Джура - Георгий Тушкан

Фигурка остановилась, как будто удивившись выстрелу, потом быстро пошла за камни, с каждым шагом все сильнее прихрамывая.

— Уйдет, уйдет! — прошептал Джура и, сжимая в руке винтовку, побежал за имамом.

Балбак заметил его и, остановившись, выстрелил. И вдруг из за камней наперерез имаму выскочил Тэке, бросился на него и сбил с ног.

Когда Джура подбежал, Балбак лежал на спине, отбиваясь от Тэке. Пес пытался зубами дотянуться до горла Балбака. В стороне валялся маузер.

— Стой, Тэке! Стой! Назад! — закричал Джура, задыхаясь от быстрого бега.

Но Тэке не слушался и кусал мелькавшие перед его глазами руки…

VI

Наступил вечер, и на небе высыпали звезды.

Джура с полураскрытыми глазами, оцепенев от усталости, спал в снегу. Тэке беспокойно толкал хозяина мордой в бок, и все же тот не просыпался. Тэке, слегка повизгивая от нетерпения, схватил зубами конец халата и потащил, но Джура и тут не проснулся. И только после того как Тэке, предварительно несколько раз лизнув руку, сжал её зубами, Джура застонал и почувствовал резь в глазах.

Он хотел перевернуться на бок, но Тэке ткнул его носом в щеку, и тут только Джура понял, что верный пес предупреждает его о приближении людей.

Джура попробовал поднять онемевшее тело и упал. В нескольких шагах от него были люди.

Джура не удивился. Еще недавно он видел во сне красных коней, и умерший аксакал молча сидел возле его костра. Джура сказал тихо и просто, сказал так, как будто они только вчера расстались и ничего не случилось:

— Это ты, Максимов?

Боец, шедший впереди, остановился и быстро вскинул винтовку к плечу.

— Кто ты? — спросил Максимов, подходя.

— Я Джура. Или ты не узнаешь меня?

— Джура! Вот чертов сын, откуда ты? Да как ты попал сюда?

— Я хочу спать, — сказал Джура, ложась на бок.

— Шалишь! — закричал Максимов. — Да как ты то здесь? Я мчался с отрядом напрямик, коней позагоняли, а ты уже здесь! — Максимов потряс Джуру за плечо. — Подожди, не спи. Как ты здесь очутился?

— Через горы, — ответил Джура. — Там горят камни и играет музыка.

— Бредит, — сказал кто то из бойцов.

— Почему он черный, товарищ начальник? — спросил другой, не понимавший по киргизски.

— Станешь негром! Он был на большой высоте и очень устал, вот и почернел, — ответил третий.

Джура открыл глаза и медленно заговорил:

— Тагай ушел на восток, и я думаю, что он прячется в горах Биллянд Киика. Он — моя судьба и мой стыд. Месяцами я думал о нем, страдал из за него — и вот он ушел туда, а я здесь! — И Джура горестно махнул рукой. Он был слишком утомлен, чтобы скрывать свои чувства и сдерживаться.

— Да зачем ты здесь? — опять спросил Максимов, не переставая трясти заснувшего Джуру.

Тэке рычал. Джура опять проснулся.

— Так я же обещал им поймать одного басмача, забыл, как его зовут, — сонным голосом ответил он.

— Поймал?

— Там, возле камня… — Джуре показалось, что он кивнул головой, но голова его упала на грудь, и он опять заснул. Максимов поднялся, обошел камни и почти сразу наткнулся на пленника. Руки и ноги у него были связаны, а одна нога забинтована. Максимов вынул электрический фонарик и осветил лицо лежащего.

— Балбак, имам Балбак! — радостно и громко закричал он. Примчался Тэке, стараясь отогнать бойцов от человека, вверенного ему для охраны. Сбежавшиеся бойцы толпились вокруг Балбака.

— Проснись же, проснись! — говорил Максимов. — Ты поймал самого имама Балбака! Ведь и мы за ним скакали. Ты спас тысячи людей. Понимаешь, поймал самого Балбака! Черного Имама! А мы захватили его друзей. Да проснись же, Джура!

— Дай мне заснуть! — крикнул Джура, сердито отталкивая Максимова.

Максимов вместе с бойцами перенес Джуру и Балбака к завалу у Сарезского озера, где уже стояли палатки отряда. Пока боец разрезал ичиги на распухших ногах Джуры, чтобы растереть ему ноги спиртом, другой мазал вазелином его руки, а третий подкладывал Джуре под голову свою шинель. Верный Тэке метался от палатки, где лежал Джура, к палатке, куда поместили имама, свирепо лая на бойцов. Но пес не кусался, понимая, что это друзья его хозяина.

Восходящее солнце озолотило края белых облаков, притаившихся над Сарезским озером, и сквозь туман выступили синие воды огромного озера. А Джура спал.

«КАК БЫ ДОЛГО НИ БЕГАЛА ЛИСИЦА, ВСЕ РАВНО ОНА ПОПАДЕТ К ОХОТНИКУ»

I

Нельзя сказать, что Муса вбежал — он ворвался ночью в юрту к Зейнеб. Она сидела у костра и обшивала золотыми и серебряными пластинками ножны для большого ножа. Как ни внезапно было появление Мусы, ещё быстрее Зейнеб спрятала шитье за спину, не желая, чтобы он догадался, для кого предназначается её рукоделие. Муса ничего не заметил. Он сел возле Зейнеб на кошму и положил ей руку на плечо.

— Скажи, Зейнеб… — начал он заискивающе. Мгновение — и его рука была сброшена. Муса увидел злые глаза Зейнеб.

— Дура! — обиженно сказал он; и следа не осталось от его сладкого голоса. — Если так, говори прямо: можно верить Кучаку в больших делах или нет? Я его ещё мало знаю, а тут такое дело…

— Кучаку? Конечно! Как себе, — быстро ответила Зейнеб. — Он только привирает иногда, ты сам знаешь. А ты что же, хотел у меня выпытывать хитростью? Что такое?

— Прискакал мой джигит, тот, который поехал вместе с Кучаком в охотничью пещеру на Биллянд Киике, и рассказал, что Кучак возвратился с Сауксая не один. И что же ты думаешь?…

— Да говори же! — не выдержала Зейнеб.

— Не Джура, нет, — сердито сказал Муса, — а в полудневном переходе отсюда Кучак пирует вместе с Кзицким. Они целуются и клянутся в вечной дружбе.

— В вечной дружбе? — переспросила Зейнеб.

— Нам надо поспешить. Абдулло Джон ещё не вернулся из операции.

— Ага… Так. Хорошо. Едем же скорее! И Кучак пожалеет о том, что он родился.

Перед утром Кучак, с трудом держась на ногах, уговаривал Кзицкого, садившегося на коня, не торопиться с отъездом, тянул его за полу халата и наконец стащил на землю.

Удар камчой ожег ему плечо. Кучак изумленно оглянулся. Второй удар заставил его закричать от боли. Сзади стояла Зейнеб. Кучак рассвирепел, вырвал камчу из рук Зейнеб и начал хлестать вокруг… Лошади прыгали и, сдерживаемые всадниками, становились на дыбы.

— Бандит, изменник! — кричал Муса Кзицкому, потрясая револьвером.

Тот стоял у костра и, скрестив руки на груди, стараясь быть спокойным, смотрел на Мусу.