Табак - Димитр Димов

Итак. Германия погибает!.. Она должна или умереть. или превратиться в нечто совсем повое, чего он, фон Гайер, не знает и не может предвидеть. Он видит только ее разрушение и смерть, ужасную смерть, окруженную ненавистью и презрением всего мира. А с ее смертью умрет и дух фантаста барона фон Гайера – потомка северных рыцарей, бойца первой мировой войны, летчика эскадрильи Рихтгофена, – рухнет последний бастион его романтики и метафизики, уцелевший, несмотря на двадцатилетнюю службу в Германском папиросном концерне и споры с жуликами и торговцами табаком на Востоке. От фон Гайера остался опустошенный изверившийся человек, которому все в тягость. Дух уже покинул его, если под духом подразумевать иллюзию, возвышавшую его до сих пор над ничтожеством торгашей. И тогда фон Гайер понял, что наступает ею смерть – но обычная смерть, которая разрушает тело, а иная – та. что отнимает всякую надежду, всякую радость, всякое волнение. та. что убивает инстинкт жизни. Им овладело полное равнодушие. Он осознал, что его умертвил его собственный мир.

Но в темно-синей ночи, напоенной благоуханиями субтропических цветов, тело его продолжало жить. Оно могло жить еще долго дивидендами, которые ему давала шайка владельцев концернов. Он выпил водку, затем приказал Аристидесу подать кушанья и стал ужинать не спеша, думая о грядущей разрухе. С моря доносился слабый плеск волн и скрип лодок у причалов. В заливе мигали огни рыбачьих шаланд. Откуда-то снова прилетели звуки флейты – в ночной тишине лилась грустная старинная мелодия, напоминавшая о древнегреческом театре.

Фон Гайер расплатился и направился к Кристалло по темным улицам, время от времени нажимая па рычажок своего карманного фонарика-динамо, издававшего хриплый и заунывный вой. Белый сноп лучей выхватывал из темноты перепончатые крылья больших летучих мышей. Несколько минут фон Гайер шел в непроглядной тьме и уже думал, что заблудился, как вдруг оказался перед домом Кристалло и сразу узнал его, потому что увидел под оливой хозяйку и Костова, освещенных керосиновой лампой с кремовым абажуром. Они сидели за столом и вели оживленный разговор на греческом языке; Ирины с ними не было.

Фон Гайер рассердился. Опять его заставили ждать и ужинать в одиночестве, даже не поинтересовавшись, куда он пошел. Ему показалось, что и он, и Германский папиросный концерн больше не существуют ни для Костова, ни для Ирины и, уж конечно, ни для этой гречанки, которая вообще относится к нему с неприязнью. И тогда он опять почувствовал, что причиной тому – все та же грядущая катастрофа. Никто уже не думал о том, что он, фон Гайер, управляет восточным отделом Германского папиросного концерна, который, в силу своего монопольного положения, может озолотить или разорить любую табачную фирму. Вместе с могуществом Германии умирал и Германский папиросный концерн.

Немец бесшумно открыл калитку и немного постоял в саду среди гранатовых деревьев и смоковниц, тихо шелестевших листвой. Млечный Путь опоясывал небосвод гигантской полосой опалового света, а возле пего трепетали звезды, холодно шептавшие о вечности материи и гибели немецкого духа. Фон Гайер вышел из темноты и присел у стола, за которым беседовали Костов и гречанка. Они разговаривали об Аликс, и фон Гайеру показалось, что его приход им неприятен. Эксперт пробормотал какие-то объяснения, которым трудно было поверить, а Кристалло немедленно подтвердила его слова одобрительным кивком о насмешливым блеском своих темных лукавых глаз. Потом оба они замолчали, как бы ожидая вопроса об Ирине, и, когда фон Гайер задал его, Кристалло поспешно ответила:

– Госпожа ушла с военным доктором осматривал, развалины.

– Вот как! Когда же? – спросил немец равнодушным тоном.

– Когда мы вышли от опекуна девочки, – ответил эксперт. – Я тоже хотел пойти, но устал. Оттуда очень красивый вид.

– Где же эти развалины?

– Над пляжем, что у оливковой рощи.

– А я как раз оттуда, но их не видел.

– Они, вероятно, пошли посмотреть музей.

– Музей в такое время? – Фон Гайер рассеянно усмехнулся, словно снисходительно одобряя поведение Ирины, по относясь к ней самой равнодушно. – Может быть, они пошли ужинать?

– Да, – сказал Костов. – В офицерскую столовую.

И эксперт подумал, что обманывать мужа – это еще объяснимо, но изменять любовнику никуда не годится.

– Как девочка? – осведомился фон Гайер.

– Сейчас ей лучше, – ответил Костов. – Хотите на нее посмотреть?

