Темная Башня - Стивен Кинг

В каком году от Рождества Христова?

Она хмурится, потому что это серьезный вопрос, не так ли? В конце концов, Эдди — человек восьмидесятых, а ее пребывание в Нью-Йорке оборвалось в 1964-м (или в 65-м?) Что же касается Джейка, Джейка Чеймберза со словом РОЖДЕСТВА, вышитого на шапочке, он же из семидесятых? И если они трое представляют собой разные десятилетия второй половины двадцатого века, какое время может быть для них общим? Какой нынче год?

«ДЕВЯТНАДЦАТЬ, — говорит голос из воздуха (возможно, это голос Банго Сканка, Великого потерянного персонажа), — это ДЕВЯТНАДЦАТЬ, это ЧЕЗЗЕТ. Все твои друзья мертвы».

С каждым словом мир становится все более эфемерным. Она может видеть сквозь Эдди и Джейка. Смотрит на полярного медведя, а тот лежит мертвым на каменном острове, вскинув лапы к небу. Такой приятный запах горячего шоколада уходит, сменяется запахом затхлости: старой штукатурки, древнего дерева. Запахом номера отеля, в котором никто не спал многие годы.

«Нет, — стонет ее разум. — Нет, я хочу Центральный парк, я хочу мистера СЧАСТЛИВОГО и мистера РОЖДЕСТВА, я хочу вдыхать запах горячего шоколада и видеть первые робкие декабрьские снежинки, я сыта по горло Внутренним миром, Срединным миром, Крайним миром. Я хочу Мой мир. Мне даже все равно, увижу я Темную Башню или нет».

Губы Джейка и Эдди двигаются синхронно, словно они поют песню, которую она не может услышать, но это не песня. Слова, которые она читает по их губам, прежде чем сон рассыпается.

— Остерегайся Дандело.

Она проснулась с этими словами на устах, дрожа в сумраке раннего, предрассветного утра. Насчет дыхания сон оказался правдой: оно превращалось в пар, срываясь с губ. В остальном — нет. Сюзанна коснулась щек и стерла с них влагу. Температура воздуха не упала до такой степени, чтобы замораживать слезы. Не хватило разве что пары-тройки градусов.

Она оглядела обшарпанный номер отеля «Федик», всем сердцем желая, чтобы ее сон о Центральном парке обернулся явью. Во-первых, ей пришлось спать на полу: кровать превратилась в скульптуру из ржавчины, которая могла рассыпаться при первом прикосновении, так что у нее болела спина. Во-вторых, одеяла, из которых она соорудила матрас, и те, в которые завернулась, превратились в лохмотья из-за того, что она ворочалась и металась во сне. От пыли, густо висевшей в воздухе, щекотало в носу и першило в горле. Першило до такой степени, словно она подхватила сильнейшую простуду. К тому же она дрожала от холода. И ей хотелось облегчиться, а это означало, что придется ползти по коридору на наполовину онемевших от холода руках и культях.

Но в это утро тревожило Сюзанну Одетту Холмс Дин другое, не так ли? Проблема заключалась в том, что она вернулась из прекрасной мечты в мир

(это ДЕВЯТНАДЦАТЬ все твои друзья мертвы)

где теперь буквально сходила с ума от одиночества. Проблема заключалась в том, что в краю, где она очутилась, солнце не обязательно всходило на востоке. Проблема заключалась в том, что на нее навалились усталость и грусть, тоска по дому и душевная боль, скорбь и уныние. Проблема заключалась в том, что за час до зари, в этом, достойном музея, номере отеля типичного городка Фронтира,[170] где в воздухе висела пыль веков, она чувствовала себя так, будто из нее только что выжали две последние унции силы воли. Она хотела, чтобы сон вернулся.

Она хотела Эдди.

— Вижу, ты тоже проснулась. — Сюзанна поднялась, так резко повернулась, опершись на руки, что в одну из них впилась заноза.

Стрелок стоял, привалившись к двери между комнатой и коридором. Из шнуров и ремней он сплел упряжь, которая показалась ей очень знакомой и теперь свисала с его левого плеча. На правом висел кожаный мешок с их новыми приобретениями и оставшимися орисами. Ыш сидел у ног Роланда и очень серьезно смотрел на нее.

— Ты меня до смерти напугал, сэй Дискейн, — сказала она.

— Ты плакала.

— Разве тебя волнует, плакала я или нет?

— У нас поднимется настроение, как только мы уйдем отсюда. Федик наводит ужас.

Она знала, о чем он говорит. Ночью ветер набрал силу и когда завывал в карнизах отеля и расположенного по соседству салуна, Сюзанне в его вое слышались крики детей… несчастных, затерявшихся во времени и пространстве безо всякой надежды найти путь домой.

— Хорошо. Но, Роланд… прежде чем мы пересечем улицу и войдем в «Доган», я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал.

— Какое ты хочешь получить от меня обещание?

— Если возникнет ситуация, что мы попадаем в пасть какому-нибудь монстру, из Расщелины Дьявола или из тодэшной черноты между мирами, ты пустишь пулю мне в голову до того, как это произойдет. Ты можешь поступать, как знаешь, но… Зачем ты мне это отдаешь? — говорила она о револьвере, который протягивал ей Роланд.

— Потому что я нынче могу стрелять только из одного. И потому что не буду тем, кто возьмет твою жизнь. Если ты решишь сделать это сама, твое право…

— Роланд, твоя гребаная совесть никогда не перестанет удивлять меня. — Сюзанна взяла револьвер одной рукой, а второй указала на упряжь. — Что же касается этой штуковины, если ты думаешь, что я полезу в нее без крайней необходимости, значит, ты рехнулся.

Легкая улыбка растянула его губы.

— Если нас таких двое, оно и к лучшему, не правда ли?

Она вздохнула, потом кивнула:

— Чуть лучше, да, но далеко от совершенства. Пошли, большой парень, давай сваливать отсюда. Зад у меня — ледяная глыба, да и от пыли тут нечем дышать.

Он посадил ее на стул на колесиках, едва они вошли в «Доган», и покатил к первому лестничному пролету. Сюзанна держала на коленях их снаряжение и сумку с орисами. Роланд спустил стул по ступеням, а потом постоял, посадив Сюзанну на бедро, оба морщились от грохота, который издавал стул, ударяясь о ступени.

— Ему конец, — сказала Сюзанна, когда грохот стих. — Ты с тем же успехом мог оставить его здесь. Внизу толку от него не будет никакого.

— Увидим. — Роланд посмотрел вниз. — Возможно, тебя ждет сюрприз.

— От этой хреновины не осталось ничего путного, и мы оба это знаем, — ответила Детта.

Ыш коротко гавкнул, как бы говоря: «Именно так».

Стул, однако, спуск пережил. И следующий тоже. Но когда Роланд присел на корточки, чтобы осмотреть стул после падения с третьего, и самого длинного лестничного пролета, он увидел: один из литых кронштейнов так сильно погнулся, что дальнейшее использование стула стало невозможным. Он чем-то напомнил Роланду брошенное Сюзанной кресло-каталку, на которое они наткнулись после битвы с Волками на Восточной дороге.