Справедливость силы - Юрий Власов

Сегодня пасмурно, ветрено. Тянет ко сну. Накатался на велосипеде, взмок. Когда ездил, оглядывался. Представляю картину: почти 140-килограммовый дядя на велосипеде.

В Подольске штангу в рывке брал решительно. Руки в суставах выключил – и тянул, не колеблясь, выскочит вверх или нет. Просто вкладывал силу…

"Выжму сто девяносто – и дальше Власову конец",– сказал Жаботинский. Его разрывает от похвальбы. Ведет себя заносчиво, на грани грубости. Тут дело не только в воспитании…

Богдасаров, услыхав об угрозе Жаботинского, даже потемнел:

– Совсем потерял совесть. Ни в одном силовом упражнении сравниться не может, и вряд ли вообще сравнится, а такие вещи позволяет себе. И ведь еще ничего для спорта не сделал и сам никто. Вся сила в огромном животе. Сгони с него хотя бы пятнадцать килограммов – жалкий будет на помосте.

– Он еще сказал о себе, что, мол, когда кончу выступать, начну писать романы,– сказал я, смеясь.

– Тебе сказал?

– Мне сказал.

– Это нарочно! Тебя выбить из равновесия! Знает твою нервность. А, бог с ним! Знаешь, американцы приехали. Заглянул к ним на тренировку. Шемански выглядит прекрасно, а Губнер – худой, жалуется на руку.

Вечером был в международном клубе. На лицах пустота и любопытство. Накурено!..

Мы собираемся на обед.

– Был на тренировке,– говорит Богдасаров,– Плюкфельдер жал…

– А мне засчитают жим? – спрашивает Куренцов.

– Не поймут судьи. Ты быстро выполняешь жим. Не углядят, растеряются. Все очень быстро. А вот снимут на пленку – и на следующий год прихватят… Правду надо говорить. У Вахонина правое колено "гуляет" – и никто ни звука. А Плюкфельдера, боюсь, прихватят. Ты, Куренцов, учти: первые два подхода смотрят придирчиво, работай почище, а в третьем можно немного шуровать…

– Как дела, Юра? – спросил грузин, когда мы выходим в коридор.

Не знаю его фамилии. Знаю только, что из борцов-классиков.

– Все может быть: спорт,– отвечаю я.– Конечно, мечтаю о победе.

– Брось, выиграешь шутя. Ты так надоел своими победами, что о них следует самыми маленькими буквами…

После обеда читаю "Крымскую войну" Тарле. "…К самому концу жизни Николай Первый иногда просто терялся, не зная, кому же доверять. Из русских выходят декабристы. Из военных немцев декабристов не бывает, но кто же их знает,– может быть, они по-другому неблагополучны…"

В декабризме мне понятно и близко все, кроме одного: почему декабристы с такой легкостью поголовно выдавали друг друга на допросах? Ведь пыток в прямом, страшном смысле для них не существовало… Для меня это мучительная и вечная загадка… …Кажется, проясняется, как надо построить повесть. Мысль пришла неожиданно. До обеда разрабатывал структуру главы будущей книги. Ловлю себя на подражательстве, это злит.

Клочья туч. Духота. Потом внезапная прохлада. Совсем не хочу есть, а вес держать надо. Ем через силу.

– Тонкие кисти у Мартина Л у и с Мартин (Великобритания) – чемпион мира 1959, 1962, 1963 и 1965 годов) отлично! – говорит Воробьев.

Я иду на четвертый этаж в комнату шестнадцать, к Славе Иванову(Вячеслав Иванов – чемпион Олимпийских игр 1956, 1960 и 1964 годов в академической гребле на одиночке).

Он позвал, чтобы передать фотоснимки. Я видел их у секретаря ЦК ВЛКСМ А. Камшалова.

– Болею вот,– сказал Иванов, морщась.– Хронический фронтит замучил. Накачивают бицеллином.

– Это от усталости,– говорю я, чтобы его успокоить.– Я перехворал в этом году – не дай бог! После Игр уйду.

