Черчилль. Биография - Мартин Гилберт

Это были первые всеобщие выборы за почти тридцать лет, в которых Гладстон не был лидером либералов. «Что до меня, – писал Черчилль матери в разгар кампании, – я отношу развал радикальной партии исключительно за счет отсутствия силы мистера Гладстона. С 1886 г., когда произошел великий раскол, партия постепенно приходила в упадок, но его личность придавала ей силу, как лихорадка оживляет больного человека. Едва она исчезла, последовал коллапс».

Лорд Розбери и либералы потерпели поражение. Премьер-министром в коалиционном правительстве консерваторов и юнионистов стал Солсбери. Ведущие посты были отданы Джозефу Чемберлену и другим сторонникам либералов прошлого десятилетия. «Никогда не приходилось видеть более растерянной и разобщенной партии, – написал Черчилль матери про потерпевших поражение либералов Гладстона. – Юнионисты же привели в кабинет министров почти всех способных людей из обеих палат, поддержанных всеми слоями общества, не скованных обещаниями и не стесненных обязательствами. Ни у одной партии никогда не было такого шанса. Остается посмотреть, какую пользу они из этого извлекут». Но заканчивает он свое письмо предупреждением-предвидением по поводу жизнеспособности нового правительства: «На мой взгляд, они слишком сильны. Их правительство расколется из-за вопроса о протекции. Как огромному кораблю с мощным двигателем, им требуется более тщательное управление, потому что любая коллизия приведет к разрушению».

Вопрос о протекции – требование юнионистов защитить имперскую торговлю от иностранной конкуренции посредством введения тарифной системы – действительно впоследствии расколет партию и приведет к ее упадку. В этой будущей политической схватке Черчилль, тогда еще молодой член парламента от консерваторов, обретет политическую известность как главный противник тарифов.

Тем временем жизнь в Олдершоте текла по-прежнему и была посвящена верховой езде. «Сейчас у нас разгар маневров, – рассказывал он матери в августе. – По восемь часов в седле каждый день, затем по два часа в конюшне, а потом – непременно поло». Однако его уже сильно увлекла политика. «Политика, – делился он мыслями с матерью, – это тонкая игра, и в ней очень важно выждать удачный момент, прежде чем бросаться вперед. В любом случае четыре года здорового и приятного существования в сочетании с ответственностью и дисциплиной пойдут мне на пользу. Чем больше я смотрю на армейскую жизнь, тем больше она мне нравится, но тем больше я убеждаюсь, что это métier[7] не для меня. Ну, посмотрим».

Уже через неделю Черчилль сообщает ей: «Армейская жизнь ведет к умственному застою в полном соответствии с армейским духом. Из этой трясины я пытаюсь себя вытаскивать, читая и перечитывая отцовские речи, многие из которых знаю почти наизусть. Но мне нужен человек, который помог бы мне систематизировать чтение. Сейчас я читаю без всякой системы, что дает только разрозненные, не связанные между собой факты». Если бы он квартировал в Лондоне, он бы, пожалуй, нанял преподавателя, чтобы час-другой в неделю изучать экономику или современную историю.

Леди Рэндольф по-своему поняла, что имеет в виду сын. Она предложила ему заняться вопросом «снабжения армейских лошадей». «Это занятие, – ответил он, – возможно, весьма похвальное для кавалерийского офицера, ведет скорее к сужению мысли, нежели к ее расширению. Нечто более литературное и умозрительное стало бы тем лекарством для ума, в котором я нуждаюсь. Всю жизнь, – пояснял Черчилль, – сначала в Харроу, потом в Сандхерсте и у Джеймса я получал чисто техническое образование, нацеленное лишь на конкретную цель – сдачу очередных экзаменов. В результате мой мозг не получил того блеска, который дают, например, Оксфорд или Кембридж. В таких местах человек изучает науку с более высокой целью, нежели утилитарная польза. Человек получает там широкое общее образование».

Незадолго до двадцать первого дня рождения Черчилль решил самостоятельно получить такое образование. Будучи кавалерийским офицером с множеством служебных обязанностей, посвящавшим много времени верховой езде и не забывавшим об удовольствиях, он тем не менее погрузился в самообразование. Начал он с «Учебника политической экономии» Г. Фосетта. «Эта книга, – рассказывал он, – преимущественно посвящена основным принципам и способна дать как минимум ясное представление об основах предмета. Она принесет пользу, даже если не слишком погружаться в предмет». После Фосетта он планировал прочитать «Историю упадка и разрушения Римской империи» Э. Гиббона и «Европейские нравы от Августа до Шарлеманя» У. Леки. Это и интереснее, и полезнее, был уверен он, чем простое нагромождение фактического материала и статистических данных.

