Девочка по имени Аме - Анна Аршинова

Кем был для него Данте? Ебрахий испытывал к нему множество противоречивых и ярких чувств: от сильного раздражения до братской заботы. Раньше, когда он считался девушкой и принцессой рода Сарумэ, Кунимити позволял себе помечтать о нем, как о будущей жене и матери его детей. Он даже думал, что влюблен в нее, ведь когда он видел ту изящную куклу, разряженную в яркие шелка, как она улыбалась, что говорила, как смотрела — его дыхание перехватывало, а сердце начинало биться чаще. Наверное, это была влюбленность. Такая странная и сладко-тягучая, потому что ей никогда не стать счастливой. Кунимити, тогда еще, нравилось ей наслаждаться, смаковать ее, упиваться ею, споря с Акито за "принцессу". Но ее отрезало в тот момент, когда он, влекомый подозрениями, позволил себе неслыханную вольность с благородной принцессой: прижал ее к стене, а плотный шелк кимоно сполз с белых плеч. Взору открылась перебинтованная и совершенно мальчишеская грудь, в ноздри ударил металлический запах нечеловеческой крови. Тогда сердце Кунимити остановилось, замолчало и, пораженное, отказывалось даже трепыхаться. Первые мысли были: "Что это?" и "Не может быть", а последующие — "Он" и "такой же". Последние быстро пересилили и удивление, и обиду, и даже разочарование, и все, что всплыло тогда — это странное чувство, кричащее: "Ты не один такой".

Кунимити не сообщили, что с ним происходит. Ему не сказали, что придет время, и он станет ками. Поэтому принц Имубэ считал, что это какая-то напасть, которая досталась ему потому, что мать якшалась с йокаями. Он сам себе казался уродом, опасным для общества, бесплодным и бесполезным, которому только и оставалось, как прожигать жизнь в борделях, пытаться упиться и делать вид, что интересуешься женщинами. Хотя, женщинами Кунимити очень даже интересовался, только вот нельзя было их трогать. Это только усугубляло чувство ничтожности и никчемности.

Одиночество не просто ушло. Одиночество схлынуло, оставив после себя облегчение и совершенно нелогичное чувство родства и разделенности. То, что тебя могут понять, не на словах покивав, а по-настоящему, ведь у самого такие же проблемы, оказалось настолько важным и до одури приятным, что Кунимити просто не сразу это осознал. Но все стало неважно: и недавняя влюбленность, и пол "принцессы", и еще множество других вещей. Осталось лишь "он есть". За это чувство и за это облегчение теперь уже Ебрахий был бесконечно благодарен Данте и считал своим долгом заботиться о нем и оберегать его, как мог и как умел.

Мир Ебрахия имел два ярко выраженных полюса: Цукиеми — родитель и наставник, мудрый и вечный, поэтому к нему стоило прислушиваться, к нему можно было обратиться или попросить помощи, ведь он — пристанище, где тебе никогда не откажут; и Данте, который как-то незаметно обрел статус младшего брата, взбалмошного и неугомонного, но оттого не менее дорогого. Преподаватели говорили об Основном Инстинкте, глаза Удзумэ от таких бесед грустнели — Ебрахий знал отчего, — но самому Футодама-но микото еще выпала возможность почувствовать это. Инстинкт существовал, но ощущался как нечто далекое и его не касавшееся, хотя тело предсказуемо напрягалось и вытягивалось в струнку, когда рядом появлялись люди. Когда рядом были люди, все казалось другим, а мир ярче, четче и опаснее. Угроза таилась за каждым углом, подстерегала в кустах и вообще могла возникнуть на ровном месте. Чувства обострялись, во рту пересыхало, будто от жажды, а дыхание учащалось. Но не было непреодолимого желания защитить, разорвать врага в клочья голыми руками или совершить какое-то безумство. Может, с ним что-то не так?

