Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Сингапур пал 15 февраля. Это можно было предсказать – слишком мало защитников, слабый командующий, деморализованный гарнизон и смекалистый враг. Черчилль еще в начале января понимал, что поражение неизбежно, хотя думал, что неизбежное случится через несколько месяцев, а не недель. Ближе к полудню Персиваль с шестью офицерами встретились с Ямаситой на заводе Ford Motor. Японский генерал, получивший в Токио прозвище «малайский тигр», потребовал безоговорочной капитуляции. Он блефовал; у Ямаситы закончилось горючее и боеприпасы, а потери были столь велики, что японцы понимали: наступление захлебнулось. Однако Персиваль решил, что у него нет выбора: сбежал командующий австралийской 8-й дивизией, дезертировали индийские и малайские войска, в городе почти не осталось питьевой воды. Итак, для защитников Сингапура все закончилось командой: руки вверх, оружие на пол».

Японский журналист написал, что видел, как в лагерь для военнопленных под звуки волынок шла группа шотландских горных стрелков. К его удивлению, шотландцы не выглядели опечаленными и, несмотря на поражение, сконфуженными. Необъяснимое поведение с точки зрения японцев. Какое-то время после капитуляции государственные флаги Великобритании продолжали развеваться над общественными зданиями, словно напоминания о далеком прошлом. Потом японцы их сорвали. Без малейшей иронии победители переименовали город в Сенан – в переводе с японского «Свет юга». Ночь накрыла сцену хаоса. Двумя днями ранее захватчики убили многих врачей, медсестер и пациентов госпиталя, располагавшегося в пригороде. Теперь победители взялись за китайцев, живших в Сингапуре (более 5 тысяч человек), и вскоре по всему острову были расставлены копья с насаженными на них отрубленными головами. Узнав о поражении, Брук написал в дневнике: «Если армия не может сражаться лучше, чем делает это сейчас, мы рискуем потерять нашу империю!» Черчилль не преувеличивал, когда спустя несколько дней сообщил Рузвельту, что падение Сингапура было ««худшей катастрофой и крупнейшей капитуляцией в британской истории»[1221].

Японцы были настолько уверены, что город всегда будет принадлежать им, что отправили крупнокалиберные морские орудия «Виккерс» на другие участки Тихоокеанского театра. Они были знакомы с принципом действия этих орудий; с 1910 года завод «Виккерс» изготавливал 14-дюймовые орудия для японского военно-морского флота. Японцы разработали новейшие корабельные орудия, взяв за основу английские «Виккерс», и, справедливости ради, следует отметить, что в то время лучшими были корабельные орудия фирмы «Виккерс». Быстроходный смертоносный японский линейный крейсер Kongo, который прикрывал декабрьскую высадку к северу от Сингапура, был вооружен орудиями «Виккерс». Британцы построили Kongo для Японии в 1913 году. Королевский флот обучил целое поколение японских офицеров искусству артиллерийской стрельбы. «Дядя Сэм и Британия были крестными родителями новой Японии», – позже написал Черчилль, добавив, что меньше чем за два поколения японцы сменили самурайский меч на линкоры. Британцы хорошо обучили японцев, и теперь английские пехотинцы и моряки пожинали плоды этой учебы от Явы до Сингапура[1222].

Сингапур, который англичане за 123 года превратили из рыбацкой деревушки в финансовую столицу Южной Азии, был потерян всего за семь дней. Британские и австралийские военнопленные вскоре были отправлены на север, на берега реки Квай, в Таиланд, где их использовали на строительстве железной дороги, длиной 250 миль, из Бангкока в Тамбузаят. Более 13 тысяч погибло в течение следующих трех лет от японских пуль и штыков, от недоедания и страшных тропических болезней. Выжившие назвали эту дорогу «дорогой смерти». Однако большинство индийских солдат не разделили эту судьбу. Более 30 тысяч индийских военнопленных – они называли себя Индийской национальной армией – объявили о своей преданности индийскому националисту и фашисту Субхасш Чандра Босу и Токио, которое финансировало Боса. Они восстали против Лондона и присоединились к японцам на пути к их следующей цели: Бирме. Персиваль выжил в плену. Вернувшись после войны домой, он стал «бывшей персоной», его не приглашали на празднования, связанные с победой, его сторонились, написал сэр Джон Киган, «из-за неправильного руководства Малайской кампанией, которое привело к катастрофическим последствиям. Черчилль так и не смог простить его[1223].

