Искры - Михаил Соколов

Они сели на тахту и долго сидели молча.

— Побеседуем откровенно, милая, — сказал наконец Чургин. — Говори все, что у тебя есть на душе.

Оксана опустила голову. Что ему ответить, Чургину, зятю, замечательному человеку и другу? Сказать, что она несчастна, — он высмеет ее. Сказать, что она не в силах заставить себя забыть Якова, — он этому не поверит. Поделиться с ним всем, всем и ничего не утаивать, — о, это слишком тяжкий разговор, и она не хотела, чтобы такой человек, как Чургин, знал о ее горе, о ее душевной опустошенности… И Оксана решила не говорить ничего.

— Я прошу тебя, Илюша, оставим этот разговор, — повторила она. — Я сама не знаю, что у меня за отношения с Яковом.

Чургин строго, испытующе посмотрел на нее.

— Не знаешь? Тогда вот что, сестра: немедленно — слышишь? — немедленно рви все отношения с этим… прохвостом. Иначе ты погибла.

Оксана вскочила на ноги, точно ужаленная, сверкнула глазами, и у нее непроизвольно вырвалось:

— Погибла?.. То, чего ты боишься, уже случилось!

Слезы выступили у нее на Глазах, нервно дернулись губы, и все поплыло, как в тумане. Она пошатнулась, схватилась рукой за угол книжного шкафа.

— Ну, вот… теперь ты все знаешь, Илья, — сказала она расслабленным голосом и пошла прочь.

— Сестра, — позвал ее Чургин.

Оксана остановилась и так осталась стоять, не оборачиваясь, ожидая его слов. Чургин тяжело, как старик, поднялся с тахты, подошел к ней и за спиной ее сказал:

— Ты права. Теперь об этом поздно говорить. Но Леонид Константинович любит тебя, и я думаю, что он поймет…

Оксана обернулась, посмотрела в хмурое лицо Чургина злым взглядом и медленно, запинаясь, проговорила:

— Чтобы Леонид Константинович… Чтобы я сказала ему?.. Нет, нет… Ни за что!

Чургин взял ее за руку и твердо сказал:

— Подлец потому и называется подлецом, что он не способен на честный поступок… Ты должна… ты обязана немедленно порвать с Загорулькиным. Неужели и теперь в тебе не найдется силы для этого? Ведь ты любишь Рюмина, честно любишь, а с тем…

— Нет и нет, Илья! — взволнованно перебила Оксана. — Поздно теперь говорить об этом. Яков пойдет на все, он опутал меня со всех сторон… Быть может, он и маму опутал, — совсем тихо добавила она, опустив голову.

— Да, жаль. Ну… дело твое. Прощай! — Чургин отпустил ее руку, резко повернулся и вышел.

Дома Чургина поджидала Ольга. Чургин обрадовался ее приезду, стал расспрашивать, как прошла демонстрация в Югоринске. Ольга рассказала, что Ряшин и Кулагин всячески противодействовали Леону, но демонстрация все же состоялась и прошла очень удачно, потому что казаков не было в городе.

Чургин написал Леону письмо и посоветовал немедленно вывести из комитета Ряшина и Кулагина. Потом достал из потайного ящика стола составленное от имени губернского комитета обращение ко всем организациям тога России. В нем содержалось предложение добиваться от ЦК РСДРП созыва третьего съезда.

— Обращение напечатайте, мне — триста экземпляров. Губернский центр временно я перенес сюда… Возьми, — сказал Чургин, подавая Ольге текст обращения и письмо для Леона.

Ольга переглянулась с Варей, потупила взгляд и не знала, что ответить.

— Я отвезу, — сказала Варя. — Она совсем приехала сюда. Хватит ей там томиться…

— То Оксана, та ты… Вы с ума меня сведете с этими вашими… романами, — недовольно проговорил Чургин, — Сколько рабочих приняло участие в демонстрации?

— Тысячи три. Ткаченко арестовали за час до моего отъезда, Леон скрывается, ему я оставила записку у Ермолаича, — глухо ответила Ольга и отошла к окну.

Чургин задумчиво прошелся по комнате. Потом сел писать письмо Леону.

— Зря ты уехала из Югоринска. Трудно будет Леону без Ткаченко и тебя, — сказал он.

Ольга грустно смотрела в окно и молчала.

2

Югоринские власти были бессильны помешать демонстрации, но ночью полиция произвела облавы в рабочих поселках, арестовала более сорока человек, а на мельнице ей удалось захватить типографию комитета.

На другой день Овсянников со своими товарищами пришел к полицмейстеру на квартиру и выстрелом из револьвера убил его наповал.

В тот же день в Югоринск вернулась казачья сотня, и хождение по городу позже восьми часов вечера было воспрещено.

Леон предусмотрительно не ночевал дома. В субботу вечером он пошел к инженеру Рюмину и по дороге был задержан казачьим патрулем. Один из казаков обратился к нему:

— Да ты не земляк будешь, не Левка Дорохов?