— Зачем, ты возродил меня? — вдруг спросил Ебрахий, глядя на своего родителя в упор. Вопрос оказался настолько неожиданным для всех, что Хорхе нервно булькнул — именно так можно было назвать изданный им звук. Наверное, о таком просто не спрашивают.

Цукиеми мог бы промолчать. Или не захотеть отвечать, развернуться и уйти — как это делал всегда, когда считал вопрос исчерпанным. Но он этого не сделал.

— Ты умирал, а я мог помочь.

— Лишиться Футодама-но микото — неразумно, — вздохнул Хорхе, смотря на Ебрахия своим фирменным взглядом "это же очевидно".

Смутные старые воспоминания, будто истертые, поношенные и какие-то чужие порой являлись Ебрахию во снах или наяву. Это было похоже на разряд тока, проходящий от макушки до самых пят. Он заставлял застыть, погрузиться в себя и принять. Ведь то была его прошлая жизнь, двадцать человеческих ее лет. Их нельзя вычеркнуть из себя просто так.

Кунимити помнил, что летом 482 года он заболел. Заболел сильно и безнадежно — даже лучшие медики разводили руками. Новые лекарства, основанные на специальной медицине, тоже не дали никаких результатов — принц Имубэ оказался к ним просто невосприимчив. Врачи сдались и вынесли свой вердикт: пять дней, а потом его не станет. Кунимити помнил бледное лицо матери, которая сидела над ним, растрепанная и заплаканная. Она что-то неразборчиво шептала, нервно перебирая пальцами край расшитого кимоно. Он уплывал в огненное марево, вызванное лихорадкой, и возвращался.

На исходе третьего дня дверь в комнату, пропахшую потом и болезнью, распахнулась. На пороге стоял странный субъект, который вроде и выглядел человеком, но острые тонкие клыки и взгляд вишневых глаз, в этом переубеждали. Мать назвала его Принцем, и Кунимити встрепенулся, будто она звала его.

— Я сделаю все, что угодно, только спасите его, — взмолилась Бенихиме. Она бросалась ему в ноги, а он покровительственно гладил ее по растрепанным волосам, косясь на умирающего Кунимити и улыбаясь.

— Конечно, мы спасем его, — уверил ее Принц и склонился над больным телом. Кунимити в это время открыл глаза, встретился с непроницаемой тьмой глаз монстра и прошептал из последних сил:

— Прочь!

Незнакомец усмехнулся, погладил юношу по щеке, точно какого-то несмышленыша, и успокаивающе зашептал:

— Ну-ну, ты мне еще благодарен будешь за это…

Он властно повернул голову Кунимити набок, оголяя шею. Его губы нашли бьющуюся в предсмертных судорогах жилку. Боль была мимолетной, но резкой. Тело аж все приподнялось и выгнулось, протестуя против такого насилия, Кунимити вскрикнул, будто делая последний свой вздох, и обмяк… Он чувствовал себя куклой, лишенной жизни, пока Принц пил его кровь, медленно, но без наслаждения, как люди механически пережевывают безвкусную еду. Кунимити закрыл глаза, он мечтал, чтобы все прекратилось, чтобы он, наконец, умер. Потом, наверное, вечность спустя, его отпустили.

А дальше все воспоминания смешались в одну неразборчивую кашу. Мгновение назад над ним был Принц, но вдруг его черты исказились, изменились — щегольские наряды стран Креста уступили черному шелку и запахло сандалом. Запах сандала был повсюду, и он душил-душил-душил, или это не от запаха? Или это руки ками в черных шелках лишали его кислорода, оставляли на шее следы пальцев рядом с двумя аккуратными дырочками, уже не совсем свежими, начинающими затягиваться? Он помнил, как горели легкие, но взгляд алых глаз казался совершенно безучастным, равнодушным… А потом все завертелось, закрутилось, потухло и вновь зажглось. Кромешную тишину разорвал истеричный вопль Бенихиме: