Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

осуждали действия правительства, и одни опасались революции, а другие пламенно ее желали и на нее полагали все надежды… Никогда не забуду одного вечера, проведенного мною, восемнадцатилетним юношей, у внучатого моего брата М.М. Нарышкина; это было в феврале или марте 1825 года. На этом вечере были: Рылеев, князь Оболенский, Пущин и некоторые другие, впоследствии сосланные в Сибирь. Рылеев читал свои патриотические думы, а все свободно говорили о необходимости d`en finir avec ce gouvernement («покончить с правительством»)».

Подобное положение вещей, конечно, должно было рано или поздно вызвать доносы, и они действительно вскоре последовали.

13 июля 1825 года Аракчеев известил царя, что некий унтер-офицер Украинского уланского полка Шервуд желает сообщить государю «нечто, касающееся до армии», а именно о каком-то заговоре, сведения о котором «он не намерен никому более открыть как лично вашему величеству».

Иван Васильевич Шервуд, англичанин по происхождению, родился в Кенте, близ Лондона, в 1798 году. В 1800 году его отец по повелению императора Павла был вызван в Россию в качестве механика на Александровскую мануфактуру; благодаря этому обстоятельству он стал известен и Александру. Молодой Шервуд получил в России отличное образование; кроме того, он обладал от природы наблюдательностью, вдумчивым и логическим умом.

В 1819 году он поступил на военную службу в 3-й Украинский уланский полк рядовым из вольноопределяющихся. Полк квартировался в Херсонской губернии, в Миргороде; командиром его был полковник Алексей Гревс. Шервуд был радушно принят в офицерской среде и заслужил благосклонность полковника. Через несколько месяцев его произвели в унтер-офицеры, в каковом звании он и оставался последующие пять лет.

Гревс часто давал Шервуду различные поручения в Крым, Одесскую, Киевскую, Волынскую и Подольскую губернии. В этих разъездах Шервуд внимательно прислушивался к разговорам и изучал страну и людей. Мысль о существовании политического заговора возникла у него при следующих обстоятельствах. «В 1822 и 1823 годах, — пишет он в своих записках, — меня поражали всегда толки о какой-то перемене в государстве; по моему в то время мнению, важная в России перемена могла только произойти от двух причин: перемена в государе или в переходе народа из крепостного состояния в свободное… В конце 1823 года случилось мне быть на большом званом обеде у генерала Высоцкого; имение его Златополь было на самой границе Киевской губернии и примыкало к городу Миргороду; на обеде, между другими офицерами нашего полка, был поручик Новиков и из Тульчина адъютант графа Витгенштейна князь Барятинский; после обеда Новиков спросил пить; слуга в суетах, вероятно, забыл и не подал; Новиков рассердился и сказал: «Эти проклятые хамы всегда так делают»; князь Барятинский вступился и спросил, почему он назвал его хамом, разве он не такой же человек, как и он, — и ссора дошла у них почти до дуэли; но в горячем разговоре князь употребил несколько выражений, которые не ускользнули от моего внимания и дали мне повод думать, что какие-то затеи есть. Выражения заключались в том, что недолго им тешиться над равными себе. Ссора кончилась ничем. После этого случилось мне быть в доме таможенного начальника в Одессе, Плахова, где обыкновенно всегда бывали вечера, и где я всегда останавливался, когда приезжал в Одессу; на одном вечере случилось несколько офицеров из второй армии и много иностранцев, не помню, кто эти офицеры и каких полков, но эти господа до такой степени вольно говорили о царе, о переменах, которых ожидает Россия, о каком-то будущем блаженстве, так что почти никакого сомнения не имел, что что-нибудь да кроется, но что именно, трудно было определить».

Раз придя к такому мнению, Шервуд действовал дальше, как истинный англичанин, — хладнокровно, обдуманно, систематично. Но понять, что именно «кроется» за этими разговорами, ему, конечно, в значительной степени помогло почти фантастическое отсутствие всякой конспирации у декабристов.

Вскоре после предыдущего случая Гревс послал Шервуда по полковому делу к действительному статскому советнику графу Якову Булгари, который должен был находиться в Ахтырке. Приехав туда на рассвете, Шервуд отыскал квартиру графа и, усевшись в приемной, спросил у лакея кофе и трубку. Дверь в спальню была открыта. Шервуд обнаружил, что граф не один; на другой кровати спал какой-то незнакомый ему человек. Спустя какое-то время незнакомец проснулся, и Шервуд невольно оказался свидетелем следующего разговора.

— А что, граф, спишь? — было первым вопросом незнакомца.

Булгари отвечал, что нет, так как все думает о вчерашнем разговоре, и затем спросил: «Ну, что же, по твоему мнению, было бы самое лучшее для России?»

— Самое лучшее, конечно, конституция, — не раздумывая отвечал собеседник.

Булгари расхохотался:

— Конституция для медведей!

— Нет, позвольте, граф, вам сказать: конституция, примененная к нашим потребностям, нашим обычаям.

— Хотел бы я знать конституцию для русского народа! — иронически воскликнул Булгари и вновь захохотал.

— Я много думал об этом, а потому скажу вам, какая конституция была бы хороша, — отозвался незнакомец и принялся без запинки излагать статьи. «Я в это время перестал курить, — пишет Шервуд, — и, смотря ему в глаза, подумал: «Ты говоришь по писаному; изложить конституцию на словах дело несбыточное, какого бы объема ум человеческий ни был».

— Да ты с ума сошел, — прервал незнакомца Булгари, — ты, верно, забыл, как у нас династия велика, — ну, куда их девать?

У его собеседника заблестели глаза, он сел на кровати, засучил рукава и сказал:

— Как куда девать? Перерезать.

Булгари поморщился:

— Ну вот, ты уже заврался, ты забыл, что их и заграницей много. Ну да полно об этом, это все вздор, давай лучше о другом чем-нибудь говорить.

Здесь Шервуд велел лакею доложить о себе. Булгари позвал его в комнату и представил незнакомца: «Г-н Вадковский». В дальнейшем разговоре Вадковский, выяснив, что Шервуд служит в миргородских военных поселениях, почему-то проникся к нему величайшей симпатией и доверием. Когда Булгари зачем-то вышел из комнаты, Вадковский, немного изменившись в лице, подошел к Шервуду и сказал:

— Г-н Шервуд, я с вами друг, будьте мне другом, и я вам вверю важную тайну.

Шервуд отступил на шаг и ответил, что не любит ничего тайного.

Вадковский подошел к окну и ударил рукой по раме.

— Нет, оно быть иначе не может, наше общество без вас быть не должно.

«Я в ту минуту понял, — пишет Шервуд, — что существует общество и, конечно, вредное…» Он сказал, что сейчас не время и не место для подобных признаний, но он дает честное слово, что приедет к Вадковскому в полк. Тут в комнату вернулся Булгари, и их разговор окончился.

Шервуд решил раскрыть заговор. «Я любил блаженной памяти покойного императора Александра I не