Циклоп - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В последний момент, когда ствол уже готов был надломиться, титаническим усилием Амброз толкнул себя вперед. Боковые, краями торчавшие вверх корни напряглись, будто мышцы смертельно раненого силача, усиливая толчок, и банг врезался в гиганта всем своим весом. Так сельские драчуны, измочалив друг друга до последней степени, наскакивают петухами: грудь в грудь, уронив руки к земле.
Хруст заполнил пещеру без остатка.
Чудилось, что сломались корни самой горы, что невероятная махина земли и камней сейчас тронется с места, разрушит по ходу близкий город — и сползет без остановки в холодное море. Даже старуха, чьи слепые бельма от возбуждения грозили вылезти из орбит, а ноздри с жадностью принюхивались к едкому поту гиганта и древесному соку, льщемуся из ран банга — даже она, забыв про четки, с суетливостью насекомого отскочила прочь. Люди же — откуда и силы взялись? — давно забились под защиту каменного дракона, скалившего клыки на незваных гостей, и боялись выглянуть из-за постамента.
Гигант упал на колени, выронив топор. Левое плечо его раскрошилось до самого локтя. Рыхлой шугой лед хлынул на пол, сверкая в лунном свете. Правой рукой гигант обхватил взбесившийся банг, не удержал — и вместе с деревом повалился на базальт, нагревшийся во время битвы. Ветки цеплялись за тело поверженного врага, корни опутывали щиколотки и голени; навалившись на гиганта, павший, но непобежденный Амброз трясся, стараясь тяжестью ствола расколоть ледяную плоть. Гигант ревел, храпя громче табуна жеребцов; кулаком уцелевшей руки он наотмашь колотил по взбесившейся массе ветвей, ломая узловатые сочленения. Лицо его утратило сходство с человеческим. От носа остался уродливый обломок, рот превратился в полынью. Глаза заплыли, под каждым чернели дряблые опухоли — такие нарастают зимой, в лютый мороз, по краю сточной канавы.
Треск ломающихся веток, треск колющегося льда — от этого можно было потерять рассудок. Но разум гиганта, если ему нашлось место в деформированном, убогом черепе, подсказал хозяину: кулаком делу не поможешь. Оставив бесплодную войну с ветвями, принимая на себя удары ствола, гигант высвободил руку из-под банга. Он шарил вокруг в поисках топора; пальцы судорожно дергались, ища рукоять. Свет луны превращал бойцов в единое, вздрагивающее от конвульсий существо. Когда гигант наконец отыскал вожделенное оружие, в пещере потемнело. Шкура леопарда выцвела, часть пятен слилась в мрачную кляксу. Тучи, способные затмить луну, были здесь ни при чем — и гортанный клекот, несшийся сверху, еще раз подтверждал это.
В световой колодец, расположенный над каменным драконом, билась птица, непохожая на птицу. Колодец не позволял рассмотреть тварь целиком. Взгляду представала грудь, выпяченная острым клином, кожистое крыло, голова на длинной, голой шее, проникающая в отверстие. Впору было поверить, что дитя мертвых эпох рвется в пещеру сквозь время и пространство, желая принять участие в схватке. Когда птица опять ударилась о свод, в колодец с ее спины соскользнул человек — и, бескрылый, ринулся вниз, чтобы найти на камнях свою смерть. Раскинув руки, он падал в разинутую пасть стража пещеры, прямо на аметистовые клыки, но в последний миг извернулся, вспыхнув так, что зрячие взвыли от боли, а слепая старуха выронила четки и обеими ладонями закрыла бельма, трясущиеся как студень.
Огненная саламандра приземлилась на все четыре лапы.
Прыжок, и живое пламя накрыло старуху. В огне, красном и желтом, пробились черные пятна. В них корчились, гримасничали от боли лица, в которых легко узнавались Талеловы ученики. Пещера стала печью, от жара плавились сталактиты. Зубовный скрежет перекрыл и рев гиганта, и треск веток банга. Рты горящих учеников коверкал вопль, один на всех; саламандра извивалась, не позволяя добыче ускользнуть.
Взмахнув топором, гигант вывернулся из-под дерева. Но прийти на помощь старухе он не успел. Последним рывком подавшись вперед, в огонь, банг вспыхнул — сперва кроной, а там настала очередь ствола. Заключенный между двумя кострами, гигант споткнулся на бегу. Ноги его начали таять, колени подломились, и облик Осмунда Двойного рухнул на пол скользкой грудой льда. С шипением талая вода превращалась в пар. Облако заволокло место сражения, в нем дрожали зыбкие силуэты, плясали языки огня — ад сошел в недра горы, и все это длилось вечность.
Огонь, вода, смерть.
3.
— Гордыня, — прохрипел Амброз.
Он умирал, и умирал скверно. Тело опального мага обожгло так, что местами это был уголь. Древесный уголь — в несчастном смешались банг и человек, два облика, которые уже не распутал бы самый ловкий мастер по узлам. Лицо Амброза, по странной прихоти судьбы, осталось невредимым, и дико было видеть это счастливое, улыбающееся лицо в сочетании с агонизирующей плотью. Даже боль не могла стереть улыбку, как ни старалась.
— Что? — спросил Симон.
Он стоял ближе всех. Остальные сгрудились за спиной старца, боясь подойти к умирающему. Сдерживали стоны, со свистом втягивали воздух; наклонившись, сгребали в ладонь еще теплую влагу с пола — и брызгали на ошпаренные щеки и лбы. Лунное молоко, впитав морозное дыхание зимы, текло из световых колодцев на жалкую кучку людей. Королева ночи, равнодушная к страданиям смертных, и та желала помочь беднягам. Издыхая, ледяной гигант все же достал беглецов — их обварило паром, заполнившим пещеру.
— Гордыня…
Под глазом Амброза билась синяя жилка.
— Я родился гордецом. Н'Ганга поощрял это. Он думал, что я тоже откажусь от тела. Что гордыня победит… Я захочу превзойти его, и откажусь… Он ошибся. Я хотел, правда, хотел — и передумал. Гордыня не позволила мне идти путем учителя. Своим, только своим… Я любил радости тела. Симон! Спроси: жаль ли мне умирать?
— Тебе жаль умирать? — тихо спросил Пламенный.
— Нет! Теперь спроси: лгу ли я?
— Ты лжешь, — вздохнул Симон.
— Нет! Гордыня… Она еще кипит во мне. Я сковал Талелову дрянь. Я дрался с тремя Обликами. Ты слышишь это «я»?! Я, Амброз Держидерево… Гордыня, будь она проклята!..
— Бредит, — сказал Симон, обращаясь к Циклопу.
Выгнувшись дугой, Амброз ударился затылком о базальт:
— Не говори! Не говори при мне так, будто я уже умер! Слышишь? Это голос гордыни… Говори, что хочешь, Симон. Я справлюсь, я не буду кричать на тебя. Помнишь, в День Поминовения? Я требовал от Циклопа, чтобы он превратил камень в камень… Гордыня! Я не сомневался, что справлюсь с напастью, погубившей Красотку! Обуздаю, укрощу; заставлю служить мне. Я, великий Амброз! Амброз Держидерево! И что же? Янтарь в диадеме погубил меня. Наградил болезнью, от которой нет лекарств…
