Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

- Каким же я оказался предусмотрительным! - мысленно похвалил я себя, - что развёлся. Иначе Оля обязательно родила бы, и я, 'средний по величине рогатый скот', всю жизнь:Как татары - мудрый народ, говорят: 'Пять минут сигарга - на всю жизнь - каторга!'.

Моня как-то засуетился и быстро ушёл, а мы отметили приезд Оли. Женщины быстро подружились, и к вечеру мы вместе пошли гулять по набережной Яузы, что была в пяти минутах хода. Оля, ложась спать, постелила себе в маленькой комнате на узкой тахте, а нам разрешила спать на широком брачном ложе (на котором собственно, я сплю и по сей день, но только совсем с другой Тамарой).

Скоро Оля легла в больницу, ей сделали аборт, но как-то неудачно, или что-то там обнаружили, поэтому задержали в больнице ещё на месяц. Мы с Тамарой регулярно посещали Олю в её палате, куда тайком приносили вино. А женщины из излишков своих обедов готовили закуску. Моня не посетил Олю ни разу - чего он боялся, не поймёшь!

Когда Оля вышла из больницы, то Тамара взяла над ней шефство. Она водила её по художественным вузам, чтобы Оля могла поступить туда. Были в Суриковском (что в двух шагах от нашего таганского дома), в Строгановском, Текстильном, где есть специальность художника по тканям. Но почему-то каждый раз Оля, приходя с собеседования, где она показывала свои работы, ложилась лицом вниз на постель и громко ревела. В её работах специалисты 'не нашли школы', понимаешь ли! А то, что рисунки всем нравятся, им наплевать!

Новый Год мы встретили втроём, и как ни странно, очень весело. Были сильнейшие холода, около сорока градусов мороза, все боялись и нос показать наружу. Тогда я разделся до плавок и босиком, сильно выпивший вышел во двор. Я там ходил, размахивал руками, пугал случайных прохожих. Дамы смотрели на мои подвиги в окно. Тогда я и узнал о своей нечувствительности к холоду, что позволило мне позже стать 'моржом'.

А уже поздней весной Тамара развелась со своим Лёшей и загуляла. То есть стала пропадать из дома. Мы с Олей переживали, но стали тайком от Тамары 'встречаться'. Если Тамара до часа ночи не приходила, то Оля перебиралась ко мне в брачное ложе.

Однажды Тамара пришла часов в семь утра, сильно выпивши. Высокомерно заявила, что выходит замуж за пожилого, но очень богатого человека по фамилии Вагин. Всё хвасталась: 'Вагин приказал, Вагин послал', и тому подобное. Я разозлился.

- Слушай, - говорю, - а когда ты выйдешь замуж за него, то переменишь свою фамилию?

- Конечно, - гордо ответила ничего не подозревающая 'невеста', - я буду госпожой Вагиной!

- Нет, дорогая, перемени ударение, ты будешь просто Вагиной! - убил я её своим каламбуром, - а если ты вагина, или по-русски ещё проще, то катись отсюда колбаской по Малой Спасской. А лучше - скажи 'деду' - своему престарелому Вагину - 'в Москву еду!' То есть из Мамонтовки - к нему, деду, в Москву!

И я, на радость Оле, выпроводил пьяную Тамару за дверь. Ну, не примет её 'жених', поедет домой в Мамонтовку, это недалеко.

Мы снова зажили с Олей как прежде. Но она была уже учёной - попросила в больнице, чтобы ей поставили 'спираль' против беременности. Так что мы были раскованы в своих действиях, не то, что раньше. Кроме того, очень раскрепощало меня то, что я уже не был связан с Олей брачными узами. Я, кажется, стал понимать грузина Коридзе, который 'в нэволе нэ размножается'!

Летом мы поехали в Сухуми к маме в гости. Мой старший сын Владимир, который жил там же вместе с бабушкой, женился на своей институтской подруге Лене. Я, конечно же, не говорил, что развёлся, и мама ожидала мою новую жену Олю. Когда же увидела нас вместе, только спросила: 'А кто этот мальчик?'

Оля быстро сошлась характерами с сыном и невесткой, ну а мама никак не хотела признавать Олю женщиной.

- Я слышала, что в Москве существуют однополые браки, неужели у вас такой, а? Как стыдно! - тихо говорила она мне.

Соседи по дому видели, как Оля в джинсах, закинув ноги на ветку олеандра, с сигаретой в зубах, 'резалась' с сыном во дворе в карты. И они тоже отказались признавать в ней женщину, тем более жену 'большого абхазского учёного'. Гомосексуализм на Кавказе исторически широко распространён, и соседи решили, что я привёз на Юг своего 'мальчика'. Но они простили мне эту слабость, как 'большому абхазскому учёному'.

Вернулись мы в Москву - и не можем выйти из метро к своему дому, не выпускают. Мы вышли с Таганской-радиальной и увидели на площади огромную толпу народа. Мы решили, что это связано с Олимпийскими играми, но заметили, что все взоры направлены на Театр на Таганке.

