Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

Но утром, встретившись с Олей, я велел ей побожиться, что баб больше она мне приводить не будет.

- Мне с лихвой хватит тебя и Тамары, пока, по крайней мере! - честно признался я жене.

- Договорились, замётано! - быстро согласилась Оля, - баб больше не будет!

Месяца два мы прожили спокойно: гостей было не так уж много, и Оля никак не 'чудила'. Всё это время я раза два в неделю встречался с Тамарой-каланчой, или Марочкой, как я ее стал называть с подачи ее же мамы Вики. Встречались мы по вечерам у Марочки и ее мамы дома, что напротив китайского магазина 'Чай' на Мясницкой, и я проводил у них ночь. Мама Вика была красивой блондинкой моложе меня и меньше меня ростом. Нетрудно предположить, что подконец моя любовь с дочки перекинулась на ее маму, а сама Марочка нашла себе другого и стала приводить его домой по ночам. А вскоре я решил, что удобнее и естественнее встречаться со своею собственной женой, которая и возрастом и ростом значительно меньше меня, чем с довольно большим коллективом. К моему увлечению, которое я не скрывал от жены, Оля относилась не то, чтобы терпимо, а даже с интересом. Может ее заинтриговала пикантность моих с Марочкой и Викой отношений, а может, что другое. Поймешь разве баб? Даже перестала приводить для меня девушек.

И вот, однажды вечером, уже после моего полного возвращения домой, приходит она под ручку с незнакомым мужиком. Оба чего-то улыбаются. Я здороваюсь, вежливо приглашаю гостя за стол, ставлю бутылку.

- Вова, - представился мне смазливый блондин лет тридцати пяти, - доцент института иностранных языков имени: Да не всё ли равно, чьего имени? Очень, очень рад с тобой познакомиться! - и улыбается белоснежной улыбкой.

Оля тихо хихикает. Вова присел рядом со мной, взял стакан и попросил:

- Называй меня, пожалуйста, тоже на 'ты'! И давай выпьем на брудершафт за это!

Мы, скрестив руки, выпили, и Вова взасос поцеловал меня в губы. Я, вытаращив глаза, смотрю то на Олю, то на Вову, ничего не понимая. Оля почти давится от скрытого смеха. Вова нежно погладил меня по бороде и сладко прошептал:

- Какой красивый мальчик, я просто влюбился!

- Ребята, тут что-то не так, - недоумённо пробормотал я, вы что - пьяны, или дурите меня?

- Всё путём, - вдруг вступила Оля, - ты же сам просил больше тебе баб не приводить, вот я и привела красивого мужика! Чем он тебе не нравится?

- На предмет чего? - поинтересовался я, - и кто кого должен трахать, тоже поясните, пожалуйста!

- Ну, зачем же так грубо! - застеснялся Вова, - и что за слово 'трахать', разве в этом смысл отношений! А почему нельзя любить друг друга, как друзья, как родные души? Нурбеша, - ласково назвал меня Вова, - давай станем друзьями! Разве это плохо? - Вова, говоря эти слова, нежно поглаживал мне руку, преданно заглядывая в глаза.

- Нурбеша - это ново! - заметил я, - ну, давай дружить, если хочешь, только не лапай меня, жена ведь смотрит, ревновать будет! Ну, что ж, тяпнем за вечную дружбу!

И мы 'тяпнули'. Потом ещё. Водка кончилась, и Вова побежал в магазин.

Оля была возбуждена и страшно довольна. Пока Вова бегал в магазин, Оля горячо убеждала меня:

- Это нечто новое, сейчас вся творческая элита не отвергает это! Не обижай человека, он очень одинок, а трахаться совсем не обязательно!

Прибежал Вова, принёс литровку виски. Мы выпили за творческую элиту, за любовь до брака: и так далее, потом просто бормотали: 'Бум!'. Меня повело, хватаясь за всё, я поковылял к кровати и рухнул. Вова продолжил тосты с Олей:

Я проснулся часов в шесть утра - захотелось пить. Я заметил, что лежу поверх одеяла, а рядом лежит что-то непонятное, тоже одетое. Батюшки-светы, да это же мужик белобрысый! Откуда он здесь, да и где я сам?

Осмотревшись, я понял, что нахожусь в своей койке в комнате на Таганке. Где же Оля? Обернувшись, я увидел Олю, тоже одетую, на тахте, которая служила нам тайным ложем до женитьбы. Я перелез через мужика и, выпив воды, сдвинул Олю к стенке и лёг с ней. Постепенно стала приходить память, и я припомнил вчерашний вечер. Растолкав Олю, я приказал ей рассказать всё, как было.

- Ничего не было, выпили вы с Вовой, ну и завалились на койку вместе. Не бойся, вы оба заснули мгновенно, оба одетые, так что ничего и быть не могло! Вова - хохмач и хороший парень, не обижай его, как проснётся! А теперь поспим немного, голова болит! - попросила Оля.

У меня самого раскалывалась голова, и я заснул. Утром Вова заспешил на свои занятия, и Оля его проводила. Я притворился спящим. Вова поцеловал меня в щёчку, Олю тоже, и ушёл.

