Лекции об искусстве - Джон Рескин

В них была неясность пророчества, но и истинность пророчества; это язык инстинкта; он жжет, он выразил бы менее, если б сказал больше, он неясен только вследствие полноты своей и темен только благодаря обилию смысла. Он почувствовал теперь, с долго воспитывавшейся живостью и остротой чувства, как бессильна рука; он почувствовал, как ничтожен колорит для того, чтобы уловить хоть одну тень, одно изображение того сияния, той красоты, которую Бог открыл ему. «Я не могу собрать солнечные лучи с востока; если б я мог, я заставил бы их рассказать вам, что я видел, но прочтите это, истолкуйте это, и будем вспоминать вместе. Я не могу собрать мрак из ночного неба; если б я мог, я заставил бы его научить вас тому, что я видел, но прочтите это и истолковывайте это, и будем чувствовать вместе. А если в вас нет того, что я могу призвать к себе на помощь, если нет в душе вашей солнца, нет страсти в сердце, страсти, которую могут пробудить мои слова, даже неясные и быстрые, — оставьте меня; я не стану тратить терпения, насмехаясь, не стану трудиться, издеваясь над этой дивной природой, которой я принадлежу и которой служу. Пусть другие слуги подражают голосу и жестам своего господина, забывая его поручение. Выслушайте это поручение от меня, но помните, что учение Божественной правды все-таки должно остаться загадкой».

Глава III. Заключение. Современное искусство и современная критика

В заключение мы должны только сделать несколько общих замечаний по поводу современного искусства и современной критики. Прежде всего мы желаем устранить кажущееся пристрастие и партийность, представления о которых может возникнуть в уме большинства читателей вследствие постоянного предпочтения, отдаваемого в настоящей части этого труда произведениям одного художника.

§ 1. Исключительное предпочтение, которое оказывалось до сих пор произведениям только одного художника, объясняются лишь нашей неспособностью узнать характер

Приступая к исследованию того, что такое красота и выразительность в искусстве, мы часто будем находить различные качества в умах даже посредственных художников, которые побудили их к преследованию и воплощению характерных для них черт мышления, совершенно отличных от тех, которые управляют творчеством других людей и которые не могут быть сравниваемы между собою. Если же это так, то мы должны считать в высшей степени несправедливым и нелогичным такое суждение об этих различных способах проявления ума, которое признает одно из них во всех отношениях выше или благороднее другого. Вероятно, мы найдем в работе каждого ума что-нибудь такое, что имеет свою специальную цель и силу; оно достойно полного и искреннего удивления, причем незачем ссылаться на то, что в других областях было исполнено при помощи иных способов мышления и при ином направлении цели. Мы будем, разумеется, находить у одного человека более широкий полет и размах мысли, чем у другого, но мы сами будем виноваты, если не сумеем открыть в самом ограниченном полете ума чего-либо своеобразного, такого, что в своем роде превосходит творчество ума с более широким размахом мысли.

Все мы знаем, что соловей поет лучше, чем жаворонок, но кто же тем не менее желал бы, чтобы жаворонок не пел, или стал бы отрицать, что его пение имеет свой собственный характер и занимает среди мелодий природы нисколько не менее важное место, чем мелодии наиболее одаренных птиц?

Таким образом, мы найдем и почувствуем, что какова бы ни была разница в умственных силах двух художников, будь один из них даже истинный гений, — всегда найдется нечто такое, чему даже самый посредственный ум может научить нас отчетливее и лучше, чем те,

§ 2. Чувствования различных художников недоступны для полного сравнения

которые стоят значительно выше его по гордым способностям ума, и мы были бы не правы, мы были бы несправедливы и пристрастны, если бы отказались принять эту посильную лепту с благодарностью и уважением только потому, что тут лишь одна фраза, а не целый том.

Совсем иное дело, если мы будем исследовать их относительную верность данным фактам.

§ 3. Но верность и правдивость каждого из них доступны для действительного сравнения

Эта верность совсем не зависит от особенных способов мышления или свойств характера; она есть результат остроты чувств, соединенной с высшими силами — памяти и ассоциации представлений. Эти качества, как таковые, одинаковы у всех людей; характер чувства может направлять их выбор к тому или другому предмету, но верность, с которой они обсуждают тот или другой предмет, зависит исключительно от тех сил чувства и ума, которые одинаковы и сравнимы у всех; о них мы всегда можем сказать, что они больше у одного человека, меньше у другого, без отношения к характеру индивидуума. Те чувствования, которые побуждают Кокса к рисованию диких прибрежий и холодного тающего неба, и те, которые побуждали Баррета к изображению яркой листвы и меланхолических сумерек, — верны и прекрасны, каждое по-своему, достойны высокой похвалы и благодарности, между тем сравнивать их друг с другом нет необходимости, более того — нет возможности. Но степень верности, с которой выполнены листья одного и освещение другого, зависит от способностей зрения, чувства и памяти, присущих им обоим и вполне сравнимых между собой, и мы можем безбоязненно, не рискуя быть несправедливыми, сказать, что один из них, смотря по обстоятельствам, правдивее другого в избранной им области.

Следовательно, необходимо помнить, что упомянутые сейчас способности чувства и памяти не раздельны в своем действии: они не могут обусловить верности в передаче одного класса предметов и не обусловить ее в передаче предметов другого