Джура - Георгий Тушкан

Таг невольно ахнул и крепко сжал в руке камчу.

— Бей! — приказал Джура и снова пошел вперед. А Таг ехал сбоку и хлестал Джуру, подымая плеть и изо всей силы опуская её на Джуру. Вслед за ними тихо шла бледная Зейнеб и вела в поводу Вороного.

Никогда ещё Чжао так не волновался. Ему, мужественному, закаленному человеку, хотелось и смеяться и плакать. Только Джура с его прямотой и честностью мог так поступить. Он публично искупал свою вину, и Чжао понимал, как страдает гордый Джура.

— Ну, вот и я… Ну, вот… Ошибался… Простишь? — спросил Джура. Толпа затаила дыхание, восхищенно глядя на происходящее.

— Друг! — только и произнес Чжао. Протянув руки к Джуре, он прижал его к груди.

Кучак больше не мог сдерживать свое ликование.

— Вот какие друзья! — закричал он толпе.

В его жестах и голосе было столько радости, что хватило бы на весь мир. Друзья откинулись назад и посмотрели друг другу в глаза.

— Я не споткнусь дважды об один и тот же камень, — тихо сказал Джура.

— Ты, Джура, много передумал, это отражается в твоих глазах, — сказал Кучак.

— Я много страдал, — ответил Джура.

— Это правда: одиночество, да ещё в чужой стране, и голод хуже всего, — подтвердил Кучак.

— Не голод, а заблуждения сильнее всего мучат человека, — возразил Джура. — Один верный спутник дороже тысячи неверных. В самые тяжелые дни дружба Чжао меня поддерживала, — тихо сказал Джура.

— А где мать моя? — спросил Джура, оглядывая толпу.

— Айше убита в бою, — тихо ответила Зейнеб.

Толпа молча расступилась, открывая Джуре путь к могиле, приютившейся на склоне горы.

— О храбрая, умершая, как мужчина, с винтовкой в руках!.. — начал Кучак и запнулся, сожалея о том, что у него нет в руках дутара. — Она храбро сражалась за счастье встретиться с тобой, Джура, но басмаческая пуля сразила её. Зато ты жив, Джура. Ты знаменитый, ты великий, ты…

— Я не люблю бабьей болтовни! — строго оборвал его Джура.

— Не говори так! — горестно воскликнул Кучак. — Раньше я вплетал в скорбный ветер звуки моих песен, и эхо умирало в горах, а сейчас сам Козубай… — И Кучак замолчал, выискивая что то в складках пояса. — Вот, — сказал он и протянул Джуре небольшую вещицу.

— Что это?

Кучак приосанился:

— Сам Козубай подарил мне эту ручку с золотым пером. Эта ручка на всю жизнь. За Казиски. А ты говоришь «бабья болтовня»! И кому же? Манасчи Кучаку! Пойдем, пойдем со мной, я докажу тебе, что значит «бабья болтовня»! — Кучак схватил Джуру за рукав и потащил наверх.

Джура шел, окруженный толпой.

Отовсюду неслись приветствия:

— Здравствуй, Джура!

— Долго живи, Джура!

— Как доехал, Джура?

— Здравствуй, Джура! — сказал Муса, на ходу пожимая ему руку. — Я здесь со своим отрядом горы прочесываю, последних басмачей ищу. И Юрий здесь, в горах, камни добывает. За ним я уже послал! Абдулло Джон, «краснопалочник», ушел с отрядом домой. В горной долине, возле ручья, виднелись кибитки. На склонах гор паслись овцы, козы, яки.

Лошади у коновязей, встревоженные необычным оживлением, ржали.

— Почему здесь теперь так много людей? — спросил Джура удивленно.

— Мы соединились с другим кишлаком, — задыхаясь от счастья, сказала Зейнеб. — Он оказался по ту сторону горы. У нас будет колхоз. Советская власть построила нам новые дома.

