Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

Вдруг ребе замолчал. Он положил голову на спинку своего стула. Глаза Бориса Маковера наполнились слезами. Сквозь слезы все выглядело затуманенным, расплывающимся, неясным: свечи в подсвечниках, посуда на столе, лицо Фриды Тамар. Двойреле поднялась и пошла на кухню. Борис Маковер вытер лицо платком. Он распознал по виду Фриды Гамар, что она понимает слова ребе. Глаза ее расширились, а щеки разрумянились, как у девушки на выданье…

На следующий вечер Новолетия Борис Маковер снова сидел за столом в доме ребе и ребе снова говорил слова Горы. Отчетливо ощущалось, что с каждым часом, с каждой минутой силы оставляют ребе. Голос его слабел. Ему, видимо, становилось все труднее глотать. Обычно ребе сам вел утреннюю молитву, но теперь у него не было сил стоять перед амвоном. Ему пришлось подставить стул. Голос его был таким тихим, что даже те, кто стоял рядом с ним, едва могли его расслышать. Казалось, ребе уже пребывает в ином мире и то, что все-таки слышно, — это не голос, а эхо. Борис Маковер помогал ребе выводить праздничные мелодии и даже переворачивал за него страницы молитвенника…

Борис Маковер стоял рядом с ребе, и перед его глазами проплывала вся его жизнь: то время, когда он был еще маленьким мальчиком и учился в хедере, его детские игры, субботы, праздники. Он вспоминал, как его экзаменовали на знание недельных разделов Торы и как отмечали его бар мицву…[401] К четырнадцати годам он отправился в Гер учиться в ешиве. Там он встретил Шлоймеле, нынешнего доктора Соломона Марголина. Они вместе ходили есть в дома местных жителей, вместе ночевали в синагоге…[402] Потом Шлоймеле стал приносить всякие светские книжки, газеты, и оба они испортились. Шлоймеле уехал в Берлин учиться, а он, Борух, стал торговцем, женился на девушке из богатой семьи. Потом болезнь жены, ее смерть, годы, проведенные в Берлине, а затем — приход Гитлера к власти, бегство во Францию, в Марокко, добывание визы, переезд на Кубу, а позже — в США. Ну и все эти неприятности с Анной, с ее браками… С минуту Борису Маковеру казалось, что все это произошло лишь вчера. Потом он осознал — все это страшно далеко, как будто ему не слегка за шестьдесят, а он уже глубокий старик, второй Мафусаил. В годы, проведенные в Берлине, он забыл Бога. Он соблюдал законы еврейства, но толком не задумывался о подобных вещах. Он целиком погрузился в торговые дела, во всякие энциклопедии и тому подобные книги, которыми его снабжал доктор Гальперин. Он стал меценатом, общинным деятелем, скупщиком антиквариата, искателем почета. Ему пришлось переехать в Нью-Йорк и пройти все то, что он прошел, чтобы снова приблизиться к еврейству, к цадику. Именно здесь Господь даровал ему подходящую пару, а может быть, и сына… Но кто знает, не слишком ли это поздно? У него самого тоже нет уже прежних сил. Ему становится все труднее держаться на ногах…

Борис Маковер читал молитвы, пел и удивлялся: почему у этих слов такой вкус? Ведь молитвы — всего лишь проявление этого света, материального мира. Но они пьянят больше, чем вино, они слаще марципанов. Они укрепляют сердце, как лекарство. Каждое высказывание полно мудрости, полно доброты и попадает сразу же прямо в точку…

«Ну а где сейчас Анна? Что она делает на Новолетие? Знает ли она хотя бы, что сегодня праздник? А что, если безбожники, не дай Бог, правы? — пронеслась неуместная мысль в голове Бориса Маковера. — По их мнению, ничего нет: ни Бога, ни ангелов, ни души, ни того света… Нет ничего, кроме атомов, электричества, слепых сил. Люди рождаются ни для чего и ни для чего умирают. Человек ничтожнее пылинки. Если тебя убивают, то ты мертв, а если ты жив, то ползаешь себе помаленьку… Убийца как человек ничуть не хуже своей жертвы. Все его надежды сконцентрированы на том, чтобы сюда заявился какой-нибудь Сталин или какой-нибудь другой мерзавец… Чтобы прожить свои немногие годы, творя зло, а потом сдохнуть, как собаке… Но может ли это быть правдой? Нет, не может! Откуда же все-таки взялись солнце, луна, звезды, живые существа? Само по себе ничего не появляется. Обязательно должна быть какая-то высшая мудрость. А там, где есть мудрость, обязательно должно быть и милосердие!.. Настоящая мудрость обязательно должна быть доброй!..»

Ребе начал произносить «Ла-эль орех дин»,[403] и Борис Маковер, присоединившись к нему, закричал так громко, что его можно было услышать по всей Клаймер-стрит:

Жалеющему сотворенных Им в день суда,

Очищающему поддерживаемых Им на суде.

3

В ночь Судного дня Яша Котик устроил в своем доме «парти». Он не слыхал о том, что евреи устраивали в Америке балы в канун Судного дня уже много лет назад. Ему казалось, что он делает нечто новое. Анна сначала не хотела приходить на «парти». Во-первых, потому, что это был Судный день. Во-вторых, потому, что все это происходило в квартире, где она жила со Станиславом Лурье. В-третьих, потому, что «парти» помогала организовывать Юстина Кон, любовница Яши Котика. Анна поклялась, что не пойдет на «парти», но Яша Котик переубедил ее. Что такое Судный день для неверующего? Такая же ночь, как все остальные ночи. И какая разница, где проходит «парти»? Станислав Лурье мертв, а мертвые не знают, что делают живые. Мертвый человек значит не более мертвого индюка. Что же касается Юстины Кон, то Яша Котик дал Анне честное слово, что между ним и нею ничего нет. Просто раз он один, ему нужен кто-то, кто бы ему помог. Эта Юстина Кон бедна, бесталанна, совершенно ненужная женщина, но он может воспользоваться ее помощью. Как только Анна выйдет за него замуж, он пошлет Юстину Кон ко всем чертям. Анна знала, что Яша Котик врет. Он был насквозь лгуном. Однако у Анны были свои расчеты. Он зарабатывает несколько тысяч долларов в неделю. У него есть контракты в Голливуде. Анна знала, что Яша Котик не скуп. Он обещал отдавать ей все свои заработки. Она купит на эти деньги магазин или какую-то другую недвижимость на имя их обоих. За несколько лет она сможет заработать рядом с ним целое состояние. Теперь, когда ее отец потерял часть своего состояния и собирается завести других детей, она просто