Западня - Александр Воинов

— А кто видел?

— Кто? Ну я, например!.. Сначала чуть не обмер, когда заметил рядом двух офицеров. А потом, смотрю, кокетничаешь…

— Да это ж Петреску!

— Петреску?

Федор Михайлович сосет крепкую, с надсадным ядовитым запахом папиросу, сжимая прокуренный мундштук пальцами в черных мазутных пятнах. Где он побывал, об этом можно только догадываться. Но как хватает у старика сил с утра до ночи бродить по городу, шаркая истоптанными ботинками? В глазах у него красноватые прожилки от усталости, седая борода аккуратно подстрижена, а на сутулых плечах — черный пиджак, заштопанный в нескольких местах. Все продумано, каждая мелочь. Ну кто обратит внимание на старика, который старается сохранить достойный вид, а сам, наверное, побирается по знакомым!

Они сидят в небольшой комнате одноэтажного домика, затерянного среди трущобных переулков на Пересыпи. Когда-то всеми уже забытый купец построил кирпичный лабаз: добротные, клепанные из полосового железа двери сохранились и по сей день; рядом с ними в стене прорублены окна, прикрытые изнутри застиранными ситцевыми занавесками. Из узкой прихожей сразу попадаешь в комнату, заставленную старомодной, крепко сбитой мебелью, пережившей много поколений. Громоздкие шкафы, столы с изогнутыми ножками, подточенными кошачьими когтями, словно вросли в когда-то крашенный, а теперь серый, щербатый пол. Икона божьей матери в углу тускло отсвечивает закопченной свечами бронзой. Все здесь свидетельствует о том, что в домике доживает списанный жизнью одинокий старик и полицаям здесь нечего делать.

Тоня была уверена, что Федору Михайловичу не меньше шестидесяти. Да он и держался, как человек в летах, сутулился, сгибал ноги в коленях при ходьбе. А на самом деле ему не было и сорока пяти. Совсем недавно, перед войной, он ремонтировал корабли на судоремонтном заводе и его здоровью могли позавидовать мастера спорта.

Всю жизнь Кравчук-старший проработал на судоремонтном токарем, тянул семью и мечтал, что его сын станет инженером. И Федор стал инженером. В двадцатых годах окончил рабфак, а затем поехал в Ленинград учиться в кораблестроительном институте. А потом вернулся в Одессу и стал работать на той же верфи, где от несчастного случая погиб отец.

Когда ему предложили остаться в подполье, он сразу согласился, но надо было решительно изменить внешность, так как в городе его многие знали. Теперь этот новый облик настолько стал его сущностью, что, даже оставаясь наедине с самим собою, он не распрямлял сутулящейся спины.

Но самым трудным для него оказалась торговля. Открывая на одной из улиц, примыкающих к Привозу, маленькую фруктовую и овощную лавчонку, он даже не предполагал, какое это будет тяжкое бремя! В подсобке непрерывно что-то гнило — то груши, которые он не успевал перебирать, то яблоки, которые поставляли ему со всей окрути. А какая мука часами томиться за прилавком в ожидании покупателей! Нет, хотя это и надежное прикрытие, но не по его характеру. К тому же торговля фруктами приносила одни убытки, и «фирма» катилась к неминуемому краху.

При редких встречах с Андрюшкой Карповым Федор Михайлович давал мальчишке деньги, чтобы тот с лотка торговал жареной ставридой.

Это помогало парню без особого риска толкаться около порта и у вокзала.

Ох, Андрюшка! Кто может тебя заменить? Когда он упал, ударившись головой о гранитные ступени памятника, Федора Михайловича покинуло самообладание. Еще мгновение, и он стал бы стрелять. Почему же он не вырвал из кармана руку с пистолетом?.. Что ему помешало? Ощущение непоправимости? Он пережил так много потерь, избежал так много ловушек, что приучил себя к быстроте решений в моменты внезапно возникшей опасности.

Федор Михайлович на мгновение прикрыл лицо ладонями, и Тоня, взглянув на его руки, удивилась: нет, это не руки старика!

За окном протарахтела телега. Молодой румынский солдат, обросший черной щетиной, лениво понукал лошадь. Тоня проводила его взглядом и обернулась к Федору Михайловичу. «Сейчас же надо обо всем сказать». Но Федор Михайлович нетерпеливо поднял руку.

— А кто был другой? Говори быстрее… Уже смеркается, а тебе далеко добираться.

— Фолькенец.

— Фолькенец! Из штаба?! Д-да!.. Я вижу, у тебя серьезные связи.

— Это тот самый Фолькенец, который меня допрашивал.

— И сразу записал тебя в друзья?

— Федор Михайлович… Не так это все… Я должна вам рассказать.

— Говори.

— Федор Михайлович, — помедлив, сказала Тоня, — вы только поймите правильно… Меня вызывали в комендатуру… Они предложили мне… Короче, предложили на них работать…

— Так! — Он пристально глядел ей в лицо. — И что ты ответила?

— Сказала — подумаю…

— Значит, сразу не дала согласия?

— Нет.

— Правду говоришь?

— Федор Михайлович…

— Ну хорошо! — сказал он. — Как же ты думаешь поступить?

— Не знаю. Не поможете ли запросить Савицкого?

— С батареями дела неважные. Новых еще не достал. Связи пока не имею. Придется решать без Савицкого.

— Трудно, Федор Михайлович!

— А нужно. Раз они за тебя взялись, в покое не оставят.

— Что же теперь? Соглашаться?

— Да!.. Но только учти, что тебе придется ходить по тонкой проволоке. Оступишься — по обе стороны смерть. — Он замолчал, побарабанил пальцами о край стола. Взгляд его из-под набрякших, в складках век казался Тоне тяжелым. — Мы, конечно, будем тебе помогать, Тоня. А теперь послушай меня. Они угоняют тысячу двести девушек и парней. Послезавтра к девяти утра состав из тридцати товарных вагонов будет подан к грузовой станции порта. Надо что-то делать…

Надо что-то делать… Но что? Она уже видела однажды с высокого обрыва парка Шевченко, как это происходит. Десятки немецких солдат, многие из которых держат на ремнях рвущихся собак, оцепляют огромную территорию, закрывая к ней доступ родным. Тех, кого угоняют в Германию, привозят в грузовиках, крытых брезентом, и тут же заталкивают в вагоны. Затем вагоны наглухо запираются, и автоматчики не разрешают узникам даже глядеть в крохотные оконца, обшитые железными решетками.

— Ты поняла меня? — спросил Федор Михайлович.

— Да, — проговорила Тоня и, подняв глаза, встретилась с его упрямым, требовательным взглядом.

— Мы должны их спасти! Я связался со штабом армии и получил разрешение на операцию. Когда эшелон достигнет Днестровских плавней, он будет остановлен. Мы подорвем рельсы…

— Но ведь эшелон будет сопровождать сильная охрана.

— Это естественно! А наша группа будет небольшой. Мы не сможем выиграть бой. Но есть другой план, его-то и надо осуществить. Среди угоняемых два хлопца из нашей группы — Коля Грачев и Васька Якименко. Сначала я хотел их в катакомбы упрятать, а потом решил, что они как раз подойдут для дела. Но ребятам надо помочь.

Он поднялся, вышел на кухню и долго чем-то громыхал, очевидно, в кладовке, а Тоня сидела у стола и напряженно прислушивалась. Она еще не понимала, какое поручение ей дадут. Если он возьмет ее с собою в плавни, она, конечно, согласится. В разведшколе ее учили закладывать под рельсы мины, и она сможет справиться с этим не хуже, чем любой минер из группы.

Она разглядывала старые громоздкие вещи — буфет с деревянными гроздьями винограда на потрескавшихся дверцах, большую кровать с когда-то никелированными шишками и стертый, траченный молью коврик на стене. На нем была выткана сцена средневековой охоты. Рыцари в латах, на конях, окруженные свитой и псарями, мчатся через поле за лосем с величественными ветвистыми рогами.

Тихая мещанская квартирка на Пересыпи! Кто может подумать о том, что здесь решаются большие дела и старик, медленно передвигающийся на склеротических ногах, на самом деле полон сил и энергии!

Наконец она услышала приближающиеся шаркающие шаги и оглянулась.

Федор Михайлович подошел к столу и положил на него два небольших, глухо стукнувших топора.

— Вот, — сказал он, — топоришки! Заржавели, правда, немного, но вполне еще подходящие.

Тоня взяла в руки один из них. Действительно, топорище солидное, увесистое — спрятать такое нелегко.

— Сучья рубить? — спросила она, стараясь разгадать замысел Федора Михайловича.

— Зачем рубить сучья?.. — Федор Михайлович иронически кашлянул. — Сучья нам рубить ни к чему. А вот доски в полу вагонов…

Конечно, до этого Тоня никогда бы сама не додумалась. Топоры следовало как угодно доставить в вагоны, где среди других угоняемых на чужбину будут Николай Грачев и Василий Якименко. Нет никакой надежды на то, что они сами смогут пронести топоры на территорию порта, — все вещи тщательно просматриваются охраной. Но топоры должны тем не менее оказаться в вагонах. После того как на рассвете эшелон застрянет среди плавней и внимание охраны будет отвлечено перестрелкой, которую затеет группа Федора Михайловича, молодые подпольщики прорубят в полу вагонов люки и через них выйдут. Затем они откинут засовы на соседних вагонах, и, если все пойдет, как задумано, ребята сумеют скрыться в плавнях.