Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

- Хотя бы деньгами, ведь это всегда нужно, врачу, там, заплатить, или на что другое: неуверенно сказал я.

- Аборты делают бесплатно, да и вообще мы здесь обошлись без тебя! - как-то вызывающе ответила Инна.

Так и не разобравшись, кто это мы, и кому это нам, я понял, что на восстановление отношений с Тамарой-маленькой, после всего произошедшего рассчитывать нельзя. И почему-то пригласил Инну в Расторгуево.

Она долго колебалась, но завтра была суббота - выходной день, и всё-таки согласилась. Инна несколько раз предупредила меня, чтобы я не думал приставать там к ней, и я уже пожалел, что пригласил её. Но, так или иначе, мы приехали в Расторгуево, взяли в сельмаге вина с закуской и пошли на дачу. Выпили, вышли погулять по глубокому снегу, вернулись, ещё выпили. И легли спать, каждый на свою койку. Я на свою - широкую, а Инна на Осину - узкую.

Как настоящий педант, я, дав слова не приставать, так и поступил. Заснул себе без всяких дурных мыслей. И вдруг среди ночи меня будят: поцелуем. Я уже был готов вскочить и кричать от страха, но увидел, что это Инна. Видимо, пожалела о сказанной фразе - 'не приставай'. Пришлось нарушить слово джентльмена, причём два раза - ещё под утро. Хотя приставанием с моей стороны я бы это не назвал, скорее это было 'непротивление приставанию со стороны партнёра'. А об этом я слова не давал.

В субботу мы встали поутру, выпили чаю, почистили зубы, сходили в туалет, который одиноко стоял в глубине двора, и выехали в Москву. Причём на вокзал шли 'по сокращёнке' - Инна куда-то спешила.

На Павелецком вокзале мы расстались, и я заспешил домой - на Таганку. Оля ещё лежала, и пришлось к ней поприставать; к тому же я ей слова, запрещающего это делать, не давал.

Мы ещё лежали в кровати, когда прозвучал звонок в дверь. Оля, чертыхаясь, встала и отворила; через минуту она вошла в комнату и хмуро бросила мне:

- Это к тебе - Тамара Фёдоровна!

Я не поверил - ведь Тамара никогда не бывала на Таганке. Накинув халат, я вышел за дверь - Тамара почему-то никак не хотела заходить в квартиру. Наконец, она согласилась зайти и присесть на кухне. Я присел рядом, а Оля зашла в комнату. На лице Тамары было выражение высшей степени презрения, как у Станиславского в его мимических портретах.

- Я только что из Расторгуева, - медленно цедила она, - там горячий чайник, мокрые зубные щётки, женские следы на снегу до туалета - какая-то 'киска' шла в туалет и обратно! Кого приглашал на дачу?

Я внимательно слушал Тамару, уверен был, что и Оля слышала её слова.

- Оля! - крикнул я, и послушная жена явилась передо мной, 'как лист перед травой', - где я был ночью?

- Как где, - ответила Оля, - дома, разумеется!

- А вот Тамара утверждает, что я был в Расторгуево, да ещё с какой-то 'киской'! А я тем временем спал у себя на квартире, в маленькой комнате, - подчеркнул я, чтобы Оля не перепутала, что следует говорить.

- А кто же тогда был в Расторгуево? - допытывалась Тамара

- Хорошо, - сказал я, - давай поедем в Расторгуево и там на месте разберёмся!

Мы собрались, и к неудовольствию Оли, уехали. Пока мы ехали, шёл сильный снег. А Тамара всё переживала, что следов 'киски' не будет видно. Но она ошиблась. На участке действительно отчётливо были видны следы киски, но без кавычек, натуральной киски, от дверей в сторону туалета.

- Вот следы киски - милого животного, вот чайник - он холоден, а вот - зубные щётки, - они сухи! - констатировал я. - Где 'вещдоки'?

Под натиском этих доводов Тамара сдалась. К тому же, она устала. Мы разделись (сняли верхнюю одежду), выпили вина, которое взяли по дороге. Потом снова разделись (на сей раз основательнее) и помирились действием.

Так мы мирились и отдыхали весь субботний день и в воскресенье до вечера, а вечером доехали до Курского вокзала, где я и посадил Тамару на Курский поезд 'Соловей'.

Домой я пришёл совершенно обессиленный. Но я был виноват перед Олей, и эту вину пришлось тоже заглаживать:

