Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

Мы с мамой примостились на единственной колченогой скамейке, а четверка, усевшись в круг на полу, не обращая на нас внимания, сразу принялась за Шмидтовы бутылки. Очень скоро все они буквально опились. Начались бессвязные, хвастливые разговоры, быстро переросшие в спор, а затем и в яростную ссору. Особенно усердствовал тот, что в шляпе, явно претендовавший на роль лидера. Все чаще и чаще бросая в нашу сторону неприятные, сальные взгляды, он плел явную околесицу. Все они, – грязным пальцем «жилистый» тыкал в лица своих собутыльников, – все они – дерьмо, «шестерки» при нем. Хотя бы потому, что он находится здесь по спецзаданию… Это задание весьма важное для всей нашей страны! Они еще услышат о нем… О нем еще все услышат! Он не потерпит, чтобы кто-то относился к нему неуважительно…

– Куда мы попали? Это какие-то бандиты, а не пленные, – испуганно шепнула мне мама. – Нам надо срочно сматывать отсюда. Давай двигайся к двери…

Мы попытались незаметно подняться, но «жилистый» тотчас разгадал наше намерение.

– Куда? – гаркнул он пьяным голосом. – Оставаться на местах! Отсюда теперь нет для вас выхода.

В конце концов кто-то из оскорбленных «шестерок» схватил пустую бутылку, в руках у другого сверкнул нож. Но к счастью, кровавой драме не суждено было разразиться. Неожиданно распахнулась дверь, и на пороге возникли… Шмидт и еще какие-то два типа, видимо знакомые ему бауеры, которых он прихватил для подмоги. У каждого в руках были охотничьи ружья. Увидев нас, напуганных вдвойне, – и его внезапным появлением, а еще больше – разнузданным, непредсказуемым поведением упившейся четверки, Шмидт, моментально оценив ситуацию, угрожающе вскинул ружье к плечу и, сделав зверскую физиономию, рявкнул нам с мамой:

– Быстро на выход! Лось! А вам… – Он угрожающе навел дуло на ошалевшую и будто враз отрезвевшую компанию. – А вам, ворюги проклятые, не трогаться с места! Если не хотите иметь дело с полицией… По каждому из вас уже давно веревки плачут. Только попробуйте высунуться вслед за нами. Только попробуйте!

При этих словах еще два дула нерешительно просунулись из-за спины Шмидта в дверной проем. Под столь мощной охраной мы с мамой, не мешкая, выскочили наружу и чуть ли не бегом, подстегиваемые доносящимся позади яростным Шмидтовым «ором», устремились к своему обозу. Движение на дороге уже возобновилось, но наши, возглавляемые трактором повозки стояли в ожидании на обочине.

Семейство Гельба и Эрна встретили нас удивленными, несколько сочувствующими, а Клара и мельничиха – неприязненными взглядами. Откричав положенное, – из бурного потока бранных слов мы поняли, что наш маршрут засекли опомнившиеся от постграбительского потрясения Клара и фрау, – Шмидт привычно взгромоздился на трактор, и путешествие по дорогам Пруссии продолжилось. Но… но нечаянный глоток свободы, пусть даже в компании с грабителями, уже вскружил нам головы, и в ту же ночь мы ушли снова. На этот раз все было по-другому. Город, куда наш обоз к вечеру добрался, назывался Битов. Шмидт, прочитав нам повторную, длинную, ворчливую нотацию (удивительно, что он ни словом не упрекнул нас по поводу украденных шайкой вина и консервов) и видя наши смиренные физиономии, успокоенный, залез в фургон, и вскоре оттуда донесся его густой храп. Мы же все, благо ночь была теплая и сырая, – к счастью, наступила оттепель, – расположились вокруг костра.

– Не спи, – шепнула я маме. – Вот теперь-то уж и впрямь самый подходящий момент. Подождем, пока все уснут, и – уйдем. Я заметила – рядом расположена тихая улица с небольшими домами. Постучим в какой-либо из них, попросимся переночевать… Неужели не пустят? А утром, когда Шмидт уедет, – не станет же он рыскать в поисках нас по всему городу, к тому же ему и в голову не придет, что мы прячемся где-то поблизости, тем более в немецком доме, – утром мы отправимся в обратный путь.

– Надо, пожалуй, сказать Леньке, – нерешительно предложила мама. – Утром, я заметила, он обиделся на нас за то, что не предупредили его. Может, тоже пойдет с нами.

Честно говоря, мне страшно не хотелось посвящать Леонида в свои планы. И дело тут даже не в том, что присутствие с нами мужчины может, на мой взгляд, вызвать лишние подозрения у немцев. Основная же причина моей обострившейся неприязни к Лешке была в том, что он вдруг круто изменился и довольно-таки мерзко и гнусно повел себя не только по отношению к Шмидту, но и к Эрне, к семейству Гельба. Всегда ранее тихенький, покладистый и по-холопски услужливый, безответный, – теперь он буквально преобразился – принял независимо-гордый вид, стал грубо огрызаться и даже иногда покрикивать на Шмидта и на Гельба (в эти моменты он почему-то всегда напоминает мне агрессивно-трусливого, с поджатым хвостом пса).

Однажды я увидела, как во время одной из стоянок Лешка залез на хозяйский прицеп и на глазах у всех с наглой ухмылкой вытащил из какого-то тюка пару добротных, новеньких сапог, которые тут же, скинув с грязных ног опорки, напялил на себя… Я не знаю, не уверена, должна ли осуждать сейчас Леонида, но, увидев в тот момент исказившееся, словно бы от боли, лицо Шмидта, его недоуменно-затравленный взгляд, я сразу и бесповоротно осудила Лешку. Все-таки нельзя так поступать. Каков бы ни был Шмидт – это недостойно, подло и мерзко не только по отношению к нему, а главным образом по отношению к нам – российским людям. Мне казалось, что своим хамством Лешка запятнал всех нас, мне было мучительно стыдно за его поступок не только перед Шмидтом, но и перед Гельбом, даже перед Эрной… Я не понимала, до сих пор не понимаю своего состояния, злюсь на себя, но твердо знаю – Лешка не должен был это делать. Не должен! Другое дело, если бы он решился на подобные открытые действия там, в Грозз-Кребсе, когда Шмидт еще был в силе. Возможно, тогда я даже поддержала бы его. Но сейчас, здесь… На мой взгляд, это равносильно тому, как «бить лежачего».

Словом, вот такое у меня было отношение к Леониду, когда, нехотя вняв совету мамы, я отозвала его на минутку в сторонку.

– Мы все-таки скоро уйдем, – сказала я. – Мама хочет знать, согласен ли ты идти с нами или останешься здесь?

Даже в сумерках было видно, как Лешка изменился в лице.

– А почему такая спешка? И куда, скажи, идти? О наступлении наших опять ничего не слышно… Не лучше ли подождать еще? Попадем в какую-нибудь историю… Ведь вы уже раз «ушли»…

– Ну, все понятно… Так сразу и сказал бы, что трусишь. – Я не могла скрыть своей неприязни. – Только