Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса - Леонид Васильевич Милов

нужды”) с согласия общины (“общего того села или деревни всех крестьян согласия”) могут быть сделаны и дополнительные порубки леса. Погорельцы у П.А. Румянцева на полгода освобождались от платежей. Активно помогал П.А. Румянцев своим крестьянам и при текущем ремонте жилья и построек (“ежели кому случится нужда для переделки избы и прочаго домоваго нужнаго строения, то по осмотру давать, сколько самая нужда требовать будет”)[2311].

Весьма существенным направлением борьбы с бедностью являлся запрет вотчинником разделов крестьянских дворов. Как известно, одним из самых больших увлечений в советской историографии был поиск социального расслоения крестьянства. Причем не в XIX в., когда такое расслоение стало реальностью, а в гораздо более ранний период. Между тем, как мы видели, спецификой крестьянского общинного быта было непременное распределение земли по “душам” и тяглам. При этом многолюдная семья (неразделенные братские и отцовские семьи) с большим числом работников (то есть крестьян-тяглецов) имела больше земли и в конечном счете имела шансы стать богатой. Да и бедная семья с большим числом детей (особенно мальчиков) с течением времени обретала солидное количество рабочих рук и также могла быть зажиточной. Однако, в конце концов, в силу тех или иных причин такие многолюдные крестьянские дворы с неразделенными семьями делились, превращаясь в несколько малых семей, однотяглых (“одинаких”) хозяйств. Материал этой книги, надо полагать, с очевидностью показывает, что в условиях России и особенно Нечерноземья в XVIII–XIX вв. однотягловое хозяйство обречено было либо на прозябание, либо на разорение. Недаром большинство крестьянских дворов – это двух-, трехтягловые хозяйства, где сосредоточено необходимое число рабочего и продуктивного скота и рабочих рук. При благоприятных обстоятельствах из таких дворов формировались зажиточные хозяйства.

Вотчинники в XVIII столетии, а может и ранее, прекрасно понимали неустойчивость и слабость “одинаких” хозяйств и всячески препятствовали делению сложных семей. “Крестьяном на особые дворы делиться не токмо не позволять, но и смотреть накрепко, чтоб того не чинили, понеже от того приходят в убожество”, – так гласит наказ кн. А.М. Черкасского[2312]. Управителям дворцовых волостей (1731 г.) в типовой инструкции строго наказывалось: “…смотреть, чтоб крестьяне из двора во двор от семей на одной тяглой земли разделов не чинили, дабы от того в зборах изронения и настоящим крестьяном обиды и разорения не было… И за такими напрасными разделами не токмо в платежах [не] имеют исправность, но приходят во всеконечное разорение”[2313]. В инструкции приказчику пошехонской вотчины П.М. Бестужева-Рюмина (1733 г.) запрет разделов сформулирован весьма лаконично: “Крестьянам сыну от отца и брату родному от брата делиться на велеть”[2314]. В инструкции Андрею Шестакову от имени Екатерины И, как владелицы с. Бобрики, точно также приказано: “Всем крестьянам запретить, чтоб без позволения моего никто семьями своими не делился. А ежели кому за умножением людей… надлежит разделиться, о том крестьяном прислать ко мне челобитье, прописывая именно, сколько их в семье мужеска и женска пола душ, и каких лет, и что у них лошадей, всякого скота и хлеба…”[2315] Намного раньше такой порядок был введен в вотчинах гр. П. А. Румянцева[2316]. Наконец, в Уложении графа В.Г. Орлова для с. Поречье с селами Ростовского у. заявлено столь же однозначно: “От разделу семей крестьяне приходят часто в упадок и разорение, а потому оный вреден”[2317]. Если же раздел необходим и он полезен, то разрешить. Но если выделившиеся – дураки и моты, то следует назначить опекунов. В некоторых случаях оговорена даже потенциальная опасность раздела. В частности, в инструкциях П.Б. Шереметева (и А.М. Черкасского) в с. Карачарово оговорено, что богатые семьи, берущие на себя дополнительное тягло из пустовытных земель, могли владеть запустевшими усадебными землями, но им запрещено было строить на них новые строения “и в старое строение не переходить, отделяся, а то старое строение с места продать”[2318].

Еще одним аспектом профилактических мер против обеднения был запрет выдачи молодых девушек в чужие владения. Наиболее развернутую аргументацию этих действий помещика и его управителей находим у В.Н. Татищева: “Вдов и девок на вывод не давать под жестоким наказанием, понеже от того крестьяне в нищету приходят, все свои пожитки выдают в приданое и тем богатятся чужие деревни”. В.Н. Татищев предлагает даже запретить кумовство в своих деревнях, чтобы не было лишних препятствий для женитьбы между односельчанами[2319]. В “Учреждении” П.А. Румянцева запрет этот категоричен: “девок своих на сторону отпущать в вотчинах не дозволять”[2320]. В наказе Д.А. Шепелева в с. Глинки Михайловского у. приказано: “дворовых и крестьянских девок на сторону в чужие волости замуж не отдавать”[2321].

Постоянный дефицит рабочих рук на селе заставлял и общину и помещика “благосклонно” относиться к возврату крестьян из бегов. Так, в инструкции 1719 г. кн. А.М. Черкасского предусматривается: “После беглецов… дворовые и хоромные строения… отдать в той деревне вытчикам и десяцким и лутчим крестьянам за хранение с росписью”. Через два года это имущество переходит к миру, но в случае же водворения беглецов на прежнем месте “пожитки возвратить им все в целости без утраты”[2322]. Чуть позже Артемий Волынский в инструкции 1724 г. предписывает (имея в виду беглых): “отводить им распашные земли из моих земель или вновь распахать всеми крестьянами и посеять аржаным и яровым хлебом моим первой (беглого, – Л.М.) хлеб; ему ж всеми крестьянами построить двор, во всем как надлежит, и дать ему двух овец, свинью и пять кур”. Если же вернувшийся готов взять на себя тягло, то ему “дать две лошади, а будет на пол-тягла – такому – одну лошадь из пахатных, и не взыскивать на нем… год”[2323].

Режим выживания, так или иначе бытовавший прежде всего в крепостной барщинной деревне, подчас вызывал к жизни буквально драконовские меры по отношению к крестьянам. Так, гр. П.А. Румянцев запрещал принимать чужих крестьян: “пришлых без печатных пашпортов крестьян [пришедших] далее 30 верст, а [из] другого уезду, хотя б и ближе ни на одну ночь не впущать”[2324]. В инструкции Т. Текучева 1753–1757 гг. тот же жесткий режим: “Кто из людей и крестьян в посторонние деревни или куда в другое место иметь будет нужду отлучитца – тому сказав нужду свою, куда идет или едет и х кому, прикащику и старосте… А кто посвоеволнича-ет долее того времени, на какое отпущен продлитца ил в другое место, а не туда,