- Что случилось? - невольно спросили мы у людей.

- Высоцкий умер! - ответили сразу несколько человек. Это было настолько неожиданно, что мы аж онемели.

- Власти убили, не иначе! - подумал я, - но формально оказался неправ.

Оля заплакала, мы постояли ещё немного, и пошли домой. Помянули любимого барда и занялись своими делами. Меня ждал трудовой год, а что ждало Олю - не знаю. Скорее всего, опять 'халтура' с Моней, игра на гитаре и пение. Рисование Оля забросила, как только узнала у 'спецов', что у неё нет 'школы'. Так всё оно и оказалось - 'халтура' у Оли с Моней была, а былой близости с ним уже не возникало. Близость, зато, была у нас.

Я регулярно ходил в ИМАШ, нужно было работать с Моней по его докторской тематике. Ося успешно защитил диссертацию и уехал работать в Киев, на прежнее место. В Москву он приезжал часто.

Как-то я увидел Инну, она весело меня приветствовала и таинственно пригласила в свою комнату после работы. 'Не иначе, понравилось в Расторгуево и хочет повторить!' - решил я, но ошибся. В шесть вечера я зашёл в комнату к Инне и увидел на столе колбу с какой-то жидкостью, бутылку газировки и два гамбургера. По какому-то случаю пьянка, и это неплохо!

Инна заперла дверь, чтобы не беспокоили уборщицы, и мы врезали за встречу. В колбе оказался спирт, его иногда выдавали, как мы шутили, для 'протирки электронной оптики'. Уже захмелели, а причины 'застолья' я не обнаруживаю.

- Инна, - не выдерживаю я, - скажи, в чём дело, ты снова хочешь переспать со мной или к чему мне готовиться?

- Нет, - фыркнула Инна, - про это забудь, а вот красивую бабу я тебе 'подобрала'. Она, оказывается, как-то видела тебя и 'не возражает'! Едем?

Кто же будет возражать против красивой бабы, тем более, что она сама 'за'? Я позвонил Оле, предупредил, что еду по делам, и мы с Инной выпили за успех 'безнадёжного дела'. Если бы Инна знала, за какое 'безнадёжное дело' она пьёт!

Мы остановили горбатый 'Запорожец', который вела дама. Она согласилась подбросить нас, хотя предупредила, что только учится водить.

- Я езжу очень медленно, но зато не возьму с вас денег! - весело предупредила она.

Инна села с ней рядом и показывала дорогу. Почти через час я увидел, что мы подъехали к дому:Тамары маленькой!

- Инна, ты что мне голову морочишь! - вскричал я, - или я не вижу, куда мы приехали?

Инна поблагодарила даму-водителя, извинившись за мою горячность, и мы вышли.

- Я тебя веду к Людмиле, помнишь такую красивую женщину? - пояснила мне Инна. - Она с мужем развелась и сейчас свободна. А Тамару не бойся - у неё полно поклонников. Она ушла из Академии Наук и сейчас работает официанткой в ресторане 'Охотничий'. Ты представляешь, какой у неё там контингент? Приходит домой к часу ночи, а встаёт поздно, ты её и не увидишь.

Людмила действительно была очень красива, и я, будучи подшофе, зайти согласился. Пошли мы 'через магазин', где я прикупил вина. Пока Инна звонила в дверь, я стоял поодаль с бьющимся сердцем. Наконец, Людмила открыла, и я прошмыгнул к ней в комнату.

Было около девяти вечера. Мы прилично набрались, сидели, шутили, смеялись. Было жарко в комнате, и я разделся до плавок. К тому же я так выглядел выгоднее, чем одетый.

Когда пьёшь много вина, извините, часто бегаешь 'куда король пешком ходит'. Я выразительно посмотрел на Людмилу:

- Иди так, там все спят, - успокоила она меня.

И я пошёл, карабкаясь за стены темнющих коридоров, с трудом вспоминая дорогу в туалет, когда я по ночам ходил туда из комнаты Тамары. После яркого света в туалете, дорога назад показалась ещё темней и запутанней. Я, напрягая всю свою память, шёл на 'автопилоте'; наконец, я нащупал дверь и, открыв её, вошёл.

В комнате горел ночник, и у кровати почти раздетая Тамара снимала с себя чулки. Ничего, не понимая, я замотал головой. Тамара взглянула на меня и спокойно спросила:

- Нурик, это ты?

Я закивал, дескать, да, она не ошиблась.

- Откуда ты? - продолжала Тамара, не меняя тона.

- Из дому, вестимо, - с сомнением, ответил я.

- Прямо так в плавках и шёл? - не удивляясь, спросила Тамара.

- А то, как же! Нам, грузинам, всё равно:- но дальше не стал продолжать.

- Садись, коли пришёл, - пригласила Тамара и накинула халатик.

Я присел на детскую кровать с проваленной сеткой, и колени мои тут же оказались выше головы.

В таком положении застала меня разъярённая Инна, отворившая дверь без стука. С Тамарой она и не поздоровалась.