Ночной карнавал - Елена Крюкова

— Эй, кто это у нас в гостях!.. Это сама матрона Мадлен, а!.. Везенье!.. Великая удача!..

— Да, ее появление перед Большим Карнавалом… что-то значит! Это знак!..

Мадлен без обиняков прошла к ближайшему трюмо и села на свободный стул, закинув ногу за ногу. Юбка поползла вверх, обнажая длинное и гладкое бедро, резинки, край чулка, голую кожу прелестной ноги. Девицы завыли от восхищения.

Мадлен покачивала ногой в неизменной дешевой позолоченной туфельке.

— Возьмете меня потанцевать немного?

— О, госпожа Мадлен!.. Вы окажете нам честь!..

Она стала гримироваться. Тень сюда. Черту под глаз. От века рисовать черную змею к виску. Глаза должны быть громадными, устрашающими. Сцена есть сцена. Надо, чтоб глаза было далеко видно. Как шары на елке. Как синие фонари.

— Дайте ей, девочки, помаду Пикассо!.. Самую дорогую… не жмитесь…

Через минуту ее губы стали походить на красные ворота. На два вывернутых красных банана.

— Да, отлично, — удовлетворенно кивнула владелица помады и толкнула ее в голую спину. — Давайте! Не слышите, музыка шпарит в две четверти! Классический канкан! Ваш выход! Солируйте! Рябая Испанка на сегодня отдает вам свои антраша и три шпагата!

Она выбежала на сцену. Пыль, гам, шум. Из заштатного кабаре за эти годы Красная Мельница сделалась знаменитой забегаловкой. Половина Пари тут толклась. Ее выход приветствовали ором, ревом.

Она плясала канкан так, как никогда еще не плясала.

Она шлепалась со всего размаху на шпагат так, что юбка, похожая на пион, разлеталась вокруг ее бедер и подскакивала вверх, закрывая ей голову, а после опадала медленными лепестками.

Она крутилась в фуэте так стремительно, что взвиваемый ею ветер летел в зал, овевая возбужденные лица зрителей, и мужики поднимали вверх большой палец, и юнцы кричали: «Charmant!.. Superbe!..» — выражая неподдельное восхищение.

Ее выпады вызывали в зале бурю. Ей свистели, кричали в восторге, улюлюкали, визжали: «Би-и-и-и-ис!..» Когда она ввалилась в предбанник, девки обступили ее, трогали, щупали. Прикоснуться к великой Мадлен! — это кое-что значило в жизни.

Девка с блестками на щеках отдыхала, потная, перед зеркалом, задрав одну ногу — колено почти касалось подбородка, панталон на ней не было, они не предусматривались канканом. Завитки волос щекотали внутренность бедер. Девка положила руку на срамное место и перебирала потайные кудерьки, бесстыдно лаская себя, ухмыляясь.

Мадлен проследила за ее взглядом. За ее спиной стоял фотограф, скорчившись перед объективом. Его лицо было накрыто черным крепом. Он выдвинул вперед руку, выдернул пластину, щелкнул пальцами.

— Еще один снимок!.. Теперь повернитесь задом!..

Девка, недолго думая, слезла со стула и легла животом на пыльный истертый ковер, растопырив ноги, выгнув зад так, что ягодицы чуть разошлись, чтобы можно было остановить на пленке мгновенье — вот видны створки красной раковины, стручки алого перца, влажные, такие терпкие на вкус.

— Еще один кадр! — закричал фотограф из-под черной тряпки.

Мадлен. Не вздрагивай. Это не Лурд. Тебе почудилось. Это не голос Лурда. Сейчас он вылезет из-под своей траурной накидки, и ты увидишь его лицо. Это Лурд. Не обманывай себя. Он плелся за тобой. Он узнал тебя. Он захотел тебя снова наколоть на острогу. Не выйдет, малыш. Она и графа терпела близ себя лишь из-за болезни. Она не хочет впадать больше ни в чью зависимость. Она и так раба. Быть еще твоей рабой, грязный Лурд?! Ни за что.

Другая девица, размалеванней прежней в сто раз, пугающе яркая, как павлин или тукан, выпрыгнула к камере и затрясла грудями.

— И меня, господин хороший! И меня снимите! — завизжала. — Напечатайте меня во всех модных журналах!.. У меня попка и ножки нисколько не хуже, чем у Сюзон!.. Почему только ее снимают всегда, у-у-у!..

— Давай! — сделал фотограф знак рукой, и девушка тут же разлеглась на ковре, задирая ноги, подбирая их к подбородку, разметываясь крестом, распластываясь камбалой, изгибаясь, кладя руки на груди и теребя соски, высовывая маленький розовый язычок; она исхитрилась даже наклониться и полизать кончиком языка свои соски. Фотограф не показывал лица. Прятался под тряпкой.

Мадлен начинала бить дрожь. Теперь она ни минуты не сомневалась в том, что это Лурд. Зачем он-то ей сейчас. А пошел он…

Она не выдержала. Со смехом — смех явился сам собою, как лучшая защита от ужаса — она подбежала к фотографу и сдернула у него с головы креп, как покрывало с птичьей клетки.

Лица она не увидела.

Он был в маске.

В черной, страшной маске, закрывающей все лицо, с прорезями для глаз, для дырочек носа и щели рта. Маска, выделанная из черной тонкой кожи, плотно прилегала к лицу. Белки глаз сверкнули в Мадлен плохо скрываемой яростью.

Она отступила на шаг. Секунду их глаза соединялись, как два клинка, высекая искры.

Затем Мадлен обернулась к девочкам. Засмеялась еще веселее.

— Я гляжу, Карнавал уже начался! — Голос ее звенел, будто она кричала с высокой горы вдаль. — Хорошая примета — человек в маске! Получайте за труды, фотограф! У вас будет сегодня чем поужинать! Заработали!

Она вынула из кармана кошелек и бросила дядьке в черной маске.

Теперь она уже не сомневалась, что это Лурд.

— О, ревуар, малышки! Я неплохо провела время. Берите меня в свою компанию, если мне будет грустно. С вами я веселюсь. Я ведь ваша. Я ведь от вас никуда не денусь, хоть я и сделала карьеру.

И все девки, столпившись близ румяной Мадлен, завопили:

— Ура Мадлен!.. Ура танцорке!.. Ура!..

Она, качаясь от утомления, расстегивая на ходу шубу, ввалилась в особняк. Она немного пьяна. Так что ж. Она просто выпила чуть в кафе после канкана в Красной Мельнице, вот и все. Чуть-чуть. Рюмочку коньяка… рюмочку абсента. Всего лишь. А развезло ее, как на Празднике Вина. Нет, теперь-то она ничего не забудет. Ни капельки. Как она отплясывала сегодня!.. Лихо. Хлеще, чем тогда… когда она с графом…

Она услышала в гостиной голоса. Так. Это ново. Кто-то у нее дома в ее отсутствие.

Давай, пугайся, Мадлен. А если это грабители? Разбойники?

Ну, с ними-то она всегда найдет общий язык. Это свои люди. Из бедноты. Обездоленные.

Она даст им денег, шубы, манто, брильянты, колье, кольца. Напоит коньяком из бара. И выгонит к чертовой матери. А может статься, и ночевать оставит. Смотря какое у них настроение.

Она пьяно улыбнулась своим мыслям и подошла ближе к двери гостиной.

Это не воры. Спокойные голоса. Тихий разговор. Люди беседуют. Как у себя дома.

Эх, Мадлен, как же ты забыла, что это не твой дом. А баронский. Быстро же ты привыкла.