Наука

Может создаться впечатление, что я всё время только пьянствовал и тесно общался с дамами. Уверяю вас, это совсем не так! За время после защиты докторской вышли десятки моих статей, в основном в соавторстве с Моней. Я уже защитил докторскую, теперь наступал черёд Мони, а у него трудов было недостаточно. Вот мы и навёрстывали упущенное. Было также получено около сотни авторских свидетельств на изобретения. Всего их у меня около трёх сотен, а данный период был самый плодотворный. До защиты докторской я выпустил всего одну монографию, правда, первую в мире по инерционным аккумуляторам. А уже после защиты вышли книги: 'Инерционные двигатели для автомобилей' 'Маховичные двигатели', 'Накопители энергии', 'Инерция', 'Инерционные устройства в технике'. И всё в хороших издательствах: 'Машиностроение', 'Наука', 'Транспорт', 'Знание'. В один год вышли даже две книги в разных издательствах, но с одинаковым названием - 'Накопители энергии'. Одну из них я издал под псевдонимом - 'Н. Маховичный'. Весь юмор в том, что в ней я сурово полемизировал с вышедшей чуть раньше моей же книгой без псевдонима. И мне часто потом приходилось слышать: 'А Маховичный считает, что это не так!'. Тогда я уверял оппонентов, что Н. Маховичный уже переменил своё мнение. 'Откуда вы знаете?' - удивлялись 'Фомы-неверующие'. 'А потому, что Н. Маховичный - это я и есть!' - и показывал квитанцию, где гонорар за книжку Н. Маховичного был выписан на моё имя. Большинство из этих книг было, затем переведено на иностранные языки и издано в Европе.

Но особенно дорога мне моя научно-художественная автобиографическая книга 'В поисках энергетической капсулы', где я описываю свой поиск и разработку супермаховиков. Сто тысяч экземпляров книги были раскуплены мгновенно, и её переиздали таким же тиражом в 'подарочном' варианте - с шикарной обложкой, в цвете, с художественными фотографиями и т.д. Немцы перевели её на свой язык и издали в Германии.

Благодаря этой книге я завязал с немецкими специалистами и бизнесменами тесные отношения. Более того, по этой же причине у меня появились в Германии друзья - супруги Саша и Лена. Несмотря на разницу в возрасте, они теперь одни из самых близких моих друзей.

Так что, если человек - выпивоха и повеса, то это ещё не означает, что он - бестолковый. Но я, пожалуй, даже зря начал об этом разговор, так как конца он не имеет.

Можно проводить тысячи примеров, когда выпивохи и повесы оказывались великими музыкантами, художниками, поэтами, учёными и даже политическими деятелями. Куда же уж дальше - великими спортсменами, чемпионами мира и Олимпийский игр. И не только шахматисты (Алёхин, например), но даже и штангисты, что кажется совершенно немыслимым.

Я был знаком с одним из таких, величайшим спортсменом-самородком, выступавшим в среднем весе в 60-е годы прошлого века. Не называю его фамилии, чтобы не оскорблять его памяти - его уже нет с нами. Все, кто имел когда-то какое-нибудь отношение к тяжёлый атлетике, знают и помнят, кто был в эти годы чемпионом мира и Олимпийских игр в среднем весе. Он 'бил' знаменитого американца японского происхождения Томми Коно, бывшего, кстати, моим кумиром. Я видел этого нашего великого спортсмена в Сухуми, где он был на сборах. Он днём тренировался, а вечерами крушил ларьки и другие мелкие постройки на берегу моря, как будто они были картонными. Да и людям лучше было не попадаться на его пути. Меня-то он не трогал, как 'своего' (не подумайте дурного, я имею ввиду - штангиста), а кое-кому перепадало как следует. Это был человек-скала! Сибиряк, бывший золотодобытчик, он добыл максимум золота на соревнованиях. Но вино всё-таки погубило его.

В то же время, сколько людей совершенно непьющих, верных мужей и точных исполнителей - поразительно бестолковых! Я уже не говорю об их творческих возможностях. Но сам я, будучи заведующим кафедрой, предпочитаю иметь в коллективе непьющих, морально устойчивых сотрудников и преподавателей, чем талантливого пьянчужку и аморальщика! Знаем мы таких не понаслышке!

В конце 70-х годов я заметил среди своих студентов талантливого юношу и стал давать ему задания. Особенно хорошо получалось у него написание заявок на изобретения. Звали студента Сашей, фамилия была Серх. Так мы с ним получили авторские свидетельства на несколько десятков изобретений в области маховиков и приводов к ним.

А начали с оригинальной маховичной катапульты (для разгона самолётов с авианосцев и тому подобного), и назвали изобретение 'Средство для разгона масс'. Потому, что действительно разгонялась какая-то масса - самолёт, ракета, просто груз и так далее. И на это изобретение пришёл запрос из: КГБ. Оказывается, там решили, что это средство для разгона масс: народных. То есть вышедшей на демонстрацию толпы, вроде водомёта. Но пришлось разочаровывать 'товарищей' с Лубянки.

С Сашей мы скоро сошлись характерами. Он часто приходил ко мне домой, мы занимались наукой и нашими изобретениями. Ну, и 'обмывали' свои успехи. Несмотря на разницу в возрасте - ему было около двадцати, а мне - под сорок. Вскоре и мой младший сын Леван, закончив службу в армии, приехал в Москву, где я устроил его на ЗИЛ, как тогда говорили 'по лимиту'. Леван часто бывал на кафедре и сумел покорить сердце нашей молоденькой красивой сотрудницы - Наташи. Они вскоре поженились, а Леван поступил учиться в наш институт на вечернее отделение. Работал он на ЗИЛе шофёром.