Занятий у меня сегодня не было, и я решил выспаться. Мы разделись и перешли на широкую постель. Оля стала приставать.

- Или ты больше не будешь спаривать меня с бабами, мужиками, животными, растениями, или я не буду подаваться на твои приставания, то бишь - на любовь! - предупредил я Олю.

Оля клятвенно обещала не спаривать меня больше ни с кем, и я подался на её приставания, то бишь - на любовь.

Тамара 'маленькая'

Вот, рассказываю я про нашу с Олей весёлую жизнь, а как же Моня? Ведь он всё это дело с моей и Олиной женитьбой затевал, как ширму для своих хитрых целей. Но Оля стала избегать встреч с Моней, и если и встречались с ним, то только в моём присутствии. Причём держала она его в 'чёрном теле'. А Моня смотрел на неё, моргал, и чуть ни плакал.

Однажды он осмелился перечить ей в чём-то. Оля вспылила и отчитала его:

- Как смеешь ты, несчастный кандидат наук, спорить с профессоршей? - И это было сказано без тени юмора.

Или как-то Моня разлил в комнате какую-то жидкость - чай там, или кофе. Оля тут же принялась отчитывать его за неряшливость. Она, дескать, день и ночь блюдёт чистоту жилья, а Моня только и 'гадит' вокруг себя. Да, да, именно так и сказала - 'гадит'!

Бедный Моня разорвал на себе белую рубашку (хорошо, что полетели только пуговицы!) и с истеричными причитаниями стал подтирать ею пол. Я отчитал Олю, заставил её пришить пуговицы 'взад' и выстирать рубашку.

Был тёплый апрель. Я вечером, в первый раз после зимы, открыл окно и стряхнул вниз пыль с карниза. И из-под окна метнулась чья-то фигура.

- Моня! - разглядел я, - Моня, что ты здесь делаешь? Но Моня стоял неподвижно у дерева посреди двора.

Я выбежал во двор и подошёл к Моне. Он стоял у дерева с отсутствующим выражением лица, а из глаз его капали слёзы.

- Моня, ты что, пьян? - спросил я. Но тот только молча покачал головой. Я затащил его в комнату. Мы с Олей тормошили его, замучили его вопросами, но Моня не отвечал. Пытался улыбнуться сквозь слёзы, но глаза всё равно оставались печальными.

- Развожусь с Капой! - наконец выдавил он из себя, - не могу больше жить с ней. Я ночами стою у вас под окном, слушаю все ваши разговоры. Я знаю, что вы живёте друг с другом как муж с женой и обманываете меня. Когда вечером вы задёргиваете штору, я становлюсь на ящик и подсматриваю за вами в щёлку. А зайти не могу - стыдно!

Я слушал моего друга, не зная, что и отвечать ему. Оля гладила его по голове и целовала в лицо, плача при этом. Индийский фильм, да и только! Оставалось разве только запеть всем вместе: 'Дуниа, а-а-а!' и заплясать босиком.

Но мы не стали этого делать, а 'врезали' водки. Русские же мы, в конце концов - и я, и Моня - карайлар, и француженка Оля! На ночь мы Моню не отпустили. Я хотел, было, лечь на узенькую тахту, наше первое ложе, по-дружбе уступив своё место Моне, но Оля запротестовала, и предложила улечься втроём на наше брачное ложе. Тогда мы с Моней оба замотали головами.

- Нечего разврат устраивать! - авторитетно, по-профессорски заявил я, и предложил бросить монету. Но Моня уже стелил себе на узенькой тахте.

Ночью Оля была активнее обычного, и мне едва удавалось затыкать ей рот. Я заметил, что Моня не спит и внимательно наблюдает за нами.

- Вуайерист херов! - подумал я, но решил, что это безобиднейшее из половых извращений.

Моня поселился у нас. После работы он приходил к нам, и мы ужинали втроём. Иногда он просился немного полежать на широкой койке: бока, видите ли, он отлежал на узенькой. Ну и лежал он на нашем брачном ложе, пока мы сами не заваливались туда спать. Я заметил, что Моня обычно лежит, уткнувшись носом в подушку, вынюхивая что-то.

- Фетишист чертов! - заключил я и решил, что годится всё, кроме садизма.

У Мони после смерти его отца осталась отличная двухкомнатная квартира у Филёвского парка. Туда он перешёл, уйдя от семьи. Но фактически с апреля он жил у нас с Олей.

А после майских праздников у нас на Таганке начался капитальный ремонт. Нас хотели отселить на край города, но мы не согласились. Формально мы продолжали жить в нашей квартире, а фактически перешли к Моне в Фили.

Бабку-'коммунистку' отселили в наш же дом, этажом выше, в пустующую комнату. Стало быть, в нашей квартире освободилась комната, и мы могли претендовать на неё. Моня первый 'додул' до этого и вместе с Олей отправился в Райисполком требовать освободившуюся площадь. Мне было неудобно что-либо требовать от властей и я, отдав им паспорт, отказался идти вместе.