Немец утвердительно кивнул и пошел вслед за Костовым в комнату, где лежала Аликс. Зарывшись головой в пуховую подушку, девочка спала. Она дышала глубоко и ровно, но лицо у нее стало желтым, как глина. Фон Гайер вспомнил, что такие лица были у раненых летчиков, которые потеряли много крови и ждали смерти. В желтоватом мерцании свечи эта желтизна казалась особенно мертвенной. Чистый античный профиль Аликс заострился, а ее бронзово-рыжие волосы потемнели.

Костов взглянул на немца, стараясь угадать его впечатление.

– Античная красавица! – снисходительно произнес фон Гайер. – Что вы собираетесь с ней делать?

– Я хочу ее удочерить.

– Это легче всего. А потом?

– Выхожу ее, воспитаю. Выберу ей подходящего мужа. Такой человек, как я, может найти в этом цель жизни.

– Трудновато вам будет в нынешние времена.

– Почему?

Немец бросил на Костова насмешливый взгляд.

– Ах, да! – спохватился эксперт. – Но мне кажется, что наш мир еще выплывет. В Софии новое правительство.

– Знаю, – сухо сказал фон Гайер.

– В составе кабинета демократы и правые члены Земледельческого союза. Вероятно, это первый шаг к сепаратному миру, и это помешает Красной Армии вступить в Болгарию.

А немец подумал: «Это начало конца… Вы оголяете наш левый фланг». Но это не взволновало его, потому что, в сущности, конец начался давно, еще в те дни, когда немецкие армии вторглись в необъятные просторы Советского Союза. Он не сказал ни слова и медленно вышел из комнаты, а Костов понял, что Аликс тронула фон Гайера не больше, чем породистый щенок.

Когда они входили в сад, Кристалло накрывала на стол.

– Ужинать будете? – спросила гречанка. – Угощу нас кефалью под майонезом и местным вином.

– Я уже поужинал, – ответил немец. Он докурил сигарету, потом вдруг встал и проговорил: – Пойду на берег, погляжу на луну.

– Тут, наверное, не совсем безопасно ходить по ночам, – заметил Костов по-немецки. – Оружие при вас?

– Да. А что?

– Сегодня утром волны выбросили труп нашего солдата – его закололи ложами и бросили в морс.

– Меня не заколют, – сказал фон Гайер.

Он пошел по тропе к калитке под самшитами и олеандрами, нажимая на рычажок своего воющего фонарика-динамо. Луна еще не взошла, но ее серебристое сияние уже светило за вершиной холма с развалинами.

Костов с гречанкой остались вдвоем. Эксперт целый день ничего не ел и теперь ужинал с аппетитом.

– Не нравятся мне твои друзья! – проговорила Кристалло после ухода фон Гайера.

– Они несколько надменные, но в общем люди не плохие, – сказал эксперт, отпив из стакана густого тасосского вина, своеобразный аромат которого напоминал запах смолы.

– Нет, я не о том! У них обоих что-то неладно. Тебе никогда не приходилось пьянствовать с назойливыми глупцами до поздней ночи, когда тебе уже свет не мил?

– Да, – сказал эксперт. – Со мной такое часто случалось.

– Ты тогда готов лезть в петлю, – продолжала гречанка, – готов провалиться сквозь землю, бежать куда-то, сам: не знаешь куда. И тогда ты вдруг начинаешь воображать, что один из этих глупцов лучше остальных. Тебе хочется подсесть к нему, услышать от него теплое слово, но все же ты не вполне уверен, что он это слово скажет. Так вот, твой приятель как раз в таком состоянии.

– Ты его, кажется, раскусила, – усмехнулся Костов.

– А видел ты когда-нибудь женщину, которая пресытилась своей беззаботностью, ленью, нарядами, любовью? Такая женщина уже не может любить и меняет мужчин, как платья.

– Моя приятельница точь-в-точь такая, – сказал эксперт.

Он поднял голову и устремил задумчивый взгляд на абажур зажженной лампы, вокруг которого вихрем носились комары.

– Вот почему я говорю, что у них не все ладно. Да и у тебя самого тоже не все ладно.

– Что же именно? – спросил Костов, уязвленный.

– Эта история с Аликс.

Фон Гайер встретил Ирину в сотне метров от дома Кристалло. Серебристое сияние луны, все еще скрытой холмом, заливало улицу мягким, слабым, словно предутренним светом, когда предметы видны хорошо, но очертания их размыты. И в этих сумерках он ясно увидел силуэт мужчины, который быстро отделился от Ирины и пошел по улице к пристани. Фон Гайеру было противно видеть, что они расстались, увидев его, как будто оба были смущены своим поведением.

– Почему вы одна? – спросил он, приблизившись к Ирине.