Партизан Фриц - Павел Александровский

— Военный суд командира охранных войск и командующего областью Белоруссии, фельдпост 47 340, в составе — председатель воинского судебного совета полковник доктор…

В зале надрывался только говоривший, все остальные даже не изменили позы: судебное разбирательство для них давно уже превратилось в конвейерную систему, где на каждую операцию — штемпелевание приговора — отводилось определенное количество времени — и только. Задача их была проста и им понятна.

Следственное производство и судебное разбирательство не облегчало участи наказываемых немецких солдат. Помимо разведывательных и контрразведывательных задач, была и другая цель этой процедуры с ее ворохом бумаг и протоколов: именно на основании таких документов составлялись доклады ставке о положении в армии, о настроениях в войсках.

— Фамилия? Имя? Дата рождения? Национальность?

— Фриц Шменкель. 14 февраля 1916 года. Деревня Варзов. Немец. Имперский гражданин, — последовал ответ.

Секретарь заскрипел пером.

— Варзов. Где это? — поинтересовался прокурор, просто так, чтобы хоть как-то подчеркнуть свое участие в процессе.

— В 150 километрах от Берлина, — ответил подсудимый, не повернув головы, и это взорвало армейского обвинителя.

— «От Берлина». От Москвы, наверно! Ты не немец. Ты русский Иван, — закричал прокурор. — У тебя от немца осталась только одна речь!

— Меня там называли Иваном, но я немец, — спокойно, не потеряв ни капли самообладания, ответил Фриц и, посмотрев прямо в глаза представителю обвинения, добавил: — У меня немецкая голова и немецкое сердце, господин прокурор. Мои отец и мать — немцы. Мои дети и внуки тоже останутся немцами.

— Замолчите, подсудимый! — закричал полковник, но его остановил, шепнув на ухо, член суда справа, отвлекшийся от своих дум в ходе этой перепалки.

Он впервые, причем с ярко выраженным любопытством, взглянул на Шменкеля.

— Помните, тут перед ним был солдат, за рассуждения о датах поплатившийся головой? — майор совсем тихо проговорил это, не обращая внимания на подсудимого.

Но Фриц, чье насторожившееся ухо уловило почти неслышные слова, сразу понял, о ком шла речь.

— Так, так! — с удовольствием продолжал майор. — Ты родился 14 февраля, в 1916-м, а мы судим тебя 15 февраля, в 1944-м. Кстати, поздравляю с днем рождения…

Защитник хихикнул, последнее замечание ему показалось очень остроумным.

— А что у тебя в жизни такое же важное произошло именно 16 февраля, в следующий по счету день?

Фриц не ответил.

— Ну, вспомни, вспомни. Может, ты женился в этот день? Родился ребенок? Умер отец? — допытывался офицер.

Шменкель шел на суд, зная, что его ожидает. Но у него не было желания спорить с палачами. Это вообще не в характере Фрица — язвить и препираться, а сейчас, когда ему так нужны были твердость духа, ясность мысли и крепость нервов, он находил слишком дорогим для себя и совершенно не нужным словесный спор. И может быть, он промолчал бы и на этот раз, если бы не упоминание об отце.

…Отец. Его доброе, рано постаревшее лицо. Плохо оплачиваемая, изнуряющая работа на кирпичном заводе, большая семья и вызванные этим хлопоты и заботы. Постоянные споры с женой, открыто симпатизировавшей «наци». Но у него было главное — хорошая репутация среди варзовских коммунистов, репутация борца за дело рабочего класса, которой он дорожил. Когда в 1932 году в Варзове, вблизи ресторана «Нельс», пуля полицейского оборвала жизнь отца, спорившего с окружившими его фашистами, шестнадцатилетний Фриц поклялся отомстить за сто гибель. На самых сложных поворотах своего жизненного пути юноша мысленно спрашивал себя: что сказал бы отец, как поступил бы он? А сейчас судья — этот грязный палач — из дешевого интереса прикоснулся к дорогому: памяти об отце…

— Да, и 16 февраля произошло событие в моей жизни. Для меня такое же важное, как рождение, — не торопясь, проговорил Шменкель.

— Какое же? Что ты замолчал? — майор чуть не подпрыгнул от удовольствия на стуле. Все-таки это вносило развлечение, чем-то разнообразило долгий судейский день.

— Два года назад, 16 февраля 1942 года, недалеко от Вязьмы, я был принят в партизанский отряд «Смерть фашизму!», — отчеканил Шменкель.