Осенью леди Рэндольф приобрела дом в Лондоне по адресу Грейт-Камберленд-плейс, 35а. Если бы полк Черчилля был расквартирован ближе к столице, он смог бы жить с матерью. «Я так мечтаю снова обрести дом. Каким наслаждением будет позвонить в колокольчик у собственной парадной двери. Бедняжка Эверест – как бы она радовалась, что мы снова живем в собственном доме. Она очень на это надеялась».

В октябре 1895 г. Черчилль с другом Реджинальдом Барнсом решил отправиться на Кубу, где испанские войска пытались подавить восстание островитян. Матери, которая сомневалась в целесообразности этого путешествия, он написал: «В любом случае я решил ехать». Леди Рэндольф моментально ответила: «С учетом того, что я предоставляю тебе средства, полагаю, что вместо «я решил ехать» было бы вежливее и, пожалуй, разумнее сначала посоветоваться со мной. Опыт со временем научит тебя, что тактичность – одна из важнейших черт человека во всех жизненных ситуациях». Впрочем, препятствовать ему она не стала.

Готовясь к поездке, Черчилль встретился с фельдмаршалом лордом Уолсли, главнокомандующим британской армией. С одобрения Уолсли они с Барнсом направились к начальнику военной разведки генералу Чапмэну, который снабдил их картами и информацией. Черчилль написал матери, что их, в свою очередь, попросили собрать сведения и статистические данные по нескольким вопросам – «в особенности об эффективности новой пули, ее проникающей и поражающей способности. Это придает нашей миссии почти официальный характер и может помочь в будущем». У поездки была и вполне прагматичная цель. «Я привезу много гаванских сигар, – сообщил он матери, – часть которых можно будет хранить в подвале на Грейт-Камберленд-плейс». Перед отъездом он также договорился с газетой Daily Graphic, для которой его отец поставлял материалы из Южной Африки, что будет присылать регулярные репортажи с места событий.

Черчилль покинул Англию за месяц до двадцать первого дня рождения на борту почтового парохода «Этрурия» компании «Кунард». Это было его первое трансатлантическое путешествие. Он с гордостью сообщал матери, что они с Барнсом ни разу не страдали морской болезнью. Но при этом добавил: «Я не рассматриваю морское путешествие как удовольствие, и всегда буду считать его неизбежным злом, с которым можно смириться только ради выполнения какой-то определенной задачи».

Нью-Йорк Черчиллю понравился. «Все чрезвычайно вежливы, и у нас едва ли не по три приглашения на каждый завтрак, обед и ужин на несколько дней вперед», – сообщал он матери. Ее кузены были любезны и дружелюбны. Один из них даже нанял денщика для путешественников. Они посетили штаб-квартиру Атлантического военного округа американской армии, а также Вест-Пойнт – американский аналог Сандхерста. Недавний выпускник Сандхерста пришел в ужас от дисциплины в Вест-Пойнте. «Им запрещено курить и иметь карманные деньги, – рассказывал он брату. – Первый двухмесячный отпуск они могут получить только после двух лет обучения. Это поистине позорно. Молодые люди в возрасте 24–25 лет, которые до такой степени лишены личной свободы, никогда не смогут стать ни хорошими гражданами, ни доблестными воинами. Ребенка, который бунтует против такого контроля, могут выпороть – так там поступят и со взрослым мужчиной».

В Нью-Йорке Черчилль осмотрел американский военный корабль «Нью-Йорк». Американские моряки, впрочем, интересовали его больше, чем сам корабль, «поскольку линкор, в принципе, может построить любое государство, а воспитание хороших моряков – монополия англосаксов», – писал он тетушке Леони. «Какой необыкновенный народ эти американцы! – восхищался он в письме к матери. – Их гостеприимство стало для меня откровением. Они делают все, чтобы ты чувствовал себя свободно, как дома, и делают это с такой легкостью, какой я и представить себе не мог». С другой стороны, их пресса и валюта произвели на него весьма удручающее впечатление. Бумажный доллар, которым он расплатился за проезд по Бруклинскому мосту, показался ему «самой сомнительной «деньгой» в мире», как рассказывал он Леони. Некоторое время Черчилль размышлял, как примирить великолепную организацию жизни с отвратительной системой денежного обращения. Бумажные деньги вызывали у него отторжение, пока он не нашел этому объяснение: «Средства коммуникации в Нью-Йорке – дело частного бизнеса, а валюта – государства. Таким образом, я пришел к заключению, что американцы высшего уровня сидят в банкирских домах, а менее одаренные – в правительстве».