Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

– Сколько? – не выдержал Гиви. – Эт-та… бука но дура? Хау мэни, короче?

Старик был, должно быть, прирожденным полиглотом, потому что тут же стремительно выбросил вверх три пальца.

– Это чего? – обернулся Гиви к Шендеровичу.

– Три, – пояснил тот.

– Чего – три? Доллара? Рубля? Чего? Э, – обернулся он к старику, – сри бакс, э?

И тоже зачем-то выбросил три пальца.

Какое-то время они со стариком молча таращились друг на друга.

– Хаир сри бакс, – сурово отрезал старик. – Лира… учюз бин лира…

– Учбин, – согласился Гиви, – ага…

– Учюз бин. – Старик заскрипел зубами. Звук был страшный.

– Ладно-ладно, – испугался Гиви, – учюз так учюз. Миша, что он сказал?

– Три тысячи лир, он сказал, – рассеянно пояснил Шендерович. На него, видно, накатил очередной приступ лысюкобоязни, потому что он нервно оглядывался и уже начал приплясывать на одном месте.

– Ско-ка? – переспросил Гиви.

– Дурень, это ж вообще один доллар. Инфляция у них.

– Тогда не понимаю, – усомнился Гиви, – послушай, чего он хочет?

– Чего ж тут не понять, – удивился Шендерович, – продает он. Ты предлагаешь больше, он просит меньше. Все ясно. Но ты торгуйся, торгуйся. Иначе он тебя за человека считать не будет. Торговаться угодно Аллаху.

– А чего он баксами не берет?

– А я знаю? Может, он их по жизни за деньги не считает. Может, когда он родился, Америку еще не открыли.

Гиви пожал плечами и выбросил один палец.

Старик поглядел на него с отвращением и выбросил два. Пальцы были узловатые и корявые.

– Ну? – обернулся Гиви к Шендеровичу.

– Что – ну? – нетерпеливо сказал Шендерович, – кончай эту волынку. Жрать охота.

Но на Гиви напал приступ азарта. Он снова выбросил один палец. Палец торчал даже как-то оскорбительно.

Старик вновь заскрипел зубами и потянулся к поясу. Корявая рука легла на рукоять кинжала.

Гиви на всякий случай отодвинулся.

Старик выхватил кинжал из ножен и начал вращать им в воздухе. Блеск лезвия образовал стремительную дугу.

«Смотри, батоно, какой кинжал! – казалось, говорил старик. – Погляди, генацвале! Какой мужчина без кинжала? Врага зарежешь, друга спасешь! Женщину уведешь! Вот какой кинжал! Стыдно без кинжала мужчине! Сэрцхвиле сэрцхвале!»

– Ага! – вслух согласился Гиви.

И вновь выбросил один палец.

Старик плюнул на землю. И, вновь заскрежетав зубами, вытащил из бездонного кармана еще один предмет. Предмет был так себе. Что-то маленькое, совершенно бесформенное. Старик бросил это на землю к ногам Гиви.

Гиви наклонился.

Кольцо было таким же древним, как кинжал. Или даже еще древнее. Пыль веков осела на нем, превратившись в черную патину.

– Э? – засомневался Гиви, поглядывая на Шендеровича.

– Да покупай ты скорее, – нетерпеливо сказал тот, – отличное кольцо. Сувенир! И таможня не отберет – на фиг ей такой… ну, в общем, не придерется. Придешь, почистишь абразивкой…

Гиви вновь обернулся к старику. Тот поспешно выбросил два черных пальца и теперь крутил ими под самым носом Гиви.

Гиви, кряхтя, выпрямился, сжимая кольцо в руке.

– Эх! – сказал он. – Ладно…

Он покопался в кармане и, вытащив смятый комок денег, при помощи Шендеровича отсчитал две тыщи лир. И тут инфляция, эх!

На пальце кольцо смотрелось как-то странно. Как влитое. Черный перстень, даже вроде печать какая-то на нем. Правда, затертая… Гиви посмотрел, покрутил…

– Э! – заорал старик. – Эфенди!

– Черт, – удивился Гиви, – кинжал забыл.

Он осторожно принял кинжал из негигиеничных рук старика и аккуратно закрепил потертые ножны на поясе. Вид получился диковатый.

Солнце медленно опускалось за раскаленные купола; кресты и полумесяцы таяли в густой лазурной патоке небес. Вытянувшиеся глубокие тени придали корявой фигуре на коврике сходство с гигантским и не слишком дружелюбным пауком.