Майор поперхнулся, сразу утратив интерес к различным сопоставлениям. А третий член суда, встрепенувшись при слове «Вязьма», пробудился от дремоты и с ненавистью взглянул на подсудимого: именно в тех краях при налете на штаб карательного батальона партизаны лишили его ноги.

— Сколько же ты убил немцев? — со злобой прохрипел он и застучал протезом по полу, забыв о всяком судебном ритуале.

— Ни одного.

— Ты что, был плохим стрелком? Не попадал? Или, может, стрелял мимо? — насмешливо протянул тот же капитан.

— Нет, я стрелял точно. И убивал. На войне убивают, — спокойно возразил Шменкель. — Но я стрелял не в немцев, а в фашистов. Это не одно и то же.

Секретарь удивленно посмотрел на председателя воинского судебного совета: почему он не прервет эти подрывные разглагольствования? А тот молчал, вспоминая далекое прошлое: на кого так походил этот парень?

— Сколько же тебе заплатили за твое предательство? — хромоногий гауптман продолжал задавать вопросы.

— Много. Каждый доверял мне, как самому себе. Большего они не могли дать… Только это не предательством называется.

Градом сыпались вопросы. Подсудимый продумывал каждое слово, верный своей привычке говорить кратко и не спеша. Чиновник юстиции подробно записывал ход допроса в протокол.

Да, он перешел к русским. Добровольно вступил в партизаны. Сражался в их рядах. Но изменником, предателем немецкого народа себя не считает. Он боролся за будущее Германии. Кто из них правильно понимает это будущее — покажет время.

Полковник все силился припомнить, где же он раньше встречал этого человека или так похожего на него, но тщетно.

Когда очередь задавать вопросы дошла до адвоката, дверь отворилась и в зал в сопровождении адъютантов вошел генерал Кюбнер, командующий охранными войсками «области Белоруссия», от имени которого действовал суд. Офицеры мгновенно выпрямились в креслах, а прокурор, мечтавший о продвижении по службе, стал в уме складывать цветистые фразы о воинском долге и верности присяге.

— Сознательно ли вы ушли из части? — это подал голос после затянувшейся паузы военный защитник.

— Да.

— Может быть, к вам несправедливо относилось командование батареи, дивизиона? Возможно, у вас были ссоры с кем-либо из сослуживцев? Или вас испугали тяготы службы? — доискивался адвокат.

— Нет.

— Так какая же причина побудила нас оставить батарею, — повысил голос вмешавшийся прокурор.

— Мои убеждения.

— Что вы можете сказать в свое оправдание?

Поставивший вопрос защитник точно предугадал ответ:

— Ничего.

С задних рядов раздался голос генерала:

— Ефрейтор, ты раскаиваешься в своих действиях?

— Нет.

— А если тебе будет сохранена жизнь?

Молчание. Даже перо секретаря перестало скрипеть.

— Жду, ефрейтор!

— Я уже ответил, господин генерал.

Кюбнер с шумом поднялся, бросил краткое «заканчивайте» и направился к выходу.

Члены суда тоже поднялись и вышли через маленькую дверь в примыкавший к залу кабинет для совещания. Но подсудимого не повели вниз. Это было бы пустой формальностью и оттяжкой времени: решение было вынесено еще накануне. Об этом знали и прокурор с защитником, оставшиеся на своих местах.

— Встать! — прозвучала команда.

Фрицу показалось, что прошло всего несколько минут. Да так оно и было: судьям не терпелось увидеть, как страх сломит этого человека. Как задергаются у него мышцы на лице, как смертельная бледность покроет его щеки. И эта мысль была им приятна, ибо было сейчас в его облике и поведении что-то такое, не дававшее покоя, поднимавшее из глубин души какой-то неосознанный, но вполне реальный и ощутимый страх.

«Приговор. Именем фюрера. Военный суд…» — разделяя каждое слово, гремел на весь зал голос председателя.

В приговоре подробно указывались все выступления подсудимого против национал-социализма еще до начала войны, подчеркивалось значение судимости в 1939 году за дезертирство и антифашистскую пропаганду, тщательно перечислялись его действия в составе партизанского отряда, уже известные по имевшимся сообщениям, приводились многочисленные статьи законов рейха, на которые посягнул представший перед судом…

«…На основании закона подсудимый Фриц Шменкель за дезертирство и военную измену приговаривается…» Председатель на высокой ноте оборвал чтение и, умышленно сделав паузу, оторвался от документа и взглянул на подсудимого.

Тот внимательно слушал, слегка наклонив голову и немного прищурив глаза.