Спендиаров - Мария Спендиарова

Куда менее благосклонно отнеслась к произведению молодого композитора пресса. Были положив тельные отзывы, но были отзывы и ядовитые.

Особенно злой оказалась рецензия Михаила Иванова — самого ярого из завистников Римского-Корсакова, распространившего свою ненависть и на его учеников.

«По музыке увертюра этого, вероятно начинающего, композитора совершенно бессодержательна, — говорилось в рецензии М. Иванова в газете «Новое время». — Оркестровка ее еще усиливает ее бесцветность; давно не приходилось встречать подобного экономического и робкого пользования инструментальными силами, как в этой увертюре; это точно проба пера в классе обязательной инструментовки…»[34] *

Заметка эта вначале сильно огорчила Александра Афанасьевича. По воспоминаниям Варвары Леонидовны, он даже потерял на время свою обычную сдержанность.

Но растерянность и мучительная горечь владели им недолго: вскоре он снова обрел необходимое ему спокойствие.

4

В доме № 3 по Екатерининской улице

«30 июня 1901 года

Дорогой Жорж!

…Все твои письма адресуй теперь в Ялту (Екатерининская ул., собственная дача, мне), куда мы выезжаем во вторник 3 июля. Лесенька наш уже поправился и сегодня встал с постели. Как здоровье Александры Антоновны[35] и поправилась ли Варечка?.. У нас теперь очень жарко, и хотя я начал сочинять квартет на слова «Скажи мне, ветка Палестины», но работа идет очень вяло. В этом стихотворении заключается прекрасный материал для музыки, и я тебе очень благодарен, что ты мне на него указал…[36].

Жду от тебя интересных известий о вторичном исполнении моей увертюры. А. Спендиаров».

Вечером 3 июля Спендиаровы прибыли в Ялту. Довольный браком сына с Варварой Леонидовной, к которой успел привязаться, Афанасий Авксентьевич подарил молодым недавно приобретенный в Ялте дом. Этот дом служил в конце восьмидесятых годов резиденцией сербской королевы.

Только подъехали они к украшенному ионическими колоннами крыльцу, как дубовая дверь отворилась и на пороге появился Афанасий Авксентьевич. Прямой и крепкий, он разглаживал с довольным видом пушистые концы своей раздвоенной бороды.

Торжественно ввел он молодых в бывшую молельню королевы, превращенную выписанными им из Одессы итальянскими мастерами в «мавританскую комнату». Стены ее, плафон и арки были украшены синим, золотым и красным лепным орнаментом, испещренным арабскими письменами. Две бронзовые статуи мавров, несущих факелы, охраняли вход. Через зеркальное стекло окна сквозил экзотический пейзаж с темными кипарисами и блестящими магнолиями.

Тенистый сад граничил с городским. Расположившись на террасе в покойном кресле, можно было бы наслаждаться музыкой, доносившейся с эстрады, если бы не однообразный шум строительства: на месте поэтической беседки в стиле ампир воздвигался под наблюдением Афанасия Авксентьевича большой доходный дом.

Однажды утром дней через шесть по приезде молодых в Ялту Александра Афанасьевича позвали в кабинет отца. Афанасий Авксентьевич лежал на софе. Он показал сыну посиневшую ступню.

Вызванный тотчас же врач определил заражение крови — оно началось, как это бывает у диабетиков, в результате небольшого пореза. К вечеру нога посинела. Ее ампутировали, но заражение пошло выше.

Афанасий Авксентьевич умирал. Его перенесли в гостиную. В открытые двери врывались веселые звуки духовой музыки.

Он не хотел приезда дочерей с мужьями, представляя себе, как неугодные ему зятья будут рыться в бумагах после его смерти. «Нотариуса! — умолял он Александра Афанасьевича. — Позови скорее нотариуса!»

Но, зная намерение отца обойти дочерей и завещать все состояние ему и Лесе, Александр Афанасьевич медлил.

«Афанасий Авксентьевич так и не оставил завещания, — рассказывала Варвара Леонидовна. — Александр Афанасьевич разделил наследство по закону[37]».

Афанасий Авксентьевич умер 11 июля 1901 года.

Александра Афанасьевича заполонили дела. Замученный ими и без того рассеянный, он даже забыл, что сделался отцом. Нагнувшись над колыбелью только что родившейся дочери Татьяны, он воскликнул, имея в виду Леню: «Боже мой, до чего же она похожа на своего покойного отца!»

Дела мешали ему сочинять. Казалось, не. было конца векселям, закладным и другим деловым бумагам, заполнявшим теперь его рабочий стол. «Творчество мое в полном упадке, — жаловался он Жоржу Меликенцову в письме от 4 декабря 1902 года. — Проклятые дела, банки, векселя, сложные наследственные расчеты не дают мне вдохновиться…»

Урывая редкие минуты для творчества, композитор дописал во второй половине 1901 года вокальный квартет «Ветка Палестины». Он был разучен ялтинскими любителями к очередному благотворительному вечеру.

«Рыбак и фея»

Появление в городе молодого музыканта чрезвычайно обрадовало ялтинских старожилов, которые объединились в кружки еще в девяностых годах. Александра Афанасьевича стали приглашать на экзамены в музыкальную школу, в его гостиной устраивали репетиции к концертам. Не прошло и полугода после переезда четы Спендиаровых в Ялту, как их гостеприимный дом сделался средоточием ялтинской музыкальной жизни.

Первыми петербуржцами, навестившими Спендиарова в Крыму, оказались артистка Мариинского оперного театра М.В. Долина, известный скрипач Л.С. Ауэр и их аккомпаниатор А.М. Миклашевский. Они были на гастролях в Константинополе, а на обратном пути заехали в Ялту. Вместе с ялтинскими любителями артисты участвовали в домашнем концерте, устроенном Александром Афанасьевичем, и тем самым положили начало традиционным «спендиаровским вечерам», которые привлекали в дом на Екатерининской многих любителей музыкального искусства.

Здесь можно было увидеть и блестящего придворного с камергерскими отличиями, и солидного ученого, и почтового чиновника в потертом сюртучке… Маститый музыкант аккомпанировал раскрасневшейся от волнения певице-любительнице, артистка императорских театров пела дуэты с хористкой…

Одним из посетителей «спендиаровских вечеров» был Максим Горький. Александр Афанасьевич познакомился с ним в 1902 году.

В те годы Ялта была средоточием российских литературных сил. Уединенно жил в Гаспре Лев Николаевич Толстой. Прогуливаясь по ялтинской набережной, можно было запросто встретить Андреева, Бунина, Серафимовича. Ялтинцам примелькалась желтая панама Куприна, и даже фигура Чехова, зябко кутающегося в пальто, казалась им привычной и обыденной.