Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

только лишь берет в руки копьецо, а вынутые частицы уже сами падают в потир, и, когда он разжал пальцы, копьецо легко, не звякнув, легло на место, словно опять положенное чужою рукой. И во все время выхода справа от него веяло прохладой, как бывает в погожую пору весной, и по этой прохладе догадывал он, что кто-то стоит рядом с ним, стоит и, верно, помогает ему. Как-то по-особому беззвучно частицы тонули в туманном вине, и покровец как-то словно сам собою взлетел и покрыл сосуд с частицами. И тут стало токмо закрыть глаза и опуститься на колени, и сразу явилась перед очами неразличимо великая колышущаяся толпа, и там, впереди, воздвигнутые кресты, а когда он отвел взор и поглядел ближе к себе, то тут была комната, со стенами, сложенными из дикого камня, грубо обмазанного глиною, перемешанною с рубленой соломой и скотьим навозом. И тут, за столом, сидели они, и он как бы и взирал со стороны, и тоже сидел рядом. И от них ото всех пахло потом, пылью и жарой, и жара была желтого цвета, и как-то шелестели не то одежды, не то крылья неведомых великих существ. И все путалось; извитые деревья, далекий рев толпы, ночь, и опять день, и опять день-ночь, где ясен был лишь очерк чаши, висящей перед ним в воздухе и ставшей вновь потиром на престоле, закинутом покровцем, и надобно было этот покровец снять и увидеть вновь младенца Христа в причастной чаше. А тот или то, что светлым дуновением холодило ему правую руку, щеку и бок, опять легко вздымало ему длани, заставляя делать то, что должно, а вернее делая это его руками, но за него, ибо не было никакого ощущения труда, усилия. И он, глядя со стороны на себя самого (словно бы стоя у себя за спиною), видел необычайно плавные, плывущие движения своих рук и вновь понимал, что то не он, а ангел в едином существе. И надобно сейчас причаститься, и тогда он может улететь, стать невесомым и незримым, отделиться от плоти и бытия. И чувство было не радости, не спокойствия земного, а неземной причастности к чему-то горнему, вознесенному равно над человеческой радостью и печалью, чувство горнего мира, «идеже несть ни печали, ни воздыхания».

«Не оставляй меня!» – мысленно попросил Сергий, принимая потир. «Не оставлю!» – ответила прохладная тишина.

Явления эти, незримого помощника, повторялись еще и еще, и поэтому, когда на сей раз ангела-подручника узрели иные, Сергий уже не воспротивил тому. А было так: ангела, сослужающего преподобному, первым увидел Исаакий-молчальник. Он тут же тронул в бок стоявшего рядом Макария. Оба они узрели почти одновременно неведомого мужа в златоструйных переливчатых одеждах рядом с Сергием.

– Кто сей? – вопросил Исаак со страхом.

– Верно, некий иерей, прибывший с князем Владимиром! – предположил Макарий первое, что должно было прийти в голову и тому и другому. Однако никакого иерея от князя не сыскалось, и тогда иноки с трепетом приступили к Сергию. Сергий, в конце концов уступив настойчивости братьев, лишь измученно прикрыл вежды и шепотом повелел молчать о том, что узрели они, «дендеже не умру», и что он зрел, вернее, чуял неоднократно, но, удивительно, совсем не так и не то, что углядели Исаак с Макарием. Он не зрел мужа во плоти и блеске позлащенных одежд, коего возможно бы было принять за неведомого иерея или княжого мужа, а они узрели именно так. И значит, так было надобно высшим силам, которые ниспослали ему в услужение ангела Божия. Во всем была высшая мудрость, недоступная смертным, даже и ему самому.

Ангел и впредь служил Сергию, слух о чем не мог не просочиться, ставши общим достоянием братии.

Глава вторая

Зимою же произошло вот какое, почти что рядовое житейское событие, никак не сопоставимое с громозвучными деяниями тогдашних воевод и князей, битвами и осадами городов. В исходе зимы, в пору февральских злых метелей, один из богобоязненных крестьян привез в монастырь больного ребенка, надеясь излечить его с помощью Сергия. Добираться, верно из-за заносов, пришлось небыстро. Вымотанная косматая лошаденка, тяжело поводя боками, стояла у крыльца. Мужик, подняв, как большое полено, занес замотанного ребенка в келью.

– Где батюшко? – спросил у Михея, вышедшего к нему. Мужик был весь в снегу, борода в инее, на усах крупные сосульки. – Болящий, болящий он! – бормотал невнятно, разматывая младенца. Вдруг с деревянным стуком уронил сверток на лавку. Разогнулся, разлепив набрякшие, слезящиеся глаза. – Не дышит! – хрипло выдохнул.

Сергий был на службе и скоро вошел, едва только кончилась литургия. Ему уже повестили о приезде крестьянина. Мужик, стоя на коленях перед телом сына, причитал, размазывая слезы по лицу, винясь, что повез младеня с верою, что преподобный излечит болящего, единственного сына в семье. И вот… Лучше бы дома помер.

Он поднял несчастный, залитый слезами, мокрый, косматый лик встречу Сергию.

– Вота! Вот! – закричал, ударяя себя по лицу. – В тебя верил! Волок по снегу, в мятель… Как хозяйке на глаза покажусь теперя? О-о-о! Лише бы, лише бы в дому помер во своем! О-о-о! – стонал, раскачиваясь, мужик.

Сергий стоя ждал, пока тот придет в себя хоть немного и устыдится своих укоризн. Мужик действительно перестал рыдать. Со смешанным каким-то зраком страха, ужаса и подобострастия поглядел на Сергия, встав, зарыдал снова.

– Един же он у меня! Един, батюшко! Как же так! – Он замолк, кивая, о чем-то трудно соображая. – Домовину надоть! – растерянно высказал наконец. Дернулся забрать трупик, но Сергий склонением головы разрешил оставить мертвое дитя в келье, и мужик вышел, шатнувшись в дверях и задев головою притолоку.

Сергий опустился на маленькую скамью, потрогал лобик ребенка, приник ухом ко груди. Сердце вроде бы не билось, и дыхания вовсе не было.

– Воды! – приказал он Михею. – Горячей!

Скоро затрещала растапливаемая печь. Сергий осторожно разматывал дитятю, одновременно произнося слова молитвы. Окоченевший мальчик лет четырех лежал перед ним недвижимо.

Полный горшок с теплою водой стоял в печи с вечера, и потому вода согрелась быстро. Сергий снял рубашонку с мальчика. Велел Михею налить кипятку в корыто и холодянки в другое. Младенцев переворачивать было не впервой (когда-то купал и пеленал Ваняту), и Михей невольно залюбовался ловкими, точными движениями рук наставника. Надобно было вернуть дыхание окоченевшему ребенку. Ежели не поможет это, то и ничего не поможет!

Сергий с маху окунул мальчика в горячую воду, потом в холодную. Затем снова в горячую, повторив это несколько раз. Потом, уложив на лавку,