— Пробный посев ячменя, — сказал Кучак, заметив, что Джура старается отгадать, что желтеет вдали.

— Наши коровы! — подсказал другой, заметив взгляд Джуры, брошенный на животных.

— Потом, потом! — закричал Муса и повел Джуру в дом. Большая комната наполнилась людьми. Кучак усадил Джуру на ковер, подложил подушки, сел рядом и взял в руки дутар.

— Что ты делаешь! Накорми, а потом пой! — рассердился Чжао.

— Правильно! — поддержал его Муса.

— Эй, Биби, Биби! — позвал Кучак. — Свари плов для гостя.

— Как, — удивился Джура, — ты позволяешь женщине варить плов? Ты?

— У меня теперь более важные дела, — гордо сказал Кучак и не спеша развернул перед Джурой газету. Со страницы газеты на Джуру смотрело строгое и самодовольное лицо Кучака.

— Это я, — сказал Кучак, — я, манасчи Кучак. А здесь, ниже, написано о том, как я помог поймать Кзицкого…

Кучак приготовился рассказывать. Тогда Биби, не выдержав трескотни Кучака, сказала ему по русски:

— Пой, ласточка, пой!

Все засмеялись. Кучак рассердился, потому что эти слова он сам сюда привез, а теперь все его дразнят.

— Пей! Ты батыр! — сказал Муса, подавая Джуре большую деревянную чашку с кумысом.

— Пей, батыр, кизил аскер! — закричали все присутствующие. Джура взял от Мусы пиалу и обвел всех глазами. — За хорошую жизнь пью, за вас пью, киргизы, за то, чтобы вы все стали достойными членами великого рода большевиков, — сказал Джура и выпил пиалу до дна.

Кучак ударил по струнам.

Зейнеб сидела на ковре с отсутствующим взглядом и словно прислушивалась к чему то, что звучало издалека. Стоило Джуре повернуть к ней голову, она обращала к нему глаза, светившиеся таким счастьем, какого он до сих пор не встречал в глазах у других людей.

Люди безмолвствовали, и только клекот горных орлов да шум далекого водопада врывались в песню.

А Кучак пел:

Песня звонкая летала,Песня чудная носиласьВысоко над облаками.Путешествуя по миру,Песнь устала и спустиласьНочевать в кишлак памирский.Много, множество киргизовСобирались к дивной гостьеСлушать сказки, песни, джиры…Много тысяч каим, уленИ историй сохранилиИ запомнили киргизы.А из дальних летних стойбищПоздно ночью приезжалиИ узбеки и казахи,Но всего не услыхали.Лишь концы прекрасных звуковУвезли они с собою.Песнь киргизов полюбила,Песнь киргизов навещаетНа Тянь — Шане, на Памире.На джейлау изумрудных,Где кумыс течет рекою,Где играют на дутарах,Где дымится жирный плов.Слушайте меня, Кучака!Я спою вам о минувшем —То, о чем шумит ковыль.То, о чем звенит нам ветерВ черепах врагов убитых,То, о чем гремят нам рекиВ неприступных дебрях гор,То, о чем козлу седомуПо утрам свистит улар.Я спою вам о прошедшем:Как в горах Биллянд КиикаБасмачи нас окружили,Били, мучили огнем,Как Джура зажегся гневом,Поклялся им мстить до смерти.Был Балбак, богатый, хитрый,Был Тагай — басмач опасный,Был Казиски, был Шараф.Кишлаки тогда пылали,Трупы землю устилали,Кровь текла вместо воды.Где они? На бранном поле.Их уж нет, мы на джейлауПлов едим и пьем кумыс.Снова солнышко нам светит,И гроза умчалась вдаль.Жить я начинаю снова,Сердце радость обрело.Буду славить я Джуру,Буду петь о нем я песни.И о мудром КозубаеЯ сложу огромный джир.Пусть все знают о Максиме:Провести он может черта!Слушайте ж меня, Кучака!Слово, стань мечом моим!

1