Гиви невольно поежился.

– Да пойдем же, – не выдержал Шендерович, – чего встал?

Гиви покорно двинулся за ним. Кинжал при каждом шаге похлопывал его по бедру. Ощущение было не слишком приятное. Тем более что кинжал раскачивался как-то не в ритме. Вел себя как инородное тело.

Гиви ему явно не нравился.

Сталь сама выбирает себе хозяина, думал Гиви. Интересно, как она избавляется от предыдущего?

Они проталкивались сквозь толпу, наступая на пестрые ткани, отмахиваясь от приставучих торговцев в ненатуральных этнографических фесках, с явно фальшивыми усами, от женщин в блестящих обтягивающих кофточках, под которыми колыхались мощные груди. Почему-то все женщины как на подбор были рыжими.

– Ковер все-таки не покупай! – умоляюще сказал Шендерович.

Сам он, не останавливаясь, что-то выловил из пестрой сутолоки, что-то швырнул обратно на прилавок, что-то придержал… через несколько минут в руке его уже трепыхались на вечернем ветерке шелковые платки – красные, золотые, зеленые.

– На подарки, – пояснил он, встретив вопросительный взгляд Гиви. – Потом себе выберешь, какой понравится. Девочки у вас в бухгалтерии есть? Две? Выберешь два.

Он вновь подозрительно оглянулся.

Гиви на всякий случай оглянулся тоже.

– Миша! – шепотом удивился он. – Куда он делся?

– Где? – вздрогнул Шендерович. – Кто? Лысюк?

– Да какой Лысюк? Я ж его в жизни не видел! Я про старика… ну того, продавца на коврике. Он пропал! Только что сидел вот…

– Еще бы, – сумрачно проговорил Шендерович, – смылся от греха подальше. Впарил лоху, а вдруг лох-то и передумает, побежит обратно бабки требовать… тут, брат Яни, нужно ухо востро держать, а то наколют на все – пукнуть не успеешь. Они, турки, все такие… ушлые они… неверного обмануть не грех. Ладно, пошли. Барабульку порубаем. Вон там, под тентами… Я тебя, грек ты мой свободолюбивый, научу жить широко.

– Широко я и сам умею, – сухо сказал Гиви.

Зарплата у него была курам на смех, но в мечтах он очень часто жил широко. По крайней мере, представлял себе, как это делается.

Шендерович решительной походкой направился к столикам под полосатыми навесами. Из кармана у него игриво торчал хвостик шелкового платка.

– Две порции барабульки, – вещал Шендерович, откинувшись на гнутую хрупкую спинку пластикового стула, – и две ракии. Ту… ту барабулька, ту ракия, андерстенд?

– Авжеж, – сухо сказал официант.

– Бутылку, – возвысил голос Гиви.

– Бутилку ракия? – удивился официант.

– Ноу. Коньяку. Армениан бренди, слышал такое?

– Гиви, – Шендерович укоризненно покачал головой, – ну какой коньяк? Ит из жара, андерстенд? Какой урод пьет коньяк в жару?

– Я пью, – мрачно отозвался Гиви.

– Вечером, – нежно сказал Шендерович, – я ж сказал, гуляем вечером. А сейчас пополняем.

О, белая, золотая, розовая Алка, небрежно стряхивающая с лепестковых ступней босоножки в полумраке капитанской каюты…

И Гиви шикарным жестом бросил на стол пачку мятых купюр…

– …Я тво-ою могилку искал, – выводил Гиви, – но ее найти нелегко. До-олго я томи-ился и… ик! Страдал!

– Где же ты, моя Сулико? – лояльно поддержал Шендерович.

И вправду – где?

Вечер над славным городом Константинополем сгустился как-то незаметно, словно вор, позарившийся на дневной свет. Вот еще недавно золотились на солнце купола и чернели на фоне желтого закатного неба минареты, а вот лишь полумесяц на башне горит, отражая невидимое уже с земли солнце, а вот и он почернел, погас и теперь кажется силуэтом, вырезанным из черной бумаги.

Орали цикады и муэдзины.

От воды несло гнилью.

Волны разбивались о сваи с еле слышным шорохом, влача на себе разнокалиберный мусор. Пришвартованные буксиры и рыбацкие суденышки мягко