Неприкасаемые - Буало-Нарсежак

Но прошло десять лет, и Кере, должно быть, заматерел. И женился. Значит, у него теперь новая жизнь, есть что защищать. Итак, анонимные письма! А последнее… «Сука рваная…» Неплохо придумано! Вот здорово, если оно попало в руки близких ему людей! Небось чувствует, что обложили! «Второе предупреждение»! Читай: жди третьего! И для концовочки всю правду-матку!

Внезапно Ронан перестал улыбаться и нахмурился. Что за байки он тут себе рассказывает? Да история с Кере просто пустяк по сравнению с тем, что творится вокруг, всюду процветает насилие, оглоушенные чтением бесчисленных колонок происшествий люди только и мечтают о том, как бы спрятаться за всевозможными лотереями. Да им насрать, всем этим людям, что там случится с Кере! Еще десять лет назад это бы еще кое-что значило, тем более в таком городе, как Рен. А теперь… Так, хиханьки-хаханьки, все эти письма — всего лишь самообман, желание скрыть собственное бессилие. Кере вне досягаемости. Чтобы добраться до него, нужно сесть в машину или в поезд, то есть быть свежим как огурчик. А ведь там еще придется выследить, подкараулить и напасть на него. Нет! Не дело больному мотаться по дорогам. А рыбаку гоняться за рыбой. Пусть лучше сама плывет в сети. Только вот как заставить Кере уехать из Парижа и приехать в город, который ему явно не по душе? Может быть, письма напугают его, заставят зашевелиться. Эрве бы сказал. Да пропал куда-то и не подает никаких признаков жизни. На него никогда нельзя положиться.

Ронан поддается слабости и закрывает глаза. Похоже, он проиграл! Но ближе к вечеру, в те часы, когда у него обычно повышается температура, на него вдруг накатывает волна надежды. Да нет, он отлично ведет свою партию. И придуманная им фраза: «Как только тебя еще земля носит» — просто превосходна. Постороннему человеку она позволяет предположить все, что угодно. А самому Кере напоминает именно о том, что ему больше всего хочется скрыть, а кроме того, доказывает, что за ним следят. «Могильный взгляд». Ронан рассмеялся.

— Чего ты веселишься? — спрашивает мать. — Кажется, не с чего.

— Да так, пустяки, — отвечает Ронан. — Припомнилось одно стихотворение Виктора Гюго.

— У тебя опять поднимется температура, — вздыхает пожилая женщина.

И скоро наступила ночь, тусклый светильник на столике у изголовья, затихший дом. Благодаря силе бурлящей в его душе ненависти он будто смог проползти на одних руках казавшуюся нескончаемой лестницу часов. И вот он на вершине дня. Он не спит. И уверен: Кере тоже не спит в эту минуту. Как и каждый вечер, Ронан спешит на свидание с Катрин. Сперва он представляет могилу, обсаженную Эрве цветами. После того как он столько времени рассматривал фотографию, он знает ее наизусть. С лупой изучил каждую деталь. И знает: то, что он принял вначале за кочку, на самом деле севшая на тропинку птица. Скорее всего, дрозд. Катрин любила все летящее. И морскую пену, и чаек. Она сама была ветром. И сейчас они гуляют вдвоем. Иногда беседуют. Иногда ссорятся. Иногда занимаются любовью, и чувственный жар толчками горячит виски Ронана. Стон срывается с губ. Она в его объятиях. Последний раз, когда…

Каждая секунда той последней ночи врезалась в память. Но сегодня он слишком утомлен, чтобы полностью отдаться сладострастным воспоминаниям. Иногда, правда, ему случается задавать самому себе странные вопросы. Например, жили бы они в полном согласии, если бы поженились? Катрин не одобряла его, как она называла, «политические занятия». Он внушал ей: «Да, я понимаю, Бретани одной не выдюжить, но нельзя же, с другой стороны, потакать, продаваться и служить подстилкой всем этим горе-реформаторам». А она серьезно так отвечала: «Ты ребенок, который вбил себе в голову всякую чушь!» Но если бы это было так! Скорее, я ребенок пополам со стариком, говорит себе Ронан. Почему я возмущался, когда меня посадили в тюрьму? Я убил человека. И должен был понести за это наказание. Разве не логично? Этого требует справедливость. Одно только «но»: не Кере быть мне судьей. Кому угодно, но не ему! Я ненавижу его как-то по-стариковски. Словно беззубым ртом пережевываю и пережевываю свою ненависть. Правду не скроешь. Моя ненависть! Это все, что осталось у меня от Катрин. Ненависть и есть наше нерожденное дитя!

Слезы жгут глаза, но облегчения не приносят. Ронан глотает двойную дозу снотворного, но сон приходит не сразу. Ронан еще успевает подумать: когда-то я был набожным. Молился по вечерам. Я был борцом, вступившим в своего рода священную войну. И у меня было право молиться, даже тогда, когда я готовился казнить Барбье. А затем в мою жизнь влез Кере, и я потерял все сразу: и свободу, и истину. Он словно дважды лишил меня жизни. А сейчас, Господи, хотя я больше не верю, что Ты есть, дай мне силы убить Кере.