– Надо в Мехико, Юра! На третьи Игры! Я ведь сколько работаю!

– Нет, решено! Баста!

– Я слышал Жаботинского: такие вещи говорит! Очень непорядочно. Я не стал слушать – ушел. А я верю в тебя! Ты сильнее, ты выиграешь!

Я взял открытки. Вышел на улицу. Темнели кроны больших деревьев в парке. Слабо задувал ветер.

Как же хочется заглянуть в будущее! На сердце и в душе холодное кипение.

Иду в столовую.

– Знаешь,– говорит с приятным акцентом Юдит (венгерская метательница). Она повторяет "знаешь" через каждое слово.

– Пойдем ужинать, Юдит.

– Не могу, знаешь. Тренер не позволяет. Знаешь, два килограмма лишнего веса.

После ужина интересная беседа с Попенченко (Валерий Попенченко– чемпион Олимпийских игр 1964 года и чемпион Европы 1963 и 1965 годов по боксу во втором среднем весе). Много вспоминали: мы оба в прошлом суворовцы.

Провел тренировку. Зал гудел от штанг: едва ли не два десятка помостов! Еще с порога заметил американцев. Хоффман восхищенно щупал руки, разглядывал меня. Тэрпак жаловался на усталость после перелета. Губ-нер уныло молчал… Парню-то всего двадцать два года! Только и клепать силу!

Разминался отменно. В стойку вырвал по два раза 160 кг. Я ликовал: сила поспевает. Ходил, отдыхая, между подходами, под десятками любопытных глаз. Живот сам втягивался. Чуть-чуть – и гарцевать начал бы, как жеребец…

Штанга – затянувшееся детство. И как же серьезно все мы принимаем эту игру!

Долгое интервью журналиста из ФРГ.

– Накидал ты ему камней в желе мозгов. Все стереотипы побил,-сказал после Эрик (наш переводчик).

Опостылели суета, кичливость силой! В березы бы, в одиночество…

У себя в комнате разглядывал снимок Гарри Купера. Поразил в фильме "По ком звонит колокол". Все пытался понять, в чем красота этого человека. Наверное, человек всегда красив, если характер выражен во внешности отчетливо, даже резко. В обычном смысле тут красота ни при чем.

– Юра, поздравляю с рекордами в Подольске! – сказал Константин Васильевич Назаров. Он только прилетел. Мы обнимаемся.

– Как верно рассчитал тактически! В самое время!..– продолжает Константин Васильевич… Уже заканчиваю "Крымскую войну".

"…Вязьмитинов о Малаховом кургане: "Небольшое пространство между траверзом и бруствером было сплошь залито кровью. Смесь крови с пылью, толстым слоем покрывающей землю, образовала какое-то тесто… буро-красного цвета… Как бы густо ни летели пули, но обыкновенно слышится некоторая разделенность свиста одной из них от свиста другой. Здесь же слышалось сплошное шипенье; казалось, что поток пуль как бы струится, ощущалось какое-то течение свинца…""

Вечером славно потренировался. Приплелся на тренировку раздраженный и опустошенный. Тоска по Наташе, вдруг острая, щемящая, и усталость. Отголоски нервного потрясения весны 1962 года. И еще все время мысли о дочери.

Меня поджидало много публики. Автографы. Просьбы сфотографироваться. Летучие интервью. Пришел Пиньятти с Гранди (Гранди – итальянский атлет) и Маннирони. Тут же разминались усталый, бледный Палинский (Иренеуш Палинский (Польша) – чемпион Олимпийских игр 1960 года и чемпион мира 1961 года) и парни из Австралии, Индокитая, Марокко… В сторонке наблюдают Хоффман и Стейт. Пришел Айланд, самый верный и преданный мой болельщик и редкий знаток силы,– он путешествует за моей силой и победами по всему свету. Я никогда не разговаривал с ним долго и откровенно, но воспринимаю от него настоящее излучение ласки, доброты и глубокой врожденной порядочности.