Человечность - Михаил Павлович Маношкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Москву Седой возвратился успокоенный.
«Они правы, — сказал себе, подводя черту под прошлым. — Живем-то мы сегодня».
Теперь рядом с ним были близкие люди. Ему достаточно сесть в электричку, и через час он почувствует их надежные плечи.
Он еще не знал, что через два месяца они высадятся в немецком тылу и погибнут, выполняя задание командования.
* * *
Почтальон приходил после десяти утра. Из окна Лида видела, как он шел по улице, останавливался у калиток, доставал из сумки газеты и опускал в почтовый ящик. Жесты у старика были простые и ясные. Если нес письмо, то перед тем как сунуть его в ящик, постукивал палкой по штакетнику или просто показывал бумажный треугольник. Если же не поднимал головы и неловко, боком отходил от калитки, значит, принес похоронку. С этого момента еще одна беда поселится на улице, еще прольются слезы, еще несколькими сиротами станет больше.
Старик знал, кто кого потерял на войне, а кто ждет не дождется весточки с фронта. Лиду он иногда утешал:
— Пишут тебе, молодушка, чего глаза тереть…
Говорил не для красного словца, знал сам, как горько горе: двух сыновей убило на войне, внучата сиротами стали.
Лида, как всегда, с беспокойством следила за стариком. Тот опустил несколько газет и не спеша направился к дому Суслиных. У калитки он принялся копаться в сумке — такое с ним тоже бывало. Лида замерла в ожидании, кровь схлынула с лица.
Наконец, старик нашел, что искал, — бумажный треугольник, и помахал им, чтобы видели: с фронта!
Лида не заметила, как оказалась на улице.
— Тебе, молодушка. Дай Бог, чтобы все хорошо.
Лида взглянула на почерк, сердце у нее защемило от тягостного предчувствия: это был чужой почерк.
Она вернулась в дом.
— От Сережи? — с надеждой спросила мать.
— Нет.
— От кого же?
— Не знаю… Боюсь… Нет-нет, я сама.
Дрожащими руками она развернула письмо: от Саши Лагина. Ничего страшного.
Но сдержать нервный приступ она уже не смогла. Она упала вниз лицом на кровать и по-бабьи, изо всех сил, закричала.
* * *
В глазах у Лиды мать видела боль и тоску. Это состояние дочери вызывало у матери глубокую тревогу: не случилось бы чего. Без вести пропал сын, после тяжелого ранения и операции не уберегся дома муж, а теперь над дочерью неотступно кружила беда, ждала своего часа.
Изломала семью Суслиных война, а жить-то все равно надо. Плакала мать и открыто, и тайком, глядя на дочь: была что картинка — залюбуешься, а теперь плечи острые, лица нет, одни глаза. И то, слава Богу, жива, поправляется понемногу, желтизны той страшной уж нет. Только вот не отступала от нее тоска — мать сердцем понимала отчего. У детей своя дорога, тут уж ничего не поделаешь. Вырастут, и кто куда, а старики сами по себе. Тем и рады, что дети на ноги станут.
— Иди, дочка, погуляй, что ты все дома, — сказала, хотя самой спокойнее было бы, если бы Лида оставалась с ней. — Может быть, и знакомых кого встретишь…
Мать чувствовала, что для дочери сейчас не было лекарства лучше, чем люди. Лида сама это понимала. Ей давно следовало бы побывать у Костиной сестры, у Лагиных, но она не хотела предстать перед ними в таком виде, не хотела жалости к себе. А вот побродить по Покровке ей, пожалуй, давно надо было.
Она надела свое лучшее платье — теперь оно было ей широко, — вышла из дома. Осень была сухая и теплая. Октябрь щедро рассыпал по деревьям свою позолоту, явив взгляду удивительную красоту увядающего года.
Школа, в которой Лида проучилась девять лет, по-прежнему была безмолвна, как два года тому назад, будто терпеливо ждала возвращения своих довоенных учеников. Около нее грустили тополя и золотом полыхали клены. Лида присела на старую скамью, отдалась воспоминаниям.
На пустыре за школой перекликались грачи, готовясь в дальний путь; под ногами прохожих шуршали листья. Тополя уже обнажились, а клены еще перешептывались между собой — уж не о том ли, что миновало, или что их ждет? А ждали их дожди и холода, снега и метели. Только через много-много очень трудных дней к ним вернется весна, и они опять оживут, оденутся листьями, только другими, новыми, незнакомыми.
Большой золотистый лист, покачиваясь на лету, упал на Лидину ладонь, невесомый и грустный. Лиде хотелось плакать, но она сдержалась: к скамье с ребенком на руках спешила молодая женщина.
— Сейчас-сейчас, потерпи, сыночек, — женщина опустила мальчугана на скамью, торопливо сняла с него пиджачок. Мальчик нетерпеливо пританцовывал обеими ногами.
Она поспешно отнесла его в сторону, подержала за кустом и вернулась назад довольная, что все обошлось благополучно. Мальчик теперь улыбался. Это был забавный голубоглазый малыш.
— Сколько ему? — поинтересовалась Лида.
— Скоро два. А на отца похоронку прислали. Растет Сережка Барков без отца. Вот так и живем — сама на работу, его к бабке…
Женщина была бы миловидна, если бы не усталое лицо, не серый потертый платок, не грубая поношенная одежда и стоптанные брезентовые туфли.
— Пойдем, сынок, а то опять опоздаю. Скажи тете «до свидания».
Мальчик помахал Лиде ручкой и тут же забыл о ней.
«Славный, — позавидовала Лида. — А что если у меня не будет детей? Боже мой…»
Ей больше не хотелось оставаться среди кленов и тополей. Грустный шелест листьев только усиливал ее тоскливые мысли. Не думать бы, забыть о войне, о горе человеческом. Может быть, пойти в кино? Посидеть в знакомом с детства зале, опять посмотреть «Богатую невесту».
У кассы волновалась очередь. Лида не рискнула ввязаться в эту толкучку. Кино в другой раз. Все равно не удалось бы забыться: наивная экранная сказочка теперь не для нее.
Она повернула вдоль летнего сада. Сколько раз она бывала здесь, беззаботная и такая счастливая! Сколько необыкновенного ждала от жизни! Война просеяла ее надежды сквозь свое сито. Иллюзии улетучились, как дым, осталось только то, что дала ей жизнь: фронт, память о Косте, самоотверженность Вани Якушкина, радость, боль и горькие мысли о будущем. Но такие уж горькие? Она ведь не только теряла — она узнала хороших людей, открыла для себя Костю, Сашу и Женю, у нее была любовь.
Она пошла к Оке и неожиданно встретила Мишу Петрова. На том же месте, где встретилась с ним два года тому назад! Тогда она в растерянности блуждала на перепутье, а Миша был энергичен и уверен в себе. Теперь ее опять удивили перемены