которых, я не находила себе места. Неизвестность за долю Антипа заставляла тревожиться и мучаться, не позволяя крепко спать, сполна есть. Да и брошенная со злобы фраза отцу, ела меня изнутри. Бабушка, наблюдавшая все мои смятения и беспокойства, только вздыхала, да охала, усердно молясь за нас. Нужно было решиться. Забыть и вырвать. Похерить в недрах воспоминаний эту встречу. Словно и не было ничего, словно не знала я никогда этого человека. Смириться и жить. Просто, буднично, как вечное солнце, встающее по утрам, исполняя свой долг, лишь изредка дуря нас, скрываясь за тучи.

Вместо этого, я собрала еды, сказалась бабушке, что меня не будет три дня, не терпя возражений, и пошла. Ведь я не солнце. Нет у меня вечности. Полтора суток я шла до камня. Немного постояла на нем, вглядываясь вдаль, дожидаясь озарения или подсказки, а потом повернула в лес. Найти землянки, оказалось не так и просто. Путь, проделанный с Антипом на бегу, не отчетливо сохранился в памяти. Но все же нашла. Я взаправду надеялась найти здесь Антипа? Вот уж не знаю. Разум кричал о напрасном, бессмысленном походе, а сердце не слушало. Оно до последнего верило, ждало, надеялось.

Землянки были разворочены изнутри, с поломанными печами, изрубленными нарами, а в разобранных полах, тут и там, нарыты ямы. Остатки припасов всюду раскиданы и даже пучки травы, заготовленной мной и Мироном, сдернуты кем-то со стен. Я обошла по округе, найдя еще несколько вырытых ям и не понимая к чему они, кем копаны. Трава была всюду изрядно примята, а стол, на котором питались мужики, сожжен. Зато шалаш Антипа сохранился, словно нарочно, оставаясь не тронутым. Я залезла внутрь и легла, прикрыв глаза. Он не сохранил не тепла, ни запаха его, но находясь в нем, я словно окунулась в те дни, часы, минуты. Когда могла находиться рядом, наблюдать, тонуть в омуте глаз. Так и заснула, плененная воспоминаниями.

Проснулась на заре, умылась росой, оглядела все еще раз, словно прощаясь, да в путь обратный поспешила. Шла бодро, потаскивая сухари из мешка холщового, что на плече висел, спешила воротиться. На следующее утро, я уже вернулась, идя почти без остановок, даже ночью.

- Никуда не пойду больше, не переживай, - сказала я суетливой бабушке, да завалилась в постель, отвернувшись к стене, дабы избежать расспросов.

Вопреки усталости, сон не шел. Я долго лежала, уставившись в лоскутный коврик, что висел на стене, сшитый бабушкой из кусков поношенных рубах, да юбок. Неужели не свидимся никогда? Мне бы только знать, что здоров он, хорошо все у него, ладно. С этой мыслью уснула, с ней же и проснулась.

На следующий день, бабушка пироги печь с утра придумала, а после обедни, мать пришла. Поманила, присесть рядом, и сверток сует:

- Вот, дочка, сарафан новый одень, впору, нет.

- Зачем, вы, мама, этот еще цел, не нужно, - забеспокоилась я о тратах.

- Да где же? Вон, какой не годный уже, подол истрепался, пятна от смолы никак на нем.

Я не стала спорить и надела предложенную вещь, хоть и был тот, купленный Мироном, дорог, как напоминание. Сарафан оказался впору, я поблагодарила мать, а она взяла ленты, оказавшиеся тут же, в свертке, и предложила:

- Давай, ленты еще в косу вплетем.

- На что они мне, никуда не хожу, - равнодушно отмахнулась я.

- Молодая ведь ты, радуйся, - уговаривая, сказала мать. - Успеешь еще, с затрапезным видом то, находишься.

Не слушая моих возражений, она усадила меня и принялась сама мне косу налаживать. Я больно и не возражала, все равно. Есть лента - нет, без разницы мне. Вскоре она закончила и отошла в сторону, глядя на меня, любуясь на дело рук своих. Подошедшая бабушка встала рядом, смотрела тепло, вздыхая привычно, а я заподозрила неладное.

«Неладное», вскоре явилось в дом, в лице бородатого мужчины, с кустистыми бровями, а с ним маленькая, юркая старушка. Бабушка за стол приглашает гостей, а мужчина на меня косится. Присел, подбоченился, крякнул в кулак, а потом спросил у матери:

- А Осип что же не уважил?

- Будет скоро, Фрол Фомич, за лодкой заказчик к нему явился.

- Ну добре, - успокоился гость и на стол бутыль из сапога выудил. - Я вообще не пью, не подумайте, - сказал он, глядя в мою сторону, - но сегодня за знакомство, так сказать, сам бог велел.

Я посмотрела на мать, на бабушку, дивясь происходящему. Мать глаза отвела, а бабушка сказала мне спокойным своим голосом:

- Садись, дочка, с хорошими людьми отчего бы не посидеть.

Так мне обидно сделалось. Старушка эта, пришлая, скоро во мне дыру прожжёт, взглядом цепким, только что не обнюхивает. Устроили за спиной смотрины, да еще женишка подобрали! Стою, ленту из косы разматываю: «Эх, вы!», - обронила им, положила на стол ленту, да бегом из избы, только меня и видели. Убежала к широкому берегу, который Волосатиком зовется, от того что коней на нем моют, да сидела там почти до вечера, в ивняке прячась.

Когда домой явилась, подслушивать, под избяной дверью, принялась, ушли ли гости. Слышно было отца, да бабушкин голос. Она тихо, степенно говорит, не разобрать почти, только половину слов. Но ясно, что спор у них с отцом происходит.

- Да что ей, обязательно возле мужика греться, - крикнул отец. - Сами прокормим, завязывайте блажить. - Бабушка, что-то ответила тихо, на что отец ей строго отрезал: - Дело, не дело, а упрядить ее можно, большая уже.

Я услышала тяжелый шаг отца, но успела отпрянуть, да два шага назад ступить, до того, как он дверь открыл. Он замер в дверях, не ожидавши меня увидеть, а взгляды наши встретились. Нависла тишина, которую он нарушил первый: