Лев Толстой в зеркале психологии - Коллектив авторов

– А что здесь плохого? Они, действительно, лучше знают учение Христа.

– Признав себя едиными толкователями закона Бога и убедив в этом других, люди эти сделались высшими решителями судеб людей и потому получили высшую власть над ними. Получив же эту власть, они, естественно, возгордились и большей частью развратились и тем вызвали против себя негодование и вражду людей. Для борьбы же со своими врагами они, не имея другого орудия, кроме насилия, стали гнать, казнить, жечь всех тех, кто не признавал их власти. Так что они самым своим положением были поставлены в необходимость перетолковать учение в таком смысле, чтобы оно оправдывало их дурную жизнь, и те жестокости, которые они употребляли против своих врагов. Они так и сделали.

– Ну, это было давно. Сейчас мы идем в церковь, чтобы укрепить свою волю, чтобы приобщиться к Богу, например, через таинства крещения, погребения, брака.

– Они уверяют людей, что настоящий брак состоит не в том, в чем он действительно состоит, в соединении мужчины с женщиной, а в том, чтобы нарядиться в самые лучшие платья, пойти в большое, устроенное для этого здание и там, надевши на головы особенные, приготовленные для этого шапки, под звуки разных песен обойти три раза вокруг столика. И люди, уверившись в этом, естественно, считают, что всякое вне этих условий соединение мужчины с женщиной есть простое, ни к чему их не обязывающее удовольствие или удовлетворение гигиенической потребности. Поэтому, не стесняясь, предаются этому удовольствию.

– Сейчас для соединения мужчины и женщины в браке церковь не обязательна.

– Но за развитие души жены и детей мужчина отвечает перед Богом. Это серьезно.

– Хорошо, а какие еще заповеди нарушаются?

– Для утверждения права грабежа дьяволы внушали людям, что вместо того, чтобы им грабить друг друга, им выгоднее позволить грабить себя одному человеку, предоставив ему полную власть надо всем. Для утверждения права грабежа одним человеком других людей мы ведем этого человека в храм. Там мы надеваем на него особенную шапку, сажаем на высокое кресло, даем ему в руки палочку и шарик, мажем постным маслом и во имя Бога и его Сына провозглашаем особу этого помазанного маслом человека священной. Так что грабеж, производимый этой особой, считающейся священной, уже ничем не может быть ограничен. И священные особы, и их помощники, и помощники помощников все, не переставая, спокойно и безопасно грабят народ.

– А как с заповедью «не убий»?

– Внушают, что лучшее средство отучить людей от убийства состоит в том, чтобы самим учителям публично убивать тех, которые убили. Этот способ не столько дает нам убийц, сколько приготовляет их для нас.

– Вы писали, что внешняя сторона жизни губит жизнь духовную, в связи с чем отрицали роль науки и техники в развитии человечества.

– Я отрицал не науку, а ложную науку, в которой нет правильного направления знаний.

– Почему же нет? Огюст Конт, например, создал науку социологию, чтобы показать, как нужно жить людям, чтобы быть счастливыми.

– Зачем? Это и так ясно: соблюдай установление законов жизни, которое указано в учении Христа. А Конт, по крайней мере, вначале, отрицал религиозное учение, в том числе и учение Христа, утверждая, что оно есть заблуждение и суеверие, а что узнать о том, как им надо жить, они могут из придуманной им науки, называемой социологией. Конт был уверен, что надо только изучить жизнь прежних людей, и из этого изучения можно вывести общие законы жизни. Для того чтобы жить хорошо, людям надо будет только сообразоваться в своей жизни с этими выдуманными ими законами.

– В таком случае как быть с развитием техники и технологий?

– Люди начинают думать, что если они сделают много вещей, то чем скорее они будут делать их, тем это будет для них лучше. И они, губя свои жизни для произведения вещей, делают их все больше и больше, несмотря на то, что вещи эти не нужны тем, кто заставляют их делать, и недоступны тем, которые их делают.

– Техника освобождает людей от тяжелого труда.

– Не только освобождает, но и подчиняет человека, включая его в процесс труда. Люди, превращенные в машины, ненавидят тех, которые сделали это над ними.

– А как же транспорт? Поезда ведь существуют не только для того, чтобы давить отчаявшихся красивых женщин?

– А нужно ли людям как можно скорее переезжать с места на место? Вместо того чтобы улучшать свою жизнь каждому на своих местах, они проводят большую часть ее в переездах с места на место и очень гордятся тем, что в час могут проехать пятьдесят верст и больше.

– Но вы же не будете отрицать значение книгопечатания?

– Если его роль состоит в том, чтобы как можно большему числу людей сообщить все те гадости и глупости, которые делаются и пишутся на свете, то отрицаю.

– А искусство в чем провинилось?

– Само искусство ни в чем не провинилось, особенно если в его основе положено учение Христа. Но часто под видом утешения и возбуждения возвышенных чувств в людях, искусство потворствует их порокам, изображая их в привлекательном виде.

– Простите, но вы не смогли выздороветь, потому что в то время не было антибиотиков, способных вылечить воспаление легких.

– Скажите проще: «Умер». Медицина внушает людям, что самое нужное для них дело – это забота о своем теле. А так как забота о своем теле не имеет конца, то люди, заботящиеся с помощью медицины о своем теле, не только забывают о жизни других людей, но и о своей собственной.

– Понятно. А вот самое важное – воспитание подрастающего поколения.

– Правильно, это важно. Но еще более важно, кто воспитывает. А в системе образования и воспитания люди могут, живя дурно и даже не зная того, в чем состоит хорошая жизнь, учить детей хорошей жизни.

– Но есть еще и принудительное воспитание, система исправления преступников.

– То же самое. Порочные люди думают, что они могут исправлять порочных людей.

– Откуда берутся пороки?

– Люди вместо того, чтобы избавиться от страданий, производимых дурной жизнью, стараясь жить лучше, забываются под влиянием одурения вином, табаком, опиумом, морфином.

– А как же добродетели, например, благотворительность?

– Сама по себе благотворительность пагубна. Люди думают, что, грабя пудами и давая ограбленным золотниками, они добродетельны и не нуждаются в усовершенствовании. Это делает их недоступными к добру.

– Значит, нужно уничтожить социальное неравенство!

– Да, но не так, как это делают социалисты. Они во имя самого высокого общественного устройства жизни людей возбуждают вражду сословий.

– Нужно бороться за свои права: сословий, народов, рас, женщин!

– Чтобы для более усовершенствованного устройства жизни, кроме вражды сословий, возбуждать еще и вражду между полами?

– Если я правильно поняла, то в любом поступке можно обнаружить ориентацию на внешнюю сторону жизни и на внутреннюю, и внешняя, хоть и необходима, не недостаточна, чтобы человек жил правильно?

– Есть жизнь разумная, а есть личностная. Личностная, в свою очередь, может быть двух видов. Примером первого вида, в котором главное – быть принятым в обществе, – может служить жизнь Бориса Друбецкого. Он был небогат, но последние свои деньги употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других. Он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Даже воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе ему было неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых.

– Что предполагает второй вид личностной жизни?

– Любовь к себе. Например, Анатоль Курагин был весьма доволен своим положением, собой и другими. Он был инстинктивно, все существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем так, как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отзываться на других, ни того, что может выйти из того или иного его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно без отдачи, занимал у встречного и поперечного. Он не был игрок, по крайней мере, никогда не желал выигрыша, даже не жалел проигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно все равно, что бы о нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он не был скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, – это было веселье и женщины. Так как, по его понятиям, в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и со спокойной совестью высоко носил голову. У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин-женщин, основанное на той же надежде прощения: «Ей простится, потому что она много любила; и ему все простится, потому что он много веселился».