Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— Ладно, ребята, на сегодня у меня всё. Хватит митинговать, идите лучше расслабьтесь, выпейте-потанцуйте, за девчонками приударьте. Угрюмым брюзгой каждый из вас успеет стать уже к тридцатнику. А пока развлекайтесь и меньше, меньше пафоса, гении мои непонятые! Ну что, все ясно сказал? Бегом марш гулять и отрываться! Брысь-брысь отсюда!

Толпа юных талантов, ревностно охранявшая Вадима, начала потихоньку редеть, сопровождая сборы шутливым бурчанием:

— Ну вот, как всегда, только о смысле жизни заговоришь, как приходится опять напиваться!

— Так вы же нам по поводу фестиваля ничего еще не ответили, Вадим Робертович!

— А девушкам вы тоже предлагаете за девчонками приударить? Или, как все мужчины, вы даже за людей нас не держите и не считаете нужным что-то посоветовать в этот вечер? — раздался среди всеобщего гула тонкий и возмущенный девичий голосок.

Вадим, как всегда, предпочел не заострять внимание на гендерных претензиях, поэтому ответил в своем обычном стиле:

— Да хоть за чертом лысым приударяй! Если тебе, Мышь… Крысь… Как там тебя, напомни, забыл…

— Рысь, Белая Рысь, вообще-то… — обиженно надула губки собеседница Вадима, вопреки своему светлому нику, облаченная в длинные черные одежды. — И вам пора бы выучить, как меня зовут. Не раз уже говорила…

— Я ваши придурошные клички не запоминаю, у меня под это мозг не заточен. Так вот, если тебе, Рысь, увлечение девочками поможет согнать кислую мину с лица, и отобьет желание писать всякую хрень, которую ты почему-то называешь «философией», считай, что я лично тебя на это благословляю!

Громкий взрыв смеха, заглушивший последнюю фразу, стал прощальным аккордом дружным посиделкам, от которых вскоре не осталось и следа. Последние, самые недоверчивые слушатели, поспешили испариться после еще одного взгляда, которым Вадим, устав ждать, одарил замешкавшийся народ.

— Теперь с тобой, писательница, давай разбираться. Что там у тебя? Кто достал, от кого бежать собралась? — задумчиво пробасил он, откидываясь на стуле и скрещивая, по обыкновению, руки на груди.

— Да ото всех. Потому что достали. Все… — чувствуя, как румянец разливается по щекам, пробормотала я, нервно комкая край тонкой кофты. — Вадим. Ты прости, что вот так ворвалась к тебе, это не очень-то правильно с моей стороны…

— Ты специально меня своими мяукающими извинениями злишь? — так и не дослушав, резко перебил меня он. — Вот смотрю на тебя и удивляюсь — вроде давно знакомы, знаешь все мои привычки. Так какого черта сходу начинаешь бесить этой белибердой, которую я терпеть не могу — простите, да помилуйте, и прочие коленца? Если уж пришла ко мне, давай, отвечай прямо, что у тебя опять стряслось?

Продолжая растерянно глядеть перед собой, я не могла найти нужных слов и рассказать, в чем проблема. Но одно я знала точно — у меня больше нет сил жить в той фальшивой среде, в которой я оказалась без него. Вся эта невидимая глазу гнильца, скрытая под золотой коркой светского лоска начала проникать и в меня, неслышно, но упрямо разъедая изнутри. И больше всего на свете я боялась, что когда-нибудь она врастет и въестся неотвратимо и избавиться от нее будет невозможно.

— А я и не знаю, что стряслось. Вроде бы ничего, вроде бы все хорошо. А на самом деле все очень плохо, — иронично понимая, что мои оптимистичные заявления Клавдии Витольдовне были всего лишь бравадой, тихо ответила я. — Все совсем не так, как я представляла… Как мы представляли… Вадим, я не знаю, что делать. Это какое-то королевство кривых зеркал, а не жизнь. Все так… неправильно! Каждый новый человек оказывается на проверку или жабой, или гадюкой, а мы с тобой в одном и том же зале стоим по разные стороны и стараемся не смотреть друг на друга. И я не могу просто так бросить все и подойти к тебе, и слушаю, слушаю какие-то глупости, сплетни, пересуды… Я сама уже стала частью этих сплетен и пересудов — кто бы мог подумать, что такое возможно, правда, Вадим? Почему так вышло, а? Почему наша мечта обернулась к нам такой уродливой изнанкой?