При свете солнца японцы творили ад, что способствовало полету фантазии Йозефа Геббельса. «Если бы я был англичанином, – написал он в дневнике, – я бы опасался за судьбу империи… Были времена, когда мы считали, что существование Британской империи необходимо для благоденствия Европы. Но это время прошло… Черчилль упустил шанс, который мы дали англичанам. Англии придется дорого заплатить за ошибку своего политика». Что же касается политического будущего Черчилля, Геббельс с Гитлером сошлись во мнении, что «можно предположить, что его ждет провал на политической арене»[1224].

Многие в Лондоне соглашались с этим. Большинство верило, что будущее поражение такого масштаба положит конец политической карьере Черчиллем. Но не так уж много частей империи было потеряно.

Еще со времени своей поездки в Америку Черчилль знал о серьезных проблемах в Сингапуре. Японцы, сказал он канадцам в декабре 1941 года, обрушили на британцев «водопад катастроф». Он предупреждал, что впереди будет много горя и страданий, и это время наступило. Черчилль сообщил о потере Сингапура 15 февраля по радио, эта передача облетела весь мир. Гарольд Николсон написал, что Черчилль взывал к «национальному единству, а не критике, по примеру Невилла Чемберлена». Британцам, «слишком нервным и раздраженным, чтобы от них можно было отделаться изящными фразами», речь понравилась. «А что еще он мог сказать?» – написал Николсон. Двумя днями ранее Черчилль направил дело в палату общин и быстро закрыл его, сказав, что официального расследования причин капитуляции Сингапура проводиться не будет (как в случае большинства военных неудач с 1939 года), чтобы «не выдвигать скороспелых взаимных обвинений в тот момент, когда мы подавлены этой трагедией, и скорбим о неудаче». Никакого официального расследования никогда не проводилось. Обвинениями обменивались все, на улицах, в пабах и в палате общин, где Черчилль в тот день, в ответ на вопросы о том, как и почему такое произошло в Сингапуре, «стал раздражительным и довольно грубым». Гарольд Николсон опасался, что «изменение общественного мнения лишит Уинстона его легенды»[1225].

Британцы, написала Молли Пэнтер-Доунес, хотя открыто критиковали Черчилля – годом ранее это казалось невероятным – «не хотели потерять мистера Черчилля, но и войну не хотели проиграть». Би-би-си и пресса потчевали британцев успехами в Западной пустыне и Сингапуре, когда там были одни неудачи. Они были сыты по горло увеличенным нормированием – 2 пинты молока на взрослого в неделю, строгие ограничения на бакалею и сухофрукты. Они испытали потрясение на той неделе, когда немецкие линейные крейсеры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вместе с «Принц Ойген» выскользнули из Бреста и в дневное время успешно прошли по усеянному минами Ла-Маншу, мимо британских радаров (немцы их заглушили) и береговых орудий (не могли прицелиться из-за сгущающегося тумана). Все три корабля немного пострадали от мин, но тем не менее благополучно прибыли вечером в немецкий порт на Северном море. Торпедоносцы-бомбардировщики, которые могли бы остановить немецкие корабли, отправились в Александрию для предотвращения будущих действий со стороны итальянских водолазов-подрывников. Шесть торпедоносцев-бомбардировщиков «Фэйри Суордфиш» отправленные, чтобы перехватить эти корабли, были сбиты, как и четыре средних бомбардировщика «Хэмпден». Наперекор слухам, Адмиралтейство не было захвачено врасплох, поскольку давно подозревало, что немецкие корабли могут попытаться ускользнуть. Черчилль заявил, что говорил об этом в палате общин, чтобы британцы понимали, что «наши дела ведут не полные дураки и тупицы». Однако побег немецких кораблей и падение Сингапура привели британцев к мысли о необходимости начать все сначала, но уже с новым составом кабинета, в который должен войти сэр Стаффорд Криппс, написала Пэнтер-Доунес, со свойственной ему той «прямотой высказываний», которую «народ давно и тщетно пытался услышать от премьер-министра»[1226].