Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса - Леонид Васильевич Милов

иных регионах страны. В частности, крестьянство среднерусской полосы, оказавшееся в наиболее суровых условиях поместно-вотчинной крепостнической эксплуатации, обретает уравнительно-передельный тип общины. В то же время крестьянство, существовавшее в условиях действия системы централизованного изъятия ренты государством, развивается на основе подворно-наследственного землевладения.

Как известно, сельская община обладала феноменальной приспосабли-ваемостью к различным социальным условиям и к типам рент. Однако практически она всегда осуществляла и социальные и производственные функции посредством регулировки и управления механизмом перераспределения и использования надельной земли и удержания хозяйственно-бытового распорядка жизни[2291]. При всей мощи власти помещика-крепостника община и ее решения были необходимым компонентом вотчинной системы управления. Многочисленные для XVIII – начала XIX в. “наставления”, “уложения”, “учреждения”, инструкции помещиков практически всегда предполагали право общины решать вопросы крестьянского землепользования и обеспечения тяглом, хотя помещик стремился направлять эти решения в своих интересах. В крупных поместьях, там, где формировались сложные общины, стремление деревенских общин сохранить за собой “свои” земли сталкивалось с политикой вотчинных управителей в реализации принципа уравнительности по имущественному состоянию крестьян путем систематической тягловой пере-оброчки. Однако при “уравнивании” деревень перераспределения угодий чаще всего носили “временный” характер, ибо традиция всегда числила за той или иной деревней “ее” владения. Впрочем, уже в XIX в., когда прибыль от продажи хлеба стала всепоглощающей целью барина, он не всегда уже останавливался перед незыблемостью этих традиций.

В нашей литературе об общине принцип уравнительности традиционно рассматривался и как архаичный демократизм крестьянства, и как основа податной политики помещиков, заинтересованных в максимально возможной эксплуатации, в частности, барщинного крестьянства. В этом как бы олицетворялся классовый подход исследователей при анализе исторических процессов. Однако весь вышеприведенный нами материал о жизненном укладе великорусского крестьянства, проблемах хлебного баланса и крестьянского хозяйства, и страны в целом позволяет подойти к проблеме выявления основной роли общины и характера использования ее организации господствующим классом с более широких позиций.

В обществе с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта, каким и была Россия, на первом месте безусловно стояла проблема увеличения объема этого прибавочного продукта. Но одновременно для господствовавшего класса не менее важна была задача удержания основной массы производителей от разорения и гибели вследствие и воздействия природно-климатического фактора, и объективно необходимого ужесточения эксплуатации. В этой связи проблема выживания крестьянского индивидуального хозяйства была актуальна и для общины, основное предназначение которой в этом и заключалось. Именно в силу этой причины и усиливались демократизм общины и ее власть на все категории земель. В работах Н.А. Горской, Л.Н. Вдовиной и В.А. Александрова приведены поразительные факты передачи личных заимок по прошествии ряда лет в “общий котел”, факты вторжения системы пределов на территорию крестьянского подворья, чего в германской марке не могло быть в принципе.

Обращение к материалам помещичьих инструкций может дать вполне определенное представление о том режиме и механизме регулирования жизни и труда российских земледельцев, который в недавнем прошлом оценивался лишь как жесточайший режим крепостничества. Разумеется, такая оценка вполне справедлива, ибо крепостничество – это режим грубой и суровой эксплуатации крестьянина. Но вместе с тем подобный взгляд страдает и односторонностью.

Рассмотрим основные “зоны внимания” создателей названных инструкций, сосуществующие рядом с главной заботой помещиков: изъятием феодальной ренты в любых формах ее проявления. Во-первых, в ряде инструкций четко прослеживается борьба с бедностью. Поскольку парцелльное хозяйство в России и его благополучие зависели от тысячи разного рода обстоятельств и случайностей, то оскудение и нищета были постоянной угрозой для крестьян. Эволюционируя многие столетия как почти чисто земледельческое общество, при слабом развитии процесса общественного разделения труда, российский социум (и прежде всего его господствующий класс) был крайне заинтересован в сохранении жизнедеятельности буквально каждого деревенского двора, ибо разорение крестьянина не переключало его в иную сферу производственной деятельности, а ложилось бременем на само общество. Заинтересованность в этом усиливалась низкой эффективностью земледелия, что, в свою очередь, постоянно обостряло нужду во все новых и новых рабочих руках.

Отсюда практически общий принцип верстания крестьян тяглом: “чтоб бедные тяглом отяхчены не были”[2292]. Наиболее дальновидные помещики почувствовали эту опасность еще при проведении первой ревизии. В частности, Артемий Волынский в инструкции Ивану Немчинову (1724 г.) писал: “И хотя ныне и учинена подушная перепись, и собираются подати поголовно, однако ж есть некоторые мужики в семьях многолюдны, а зело бедны, к тому ж и детей имеют малолетних, а другие, заводные, имеют у себя мало в семье мужеска полу. Того ради, есть ли не верстая их против тягол, а платить подати с голов так, что, у кого в семье есть мужеска полу, то, конечно, семьянистые и бедные в один год пропасть могут. А то [в итоге] подать вся ляжет на одних оставших. И тако и последние принуждены будут нищими быть, и, оставя свои домы, бежать”[2293]. Вывод был однозначным: верстать не по мужским “головам”, а по тяглам.

Тот же принцип присутствует в инструкции А.П. Волконской, сестры А.П. Бестужева-Рюмина, приказчику с. Хлоповицы (ок. 1728 г.): “Перемерить землю крестьянам на нас поровну, а именно: мужу с женою, к тому ж подроски буде есть, а хотя и без подросков, по полудесятине в поле, а в дву потому ж”. При детях же “в возрасте” начислялась четверть десятины. Главное же: “…и на работу по земле ходить, под кем сколько будет”[2294]. В переписке с приказчиками тот же Артемий Волынский в 1735 г. более подробно мотивировал и уравнивание в тяглах: “чтоб умеренная была всем в равенстве пашня моя и их собственная крестьянская. И чтоб подати и доходы с них могли уравнительно плачены быть, дабы от неуравнения некоторые не приходили в скудость”[2295]. В инструкции Ивана Ивановича Шувалова управителю села Мыт Владимирской губернии проводится идея уравнивания на своего рода макроуровне (1795–1797 гг.): “Землю уравнять так, чтобы одна деревня против другой не имела в излишестве земли и выплачивала бездоимочно за оную подать”[2296]. Наконец, отметим, что и в инструкции, написанной от имени Екатерины II титулярному советнику Андрею Шестакову по управлению селом Бобрики с деревнями, что в Каширском уезде, сказано: “А крестьянские покосы отдать в раздел по тяглам… по равному числу, чтоб один перед другим обижен не был”, да и тяглом здесь верстали “против одиноких ровно”, по числу людей[2297].

Стремлению помещика разверстать тягло не только по наличию мужских душ, но и по тяглоспособности активно содействовала