Вместо ответа он долго смотрел на меня, не произнося ни слова, и взгляд его становился все тяжелее. Сейчас я действительно не могла понять, что скрывается за этой мрачной задумчивостью, хотя раньше часто и безошибочно угадывала многие его мысли.

— Так, понятно, — наконец, проронил он после паузы, которая в обществе менее близкого человека начала бы тяготить меня. — Понятно, Алексия, что ничего непонятно. Какой-то у нас с тобой прямо вечер оксюморона выходит. И проведем мы его… — Вадим резко поднялся и я, так и не решившись присесть рядом, радостно оживилась, — не здесь. Давай, писательница, выше нос и бегом за мной. Ты права, этот душный гадюшник не самое лучшее место для того, чтобы изливать душу. Я предлагаю сменить его на что-то более подходяще.

Так мы и двинулись к выходу — Вадим, угрюмо рассекавший пространство людей перед собой, и я, спешащая следом, будто по специально созданному для меня коридору. У самого выхода, по всем законам невезучести, меня настиг ошарашенный и полный негодования, взгляд Клавдии Витольдовны. В ее лице читалось непритворное возмущение из-за того, что я не ушла домой готовиться к шабату, а продолжила непотребно шататься в компании циника и холостяка Вадима Третьякова, к которому, как я подозревала, Клавдия Витольдовна, испытывала не самые нежные чувства.

Словно в доказательство этих догадок, заслуженная писательница состроила злобную мину и свирепо погрозила пальцем, всем своим видом показывая, что активно защищает сторону моего сфальсифицированного мужа-олигарха. Тем более, что в случае встречи, ему можно было донести весьма полезную информацию о похождениях ветреной жены, конечно же, небезвозмездно.

— Что это Заславская на тебя взъелась? Может, ты ее тоже куда подальше послала? Если так, Алексия, я только пожму тебе руку. Сам ее не раз посылал, по-другому не отвяжется. Но и это временный эффект, предупреждаю. Она недолго помнит обиду и при следующей встрече возобновит свои разговоры. Так что будь начеку! Меня она уже три года каким-то меценатским фондом достает. Иногда я начинаю думать, что или прибью ее к чертовой матери, или дам-таки денег. Завидная проныра, редко такую встретишь!

— Да нет, я от нее прячусь, вообще-то. Послать у меня как-то смелости не хватило, поэтому я просто… сбежала! — набрасывая на голову капюшон и не обращая внимания на пронизывающий ветер, весело прокричала я, оборачиваясь к Вадиму.

Он стоял позади меня, закрывая двери в клуб, из которого мы только что вышли, и я видела, как, сменяя мрачную озадаченность, в его глазах вспыхивают искорки веселья. Здесь, на улице, вдали от спертого воздуха душных помещений и таких же душных разговоров, было так просто и легко, что все проблемы начинали казаться надуманными. И это легкомысленное морозное настроение очень быстро передалось нам обоим.

— Смелости или возможности? Насколько я знаю нашу Клавдию, вставить хоть слово в ту пулеметную очередь, которой она тебя расстреливает, можно только очень грубыми методами. Но ты же у нас не материшься, а зря. Вот сто раз говорил тебе, Алексия, меньше сантиментов! Научись говорить то, что думаешь прямо и ясно, без словесной мишуры и посмотришь, как жить сразу станет проще и лучше.

— Конечно же, проще и лучше! Жизнь непременно новыми красками засияет! — подхватывая волну шутливой пикировки, воскликнула я. — Только какими-то мрачными и траурными! Количество желающих убить меня начнет увеличиваться, а потом чье-нибудь терпение наверняка лопнет — и все! На этом закончится мое, полное правдивых подвигов существование. Зато оно будет ярким, быстрым и, однозначно, нескучным!

Глядя на смеющегося Вадима, на то, как вихрь колких снежинок оседает на его вьющихся темных волосах, на то, как он стряхивает их небрежным движением и продолжает смеяться, запрокинув по привычке голову, я вновь почувствовала, как прошлое захватывает власть над настоящим.

Передо мной был прежний Вадим, тот, которого я знала, будучи студенткой — азартный, живой, саркастичный, без затаенной досады и колючего недоверия во взгляде. И будто не было этого горького разрыва и болезненных объяснений, будто мы снова могли общаться как учитель и ученица, как творец и его творение, и никакие обиды и глупое непонимание еще не успели омрачить нашу дружбу.