Это был Пахом из Кундрючевки.

Леон не решался назвать себя, но Пахом спрыгнул с коня и протянул ему руку.

— Ну, здорово дневали. На цыгарку не будет, Леон?

Пахом был любимцем атамана Калины, хорошего от него ждать было нечего. Леон дал ему папиросу и, настороженно поглядывая на казаков, спросил:

— А я не узнал тебя… Как там наши, не слышал?

— Отец твой вроде ничего. Уважаю старика, хороший мужик, а вот тесть у тебя, — Пахом прикурил и отрезал: — сука. Ты с ним тоже, кажись, не ладишь?

Леон понял, что между Пахомом и Нефедом Миронычем что-то произошло, и ответил:

— С ним кто свяжется, век не забудет.

— Ну, и я не забуду. Да мы еще встретимся… Ты приказ читал?

— Нет. А что?

— Ну, завтра прочитай, а сейчас иди-ка лучше домой. Это хорошо, что я тебя встретил… Как-нибудь забегу. Вы тут проживаете? — показал Пахом плеткой в сторону поселка.

— Тут, от края вторая хата, — ответил Леон, хотя жил в противоположном конце поселка. — Забегай, чайку попьем.

Казаки поехали своей дорогой, а Леон свернул к дворам и вскоре постучался к Ермолаичу.

— Леон? За ним полиция ходит, а он за полицией! У тебя голова есть, в такое время разгуливать? — обрушился на него Ермолаич.

И тут только Леон узнал о том, что типография провалена, а Ткаченко арестован, что Ольга уехала на шахту, а Алена обегала всех знакомых, беспокоясь, не попал ли ои в полицию.

Леон прочитал записку Ольги, задумчиво сложил ее и спрятал в карман.

— Да… Типография… Ткаченко… Ольга… Многовато сразу, — хмуро проговорил он и спросил: — Овсянников, Ряшин как?

— Ничего не слыхал. Должно, в целости.

Больше Леон дома не появлялся и перешел на нелегальное положение. Трудно это было — целыми днями сидеть в землянке и ничего не делать, но уезжать из Югоринска ему не хотелось и нельзя было. Чургин прислал с Варей письмо, сообщил, что Поляков тайно создал губернскую фракцию меньшинства, что Загородный за агитацию против демонстрации выведен из комитета, и советовал Леону действовать со всей решительностью.

И тогда на заседании комитета Ряшин и Кулагин были исключены из членов комитета за раскольническую деятельность в организации. Но они заявили, что такому решению не подчинятся. Больше того: они потребовали кооптировать в члены комитета вместо Ольги представителя меньшинства.

Леон через Варю сообщил обо всем Чургину и попросил его вернуть Ольгу в Югоринск.

— Так и скажи, — наказывал он сестре, — это безобразие, в такое время уезжать отсюда. Нам сейчас дорог каждый человек, а она — пятый член комитета.

Алена делала вид, что не обращает внимания на их разговор, а у самой на уме было: «Нет, Лева, дружок мой: тебе я больше не верю. Ольга тебе нужна не только для политики.

И теперь я поняла все». Об этом она и сказала Варе, когда они ушли от Леона. Но Варя успокоила ее:

— Зря ты, Алена, так думаешь. Ольга никогда не пойдет на то, чего ты боишься. Она — хорошая и чистая девушка.

Алене стало неловко, и она виновато сказала:

— Я верю тебе. Ничего не говори Ольге.

— Хорошо… А ты больше помогай Леону. Ему сейчас тяжело, оттого он и злится.

— Я и так записки ношу. А вчера листки разбрасывала с Ермолаичем.

— Ты?

— Да, я.

Варя обняла ее и сказала:

— Давно пора, Аленушка.

Глава шестая

1

По снежной целине к хутору мчался заяц. За ним, вытянувшись в струну, огромными прыжками бежали гончие собаки. Вдали, прижавшись к лошадям и размахивая плетками, во весь галоп скакали всадники, и ветер доносил их возбужденные голоса:

— Ату-у-у!.. Ату-у-у…

Заяц перемахнул через изгородь, а вслед за ним ее перепрыгнула свора собак и взмыленный золотистый дончак в седле.

— Не уйдешь, мошенник! — злорадствовал Яшка.

Зайцу действительно негде было укрыться, и он бежал уже по хуторским огородам.

Вот он достиг высокой стены. За стеной были тополя, чернели сады, и Яшке показалось: еще один прыжок — и заяц уйдет.

«Уйдет! Ушел, черт косой», — мысленно выругался он. Но обессиленный зверек юркнул в сторону, к другой стене, и тут в углу его настигла желтая, на длинных белых ногах собака. Заяц пискнул детски резким голосом и затих, Яшка осадил лошадь, спрыгнул с седла и всем телом навалился на свою жёртву. Поймав зайца за ноги, он достал из-за голенища нож, рукояткой ударил по белой мордочке зайца и поднял за ноги.