Ронана одолевает наконец дремота. Сложенные в молитве руки расходятся в стороны. И свет ночника тускло освещает его умиротворенное лицо.

Глава 10

Ваше подробное письмо, которое я получил вчера, немного успокоило меня. Я не стану снова возвращаться к обстоятельствам, заставившим меня уволиться с работы. Вам они известны: ужасное анонимное письмо и мое смятение. Моя трусость — другого слова не подберешь — перед мнением окружающих людей. Но я правда не выношу, когда на меня тычут пальцем. Ваша чуткость и доброта поддержали меня в трудную минуту. Что стало бы со мной, кабы не вы? А сейчас буря позади. Но она изрядно потрепала меня. Я ходил к врачу — пришлось, чтобы избежать дрязг с администрацией магазина. В нашей жизни все сложно: как найти работу, так и уйти с работы! Врач нашел, что я весьма плох: переутомление, пониженное давление, — короче, он называет это состояние „стресс безработного“, так как вроде бы большинство людей, оказавшихся в подобной ситуации, имеют схожие психосоматические симптомы. Безработица ведет к своего рода нервному расстройству, аналогичному депрессии, и, к сожалению, эффективного лекарства не существует. Он выписал мне одно-другое успокоительное, ублажил душу бальзамом ласковых слов и, любезно выпроводив меня за дверь, позвал следующего больного!..

Будь я жертвой „экономических увольнений“, как они говорят, я бы мог получать пособие. Увы, я добровольно (!) оставил работу, а это уже непростительный криминал. Вас незамедлительно зачисляют в категорию ненадежных граждан, лоботрясов и пустозвонов, предпочитающих растительный образ жизни и ничегонеделание. На вас глядят косо. А я тем более попадаю под подозрение, оттого что имею работающую жену, а следовательно, нужда на работу не гонит.

Хотя Элен и впрямь довольно много зарабатывает, радости в доме нет. Живи она одна, особых забот бы не ведала. Но нас двое. Квартплата очень высокая. Налоги растут. Приходится просить у Элен деньги на карманные расходы. Вернее, она дает их мне сама, стараясь избавить меня от ненужного унижения. Но женщины плохо себе представляют, сколько нужно мужчине. Вот и получается то слишком много, то слишком мало. Например, проблема с сигаретами. Раньше я курил по пачке в день. (Вредно для здоровья? Спорить не буду, но дело-то не в этом.) Сейчас я сократил до шестнадцати. На четыре меньше. И в результате — какие-то детские забавы. Я пытаюсь разобраться во времени, когда мне легче всего обойтись без курения, и никак не могу определить. И чем больше я стараюсь растянуть паузы между сигаретами, тем сильнее желание закурить. Я начинаю обзывать себя последними словами, и настроение мое летит в тартарары! В наказание и в то же время чтобы успокоиться, я выкуриваю две или три сигареты подряд. И после этого уже окончательно прихожу к выводу, что я отвратительный тип, не достойный ни жалости, ни дружбы, ни нежности. Это и есть тот самый „стресс“.

Почему же так получилось, что, хотя вроде бы я и не глупее других, и даже наделен, увы, достаточно тонкой душой, мне приходится смиряться с подобными вывертами в собственной психике. Разумеется, совершенно незначительными, но в них выражается суть первых признаков загнивания. Ведь все начинается с пустяков. С небольших маниакальных идей и привычек, которых раньше у себя не замечал, а теперь внезапно обнаруживаю, испытывая при этом такое же отвращение, как если бы, скажем, подхватил бы вшей.

Разумеется, есть и приятные привычки: стаканчик кальвадоса, например. Но есть и такие: каждый раз, когда бреюсь, я внимательно разглядываю собственное лицо, ищу в нем те скрытые морщины или какой-нибудь знак, по которому можно узнать человека, вынужденного бездельничать, каторжника свободы. И выбор богатый. Представляете: раньше я тщательно избегал всяких встреч и бесед с собратьями по несчастью, показывая всем своим видом, что, мол, отсутствие работы для меня лишь временное, случайное явление, теперь же, наоборот, начинаю приставать к ним с расспросами в очередях. Национальное бюро по трудоустройству представляет собой своего рода лепрозорий, где люди демонстрируют увечья и болячки, обсуждают их и делятся друг с другом отчаянием. „Так не может долго продолжаться“, — жалуется один. „Это плохо кончится“, — вторит ему другой. Но без всякой озлобленности и даже с какой-то внутренней убежденностью. Нет, это не протест. Диагноз. Все пройдут через это. А раз так, то лучше принадлежать к тем, кто накопил кое-какой опыт и уже наладил жизнь, будто поставив ее на маленький огонь. Единственное достоинство, остающееся у тебя при этом, — поистине нечеловеческое терпение, ты впадаешь в бессознательное ожидание, напоминающее сердечную спячку.