Шантарам - Грегори Дэвид Робертс

— Не пытайся встать, — сказала Карла, опускаясь на колени и промокая влажным полотенцем моё лицо.

Я рассмеялся: меньше всего мне сейчас хотелось вставать. Смеясь, я смутно ощутил сквозь наркотический дурман боль на кончике подбородка и в челюсти.

— Что происходит, Карла? — спросил я, отметив про себя, как странно звучит мой надтреснутый голос.

Три месяца полного молчания и душевного тумана исказили мою речь, как у человека, страдающего дисфазией, голос мой был скрипучим, невнятным.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я. — А я почему здесь?

— Ты бы хотел, чтоб я оставила тебя там?

— А как ты узнала, где я? Как нашла меня?

— Это сделал твой друг Кадербхай и попросил, чтобы я привезла тебя сюда.

— Попросил тебя?

— Да, — сказала она, глядя на меня так пристально, что её взгляд, казалось, разрезал окутавший меня дурман подобно восходу солнца, рассеивающего туманную дымку.

— А где он?

Она улыбнулась грустной улыбкой: вопрос был некорректным. Я уже понимал это: действие наркотиков постепенно ослабевало. У меня появился шанс узнать всю правду или ту её часть, которая была ей известна. Если бы я задал ей правильный вопрос, она бы сказала мне всё как есть, потому что была готова к этому — вот что означала сила её взгляда. Возможно, она даже любила меня, во всяком случае, это чувство зарождалось в ней. Но я не сумел задать нужный вопрос: я спросил не о ней, а о нём.

— Не знаю, — ответила она, приподнявшись и встав рядом со мной. — Ожидалось, что он здесь будет. Думаю, он скоро появится. Но я не могу ждать: мне надо идти.

— Что? — Я привстал, пытаясь отодвинуть тяжёлые, как камень, шторы, для того, чтобы видеть её, говорить с ней, не дать ей уйти.

— Мне надо идти, — повторила она, решительно направляясь к двери; там её ждал Назир: его мощные руки, как ветви из ствола дерева, выступали из распухшего тела. — Ничего не могу поделать. До отъезда надо успеть очень много.

— До отъезда? Что ты имеешь в виду?

— Я снова уезжаю из Бомбея. Появилась работа, очень важная и я… её надо сделать. Вернусь недель через шесть-восемь. Может быть, тогда увидимся.

— Это какое-то сумасшествие, ничего не понимаю. Лучше бы ты оставила меня там, если всё равно меня покидаешь.

— Послушай, — сказала она, улыбаясь и стараясь не терять терпения, — я вернулась только вчера и мне нельзя задерживаться. Я даже в «Леопольд» не ездила. Только Дидье утром встретила, он поздоровался мимоходом и всё. Не могу здесь оставаться. Согласилась только вытащить тебя из этого самоубийственного пакта, который ты заключил сам с собой у Гупта-джи. Теперь ты здесь, в безопасности, и мне надо уехать.

Она повернулась к Назиру и заговорила с ним на урду. Я понимал только каждое третье или четвёртое слово из их разговора. Слушая её, он рассмеялся и с привычным презрением взглянул на меня.

— Что он сказал? — спросил я, когда они замолчали.

— Тебе это будет неприятно слышать.

— Но я хочу знать.

— Он думает, что ты не справишься. Я сказала ему, что ты перестанешь принимать наркотики, переживёшь ломку и подождёшь здесь, пока я не вернусь через пару месяцев. А он не верит: мол, побежишь искать дозу сразу, как начнётся ломка. Я заключила с ним пари, что ты справишься.

— Какую сумму ты поставила на кон?

— Тысячу баксов.

— Тысячу баксов, — повторил я задумчиво.

Ставка была внушительной, а шансы неравными.

— Да. Это все его наличные, то, что оставлено на чёрный день. Он бьётся об заклад на всю эту сумму, что ты сорвёшься. Говорит, ты слабый человек, поэтому принимаешь наркотики.

— А ты что ему сказала?

Она рассмеялась. Так редко можно было видеть и слышать, как она смеётся, что я вобрал в себя эти яркие округлые звуки счастья как еду, питьё, наркотик. Я был болен и одурманен, но прекрасно понимал, что в этом смехе моё величайшее сокровище и радость, — заставить эту женщину смеяться и ощущать лицом, кожей, как этот смех журчит, срываясь с её губ.

— Я сказала ему: хороший мужчина настолько силён, насколько это нужно правильной женщине с ним рядом.

Потом она ушла, а я закрыл глаза, а когда открыл их час или день спустя, обнаружил, что около меня сидит Кадербхай.

— Утна хаин, — услышал я голос Назира. — Он проснулся.

Пробуждение было тяжёлым. Я испытывал беспокойство, знобило, хотелось героина. Ощущение во рту было отвратительным, всё тело болело.

— Х-мм, похоже, тебе уже больно, — пробормотал Кадер.

Я присел, опершись на подушки, оглядел комнату. Наступал вечер, длинная тень ночи наползала на песчаный пляж за окном. Назир сидел на куске ковра у входа в кухню. На Кадере были просторные штаны, рубашка и жилет того покроя, который носят патаны[140]. Одежда имела зелёный цвет, любимый Пророком. Казалось, Кадер постарел за эти несколько месяцев, но при этом выглядел как никогда бодрым, спокойным и решительным.

— Ты хочешь есть? — спросил он, поймав мой пристальный взгляд, но не дождавшись, пока я заговорю. — Может быть, примешь ванну? Здесь всё есть, ванну можешь принимать сколько захочешь. Еды тоже полно. Надень новую одежду, она приготовлена для тебя.

— Что случилось с Абдуллой? — спросил я.

— Ты должен прийти в норму.

— Что, чёрт возьми, произошло с Абдуллой? — заорал я срывающимся голосом.

Назир не сводил с меня глаз. Внешне он был спокоен, но готов вскочить с места в любую минуту.

— Что ты хочешь знать? — мягко спросил Кадер, устремив взгляд на ковёр между скрещенных коленей, стараясь не смотреть мне в глаза и медленно покачивая головой.

— Это он был Сапной?

— Нет, — ответил Кадер, повернув голову, чтобы встретить мой суровый взор. — Знаю, люди болтают об этом, но даю тебе слово: Сапна — не он.

Я сделал глубокий вздох, испытав огромное облегчение. Почувствовав, как слёзы жгут глаза, закусил щёку, чтобы остановить их.

— Почему же говорили, что он был Сапной?

— Враги Абдуллы заставили полицию поверить этому.

— Что за враги? Кто они?

— Люди из Ирана. Враги с его родины.

Я вспомнил уличную драку — загадочный бой: мы с Абдуллой против компании иранцев. Пытался восстановить в памяти прочие подробности этого дня, но все мысли заглушало острое чувство вины — мучительное сожаление, что не спросил Абдуллу, кто были эти люди и почему мы дрались с ними.

— А где настоящий Сапна?

— Он мёртв. Я нашёл человека, который им был. Но теперь он мёртв. Это, во всяком случае, удалось сделать для Абдуллы.

Я расслабленно откинулся на подушки, на мгновение закрыл глаза. Из носа начинало течь, горло болело и было забито мокротой. За последние три месяца у меня выработалась устойчивая привычка — три грамма чистого белого тайского героина каждый день. Ломка стремительно приближалась: я знал, что мне предстоят две недели адских мук.

— Зачем? — спросил я его через некоторое время.

— Что ты хочешь сказать?

— Зачем вы меня разыскали? Зачем приказали Назиру привезти меня сюда?

— Ты же работаешь на меня, — ответил он, улыбнувшись. — А теперь для тебя появилось дело.

— Боюсь, что сейчас я ещё ни на что не пригоден.

В животе начались колики. Я застонал и отвернулся.

— Да, — согласился он. — Сначала тебе нужно выздороветь. Но месяца через три-четыре ты будешь в полном порядке и сможешь сделать для меня эту работу.

— А что это за работа?

— Миссия. Да, своего рода священная миссия — её можно так назвать. Ты умеешь ездить верхом?

— Верхом?! Никогда не имел дела с лошадьми. Если я могу выполнить эту работу на мотоцикле, я справлюсь. Тогда я тот, кто вам нужен.

— Назир научит тебя ездить верхом. Он был когда-то лучшим наездником в деревне, где жили лучшие всадники провинции Нангархар. Здесь неподалёку есть конюшня и пляж. Там ты сможешь научиться ездить верхом.

— Научиться ездить верхом… — пробормотал я, размышляя, как мне пережить следующий час и ещё один, а ведь потом станет ещё хуже…

— Именно так, Линбаба, — сказал он, улыбнувшись и протянув руку, чтобы коснуться моего плеча. Я ощутил тепло его ладони и внутренне содрогнулся от этого прикосновения, но не подал вида. — Единственный способ добраться сейчас до Кандагара — верхом: все дороги минируются и обстреливаются. Поэтому, когда поедешь с моими людьми на войну в Афганистан, тебе придётся научиться ездить верхом.

— В Афганистан?

— Да.

— Почему, чёрт возьми, вы вообразили, что я поеду в Афганистан?

— Не знаю, поедешь ли ты туда или нет, — ответил он с какой-то неподдельной грустью, — но сам я должен исполнить эту миссию — отправиться в Афганистан, на свою родину, которую я не видел более пятидесяти лет. И приглашаю тебя, прошу тебя поехать со мной. Выбор, конечно же, за тобой. Это опасная работа, слов нет. Если ты откажешься ехать, я не стану относиться к тебе хуже.