Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

За три недели до начала Ванзейской конференции – Черчилль только приехал в Оттаву – два чешских диверсанта были сброшены на парашютах с британского бомбардировщика «Галифакс» в Чехословакию. Они направлялись в Прагу, где находился штаб Гейдриха, которого ненавидели все чехи. Эти чехи прошли подготовку в отделе специальных операций Хью Далтона. Их миссия, санкционированная чешским правительством в изгнании, заключалась в преследовании Гейдриха до тех пор, пока не представится возможность его уничтожить[1195].

Сэр Стаффорд Криппс, получив разрешение покинуть Москву, вернулся в Лондон 23 января. Он еще не был готов уйти в отставку. Левые убеждали его, что он является лучшим преемником Черчилля, а Черчилля надо гнать из кабинета, но даже некоторые правые считали эту меру чрезмерной. Геббельс тоже считал, что Криппс пред назначен для «номера 10», откуда, считали в Берлине, он будет заниматься большевизацией Англии. Криппс был мрачным человеком, неважным оратором; его единственной слабостью, похоже, были сигары, но в начале войны он объявил, что отказывается от сигар в качестве символической жертвы. Говорят, что Черчилль, узнав об этом, пробормотал: «Плохо дело, это была его последняя связь с человечеством». Через два дня после возвращения Криппса премьер-министр предложил ему место министра снабжения, где он будет служить под началом Бивербрука, если Черчилль сможет убедить Бивера занять пост министра промышленности. Таким образом, Криппс оказался бы в правительстве, но вне военного кабинета и, что еще хуже, под началом Бивербрука, которого Криппс терпеть не мог. Криппс, осторожный и искушенный политик, отложил свое решение до вотума доверия в палате общин[1196].

В начале 1942 года Криппс был самым перспективным кандидатом на место премьера; двумя другими кандидатами были Иден и министр труда Эрнест Бевин. Но Иден и Бевин были чрезвычайно преданы Черчиллю; представить, что они предадут его и коалиционное правительство, было невозможно. Эттли, глава Лейбористской партии и оппонент Черчилля, тоже ставил верность правительству выше собственных амбиций. Криппсу очень хотелось занять место премьер-министра, но он не собирался предпринимать какие-либо действия, пока не будет уверен в основательной поддержке.

Бивербрук тоже считал себя претендентом на это место. У него были поклонники, и главным среди них был он сам. Аверелл Гарриман вспоминал, что Бивербрук «зимой 1942 года, когда все шло из рук вон плохо… считал, что Черчилль не удержится у власти и у него [Бивербрука] появится шанс стать премьер-министром». Бивербрук, несомненно, обладал некоторыми качествами военного лидера; ни у кого не вызывали сомнения и его организаторские способности. Но у него был невыносимый характер, и ему, в отличие от Черчилля, никогда бы не удалось пробудить в англичанах воинственный дух. И он, конечно, понимал это, о чем свидетельствует письмо, в котором он ругает Черчилля за политику в Северной Африке: «Волны неустанно бьются о скалистое побережье Нью-Брансуика. То тут, то там особенно сильные волны злобно обрушиваются на скалы. Это называется «ярость». Это – я». Его лучшие качества, как написал его биограф Кеннет Янг, проявились в качестве помощника и друга Черчилля. Черчиллю нравился его острый ум, и Старик использовал его в качестве «точильного камня, на котором заострял свои знаменитые высказывания». Худшие качества Бивера немедленно проявились, окажись он у руля. В конце концов тридцатилетняя дружба взяла верх над амбициями; Бивер публично отказался участвовать в борьбе за высокий пост и в письме Черчиллю заявил о своей преданности «лидеру нации, спасителю нашего народа». Однако прошло немного времени, и он начал нашептывать лейбористам, что Черчилль скоро покинет пост. Он делал это за спиной Черчилля, прекрасно осознавая, что подобные разговоры могут больно ударить по его старому другу. Черчилль знал об интригах Бивера. Эрнест Бевин говорил об отношениях Черчилля и Бивербрука: «Он [Черчилль] похож на человека, который женился на шлюхе; он знает, что она – шлюха, но все равно любит ее»[1197].

Ни один из этих претендентов, как Черчилль с 1940 года, не заслужил того публичного уважения и популярности, которые были необходимы, чтобы управлять в военное время. Его критиковали палата общин и пресса, но Черчилль «решил не отступать ни на шаг». У него было три безусловных преимущества, и он знал об этом. В 1940 и 1941 годах он показал себя защитником народной воли; в отличие от Чемберлена он любил и почитал палату общин как неотъемлемую часть английской жизни, и, несмотря на критиков, заменить его в сердцах англичан не мог никто. Спустя годы Брайан Гарднер, ветеран Флит-стрит, историк, написал: «Большинство британцев были готовы и дальше вести войну с человеком, которого они знали, которого многие любили, с человеком в «костюме сирены», с сигарой, пальцами, сложенными буквой V, и ухмылкой». Его смещение вызвало бы неудовольствие. В палате общин понимали это[1198].

Лидером тех, кто нападал на Черчилля, был член парламентской партии лейбористов Эньюрин (Най) Бивен, сорокачетырехлетний пьяница из Северного Уэльса, чьи речи были похожи на пенящиеся и бурлящие потоки, сбегающие с горы Сноудон. Он был членом редакции газеты The Tribune, изданием левого толка, основанный пятью годами ранее Стаффордом Криппсом. Бивен, как ему казалось, раскрыл суть проблемы в статье, напечатанной в The Tribune по возвращении Черчилля: «У многих начинает возникать вопрос: так ли хорош Черчилль в военных делах, как хороши его речи?»[1199]

Бивербрук, который старался привлечь в свои газеты молодых, перспективных интеллектуалов левого толка, был наставником Бивена в 1930-х годах. Из-за того, что Бивену недоставало жесткости, Бивербрук считал, что он может стать Лениным для Англии, однако, по его мнению, Бивен любит жить на широкую ногу, и это мешает ему уверенно следовать по ленинскому пути. Однако, как и Криппс, Бивен противостоял политике умиротворения в конце 1930-х и в тот момент с неохотой признавал Черчилля единственной подходящей кандидатурой (как и Криппс), но скорее не как спасителя империи, а как защитника от социалистического опыта Советского Союза. Это не было патриотизмом в том смысле, в котором понимал его Черчилль, это была «гибкая» защита левых от иностранных течений и сложных философско-политических систем, таких, которые могут понравиться только интеллектуалу. Когда Колвилл позже написал, что Черчилль «ненавидел казуистику», он имел в виду Бивена. Хотя Черчилль «считал парламентскую оппозицию источником жизненной энергии британской политики, но форма, в которой Эньюрин Бивен преподносил это, казалось, ничем не способствует достижению нашей главной цели – победе в войне». Но Черчилль считал, что не стоит тратить время на личную неприязнь, и как-то сказал своим коллегам в палате: «Ненависть, которая у меня еще осталась – а ее осталось немного, – я лучше приберегу для будущего, чем для прошлого». Он называл это «разумным и бережным расходованием желчи». Черчиллю нравилось находиться в компании тех, с кем он был не согласен, но он провел границу между собой и Бивеном не из-за взглядов Бивена, а потому, что Черчилль сомневался в его патриотизме[1200].

Непростительный грех[1201].

Бивер был депутатом от Тредегара, шахтерского города, расположенного в Западном Гвенте. В этом городе местные хирурги занимались главным образом вывихами, переломами и раздробленными костями шахтеров, и мужчины здесь умирали в основном от туберкулеза и пневмокониоза, который убил отца Бивена. Дед Бивена установил железную ограду вокруг кладбища, место для которого было выбрано в середине XIX века далеко от города; на каждом могильном камне значился 1849 год, когда в долине бушевала холера. Северный Уэльс юношеских лет Бивена был местом, где мало у кого после сорока были свои зубы, где чистой воды было так мало, что ванная считалась роскошью, где «коровьими лепешками останавливали кровь». Там, чтобы избавиться от угольной пыли, попавшей в глаза, шахтеры вылизывали друг другу глаза. Там, в Эббу-Вейле, Бивен пообещал себе войти в правительство, чтобы обеспечить современное медицинское обслуживание своему народу. Когда он говорил, что у него на сердце, он не рисовал картины шторма, собирающегося вдалеке, и не обещал залитых солнцем лугов; он говорил о том, что было здесь и сейчас, и его слова и фразы обрушивались на слушателей подобно сильному ветру с градом. Бивен (как Рузвельт, но не Черчилль) говорил со своими слушателями, а не обращался к ним. Слушатели Черчилля наслаждались его фразами, словно получая их из какого-то далекого космического источника, а Бивен бил словом по своим слушателям. Его густые черные волосы были обычно взъерошены, у него был немного отвисший подбородок, а темные глаза светились гневом, решимостью и непреклонностью. Спустя годы Черчилль назвал Бивена «проклятием для страны в мирное время и досадным неудобством во время войны». Однако Бивен заслужил уважение многих своих врагов тем, что в нем не было ни капли фальши. Когда он хмурился, что делал особенно часто в присутствии Черчилля, то был похож на Джона Л. Льюиса, бывшего шахтера, а теперь председателя Объединенного профсоюза шахтеров Америки. Черчилль, когда смотрел на Бивена в палате, видел в глазах уэльсца «огонь непримиримой ненависти». Действительно, до конца жизни Бивен упорно преследовал цель ни больше ни меньше как уничтожение партии консерваторов[1202].