Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

по одной преданности, как к царю, — объясняет он свой поступок, — но как к императору, который сделал много добра отцу моему». Вернувшись в полк, он стал размышлять, как переговорить об этом деле лично с царем. «Я придумал написать его величеству письмо, в котором просил прислать и взять меня под каким бы то ни было предлогом по делу, касающемся собственно до государя императора,.. потом вложил письмо в другое, к лейб-медику Якову Васильевичу Виллие, прося его вручить приложенное письмо государю императору».

Шервуд ждал ответа недолго. Его письмо, конечно, оказалось у Аракчеева, который поручил фельдъегерю доставить Шервуда в Грузино. Встреча состоялась 13 июля. Аракчеев встретил Шервуда стоя на крыльце своего дома. Осмотрев его с головы до ног, и, видимо, не найдя в молодом унтер-офицере ничего подозрительного, Аракчеев взял Шервуда под руку и повел в сад. Здесь он сделал ему выговор, что писать следует по начальству.

— Но если я не хочу, чтобы мои командиры знали об этом? — возразил Шервуд.

Аракчеев предложил рассказать все дело ему, но Шервуд настаивал на аудиенции у государя, так как дело касается непосредственно его особы.

— Ну, в таком случае я тебя и спрашивать не буду, поезжай себе с Богом, — произнес Аракчеев.

Эти слова так тронули Шервуда, что он ответил:

— Ваше сиятельство! Почему мне вам и не сказать: дело в заговоре против императора.

17 июля в пять часов пополудни Шервуд был принят Александром в Каменноостровском дворце. Позвав Шервуда в кабинет, царь запер за ним двери. «Первое, что государь меня спросил, — вспоминает это свидание Иван Васильевич, — того ли Шервуда я сын, которого он знает, и который был на Александровской фабрике. Я ответил — того самого».

— Ты мне писал, — продолжал Александр. — Что ты хочешь мне сказать?

Шервуд подробно поведал о своих наблюдениях и умозаключениях. Царь, подумав, произнес:

— Да, твои предположения могут быть справедливы… Чего же эти… хотят? Разве им так худо?

Шервуд отвечал, что от жиру собаки бесятся.

— Как ты полагаешь, велик ли заговор? — продолжал расспрашивать Александр.

— Ваше величество, по духу и разговорам офицеров вообще, а в особенности второй армии, полагаю, что заговор должен быть распространен довольно сильно.

На вопрос царя, как он предполагает раскрыть заговор, Шервуд ответил, что просит позволения вступить в тайное общество с тем, чтобы затем выдать его участников и их намерения. К этому он добавил, что государственные мужи, по его мнению, делают грубые ошибки.

— Какие? — живо спросил Александр.

— В военных поселениях людям дают в руки ружья, а есть не дают, — сказал Шервуд. — Что им, ваше величество, остается делать?

— Я вас не понимаю: как есть не дают?

Шервуд объяснил, что крестьяне обязаны кормить, помимо своего семейства, еще и постояльцев, действующих резервистов и кантонистов, и это при том, что они так заняты постройками и перевозкой леса, что не имеют и трех дней за лето на свои полевые работы, и что были случаи, когда люди умирали с голоду.

Александр выслушал его с большим вниманием, но не стал развивать эту тему, а спросил, не лучше ли будет для открытия заговора, если Шервуда произведут в офицеры. Шервуд отвечал, что после разоблачения заговорщиков император будет волен произвести его во что ему будет угодно. Царь впервые за весь разговор улыбнулся: «Я надеюсь тебя видеть», — и, поручив Шервуду изложить свой план действий письменно, отпустил его. Начальнику штаба генерал-адъютанту Дибичу, уверявшему, что Шервуд наговорил вздору, Александр сказал: «Ты ошибаешься, Шервуд говорит правду, я лучше вас людей знаю».

Шервуд некоторое время еще жил в Грузино, ожидая, пока будут готовы бумаги, оправдывающие его поездку в столицу. Однажды за столом у Аракчеева он встретился со знакомым декабристом Батенковым, который раз шесть осведомился, почему Шервуд здесь, пока, наконец, ответы последнего не успокоили его подозрительности.

Отпуская Шервуда в полк, Аракчеев сказал ему на прощанье:

— Ну, смотри, Шервуд, не ударь лицом в грязь.

Впоследствии выяснилось, что оплошать суждено было самому временщику.

По дороге в полк Шервуд начал завязывать знакомства с офицерами в разных местах и «по их разговорам ясно видел, что заговор должен быть повсеместный». Представившись полковому начальству и показав документ о годовом отпуске, выданный Аракчеевым, он быстро уладил свои дела и отправился в Курск к Вадковскому.

***

Состояние здоровья Елизаветы Алексеевны продолжало внушать опасения. В конце июля врачи заявили, что императрица должна провести зиму в южном климате. Выбор царя почему-то пал на Таганрог. Александр объявил, что поедет туда с супругой и возвратится в Петербург к Новому году. Князю Волконскому было поручено сопровождать императрицу, архитектору Шарлеману — ехать в Таганрог для приготовления помещений.

Незадолго до отъезда Александр поручил князю А.Н. Голицыну привести в порядок бумаги в его кабинете. Голицын при этом заметил, что неудобно и опасно оставлять неопубликованными акты, касающиеся престолонаследия. Царь после минутного молчания указал рукой на небо:

— Положимся в этом на Бога: Он устроит все это лучше нас, слабых смертных.

Последующие события показали, что Александр заблуждался, смотря на Господа, как на поверенного в своих делах.

Причину, по которой Александр считал нужным держать этот важный документ в тайне от всей России и от самого наследника, он унес с собой в могилу. Некоторые историки полагают, что вместе с манифестом о престолонаследии Александр намеревался объявить о своем отречении от престола. В пользу этого предположения говорит странная надпись, сделанная им на запечатанном пакете с текстом манифеста: «Хранить до моего востребования». На тот же мотив указывает и его беседа с принцем Орлеанским, который весной 1825 года посетил Петербург. В разговоре с ним царь поведал о своем решении оставить престол и уйти в частную жизнь. Конечно, все это было повторением юношеских мечтаний, но Гете недаром предупреждал, что следует опасаться грез молодости, потому что они непременно сбудутся в старости.

28 августа Карамзин в последний раз беседовал с государем. При расставании он сказал: «Государь! Ваши годы сочтены. Вам нечего более откладывать, а вам остается еще столько сделать, чтобы конец вашего царствования был бы достоин его прекрасного начала». Александр кивком головы и улыбкой выразил одобрение этим словам и сказал, что непременно даст России конституцию. «Мы расстались не без чувства, — пишет Николай Михайлович, — привязанность моя к нему сердечная и вечная».

1 сентября царь навсегда оставил Петербург. Елизавета Алексеевна должна была отправиться вслед за ним. Александр выехал из Каменностровского дворца ночью, без провожатых. На рассвете его коляска остановилась у ворот Невской лавры. Митрополит Серафим и братия, предупрежденные о приезде государя, ожидали его. Александр в